«оркестр играл в деревянной белой раковине, а слушатели сидели под открытым небом»
Магистрат обеспечивал музыкантов мундирами, инструментом и освобождал от всех налогов
С открытием в 30-х годах XIX века бульвара на Канаве (теперь улицы Верхний и Нижний Вал) музыка зазвучала в городе громче, ярче, выразительнее. Генерал-губернатор граф Левашов распорядился снести торговые лавки на берегах Глубочицы. «С берега на берег, — писал мемуарист, — были перекинуты живописные мостики на каменных устоях и по обе стороны от Житнего базара до Днепра устроен бульвар, обсаженный тенистыми деревьями». Дважды в неделю по вечерам здесь играл городской оркестр. Официально он все еще состоял при городской коннице, но, по сути, это был уже профессиональный симфонический оркестр. В лучшие времена в нем насчитывалось до 70 музыкантов.
Магистрат обеспечивал их мундирами, нотами, инструментами и освобождал от всех налогов. В репертуар входили бальные танцы, военные марши, увертюры из всех опер Россини, произведения модного тогда Луиджи Керубини, Глюка, Бетховена. На концертах исполняли романсы.
Вечерние прогулки под звуки хорошей музыки горожанам очень понравились. В дни выступлений оркестра на Подоле собирался чуть ли не весь Киев. Двигались навстречу друг другу шумные толпы гуляющих, по мостовым катились экипажи. Музыка стала таким же украшением, как белые мостики и стройные ряды берез и тополей на берегах Канавы. Произведения, исполняемые оркестром, охотно слушали, но в суть не вникали. Однако постепенно киевляне становились ценителями музыки. Когда в 1852 году городская дума закрыла свою «капелию», концерты под открытым небом начали проводить на Липках. Их взяла под опеку дирекция первого киевского курорта (Заведения искусственных минеральных вод). Она имела в своем распоряжении часть старого Городского сада, окружавшего Царский (Мариинский) дворец. Здесь на знаменитой в свое время Большой аллее (теперь на этом месте дорожка, идущая вдоль ограды стадиона «Динамо») проводили гулянья, звучала музыка. Вокруг курортных концертов возник настоящий ажиотаж, чего раньше не случалось. «Два раза в неделю, — писали «Киевские губернские ведомости», — на аллее звучит музыка, а иногда и хоры песенников. Тогда-то здесь бывает такая давка, что трудно пробраться с одного конца аллеи на другой».
Чтобы спасти дворцовую часть сада от вытаптывания, дума перенесла городские гулянья в Долину роз (сейчас здесь Городской парк), где садовник Карл Христиани создал в начале 60-х годов XIX века новое киевское чудо — роскошный Цветочный городок — Шато-де-Флер. Садовник учел многие причуды и обычаи горожан. Не обошел вниманием и их увлечение хорошей парковой музыкой. В проекте заведения предполагалась не одна, а две музыкальные площадки. Одна — для военной музыки, другая — для симфонической. Устроители парка стремились привить публике вкус к серьезному классическому искусству. На роль наставника горожан пригласили Клефеля — дирижера итальянской оперной труппы, гастролировавшей тогда в Киеве. Правда, он был очень строг, пресса даже призывала его проявить уступчивость и иногда баловать горожан популярными мотивами из опереток или увертюрами из опер.
Городские пустыри были усеяны костяшками клавиш
После отъезда Клефеля из Киева начатое им дело музыкального воспитания горожан продолжил Густав Гене, дирижер с громадным опытом работы в увеселительных садах Варшавы, Одессы и Москвы. Проработав в Киеве более полутора десятилетий, он многих приобщил к музыке. Уже в 60-х годах XIX века киевляне со знанием дела рассуждали о Моцарте, Бетховене, Берлиозе и, конечно, Вагнере. Одни называли произведения Вагнера «немецкой безвкусицей», а другие превозносили его как «величайшего композитора самого музыкального народа на свете». Горячие дискуссии киевских меломанов длились на дорожках старого Городского сада многие годы. Еще в начале 60-х годов XX века можно было услышать отголоски этого векового спора — и почти на том же месте, где они происходили сто лет назад! Только оркестром руководил не суровый Клефель, а Натан Рахлин. Большой аллеи уже не существовало, «музыкальная раковина» стояла ближе к Мариинскому дворцу. Но споры и разговоры были те же…
Эпидемия меломании начала распространяться в Киеве с середины 70-х годов XIX века при генерал-губернаторе князе Дондукове-Корсакове. Он внедрял во вверенном ему крае музыкальную культуру с таким же рвением и упорством, с каким когда-то его предшественники насаждали картофель. Не без его участия киевское музыкальное училище вселилось в собственный дом в тихом Музыкальном переулке, а затем обзавелось симфоническим оркестром.
Лучшим местом для концертов считался тогда зал биржи (позже — Клуб Совета министров) на улице Институтской. Мест обычно хватало на всех, но стоило приехать знаменитому гастролеру, как возникала невообразимая давка. «Густая толпа, — писали газеты о концерте Антона Рубинштейна в 1880 году, — заполнила все проходы, сени… Мест не хватало не только где стоять или сидеть, но даже где раздеваться. Так что приходилось снимать верхнее платье на крыльце… Страшная духота царила в зале, лишенной всякой вентиляции. Жара увеличивалась газовыми рожками, ничем не прикрытыми, так что концертант Рубинштейн распорядился погасить два ближайших к нему рожка».
От эпохи меломании в домах еще долго оставалось множество роялей и фортепиано. Их сдавали в комиссионные магазины. А никому не нужные инструменты выносили в подворотни. Городские пустыри были усеяны черными и белыми костяшками клавиш. Это последние следы некогда бушевавшего по всему Киеву великого увлечения музыкой.
Фейлетонисты 70-80-х годов XIX века называли его «волной безумия, нахлынувшей на город». «Замечательно, — писал газетчик Гольд-штейн, — с каким единодушием у всех обнаружились таланты и все запели, заскрипели, заиграли и засвистели. Музыкальные училища, курсы, классы растут, как грибы. У Манечки есть голос — ей нужно петь; у Ванечки зуд в руке — нужно играть. Талант нельзя зарывать в землю».
В ту пору в Киеве появился новый психологический тип — меломана. Люди этого склада вели жизнь, полную особых артистических трудов и хлопот. Никто не мог упрекнуть их в безделье, но и толку от их упорного музицирования не было никакого. Типичный день одной такой жертвы меломании в описании юмориста выглядел так: «Встанет утром, сейчас к инструменту и начинаются этюдики и гаммочки. Это длится часа три. Затем хватает папку с «Musik» и идет на Крещатик прогуляться с знакомым фаготом или скрипачом. Надо условиться с ним относительно вечера: играть «Крейцерову сонату» со скрипкой. Гуляет с папкой и скрипачом час. Без папки ни шагу. Так некогда на Кавказе нельзя было из дому выйти без пары хороших пистолетов. Прогулялась и сейчас домой, к фортепиано. Вцепляется в Шопена. Шопен длится два часа. Настает маленький отдых, т. е. пара этюдов и несколько гамм. После отдыха — сейчас же за дело: четырнадцатая соната Бетховена и пиччикато. Сонату дует четыре часа. Фортепиано начинает трещать по всем швам, еще миг — и оно лопнет».
«Каждый правоверный киевлянин считал своим священным долгом бывать в Купеческом саду»
Впрочем, от этого повального увлечения парковая музыка только выиграла. Меломаны мечтали отделиться от «праздной публики» и проводить гулянья с элитными оркестрами. Эта возможность вскоре и представилась им с появлением нового сада (нынешний Хрещатый парк возле Филармонии), устроенного в 1882 году Киевским купеческим собранием на территории Городского парка. Купечество вложило в свое детище достаточно большие деньги.
Сад поражал множеством красивых клумб, декоративных скульптур и безукоризненной опрятностью. В нем царила атмосфера благополучия и покоя. Его посещала самая лучшая публика. Как пишет автор путеводителя по Киеву в 1913 году, «каждый правоверный киевлянин считал своим священным долгом бывать здесь если не ежедневно, то, во всяком случае, по нескольку раз в неделю». Симфонические концерты в Купеческом саду также считались образцовыми. Их посещал «весь Киев». И в них действительно было нечто изысканное.
«Я часто бывал на этих концертах, — вспоминал Константин Паустовский. — Оркестр играл в деревянной белой раковине, а слушатели сидели под открытым небом. Большие клумбы с левкоями и табаком пахли в сумерках сильно и сладко. Перед каждым концертом их поливали. Оркестранты были освещены яркими лампами. Слушатели сидели в темноте. Смутно блестели платья женщин, шелестели деревья, иногда над головой мерцали зарницы. Но особенно я любил пасмурные сырые вечера, когда в саду почти не было посетителей. Тогда мне казалось, что оркестр играет для меня одного и для молоденькой женщины с опущенными полями шляпы. Я встречал эту женщину почти на всех концертах».
В тихую погоду музыка из Купеческого сада разносилась по улицам. Казалось, весь Киев переполнен музыкой, и звучит не только знаменитая «раковина» на склоне Днепра, но и парки, дома, само небо над городом. Приезжих это поражало. «Когда я впервые приехал в Киев, — писал москвич Юрий Кистер в 1915 году, — я сразу решил, — это царство музыки. Мне казалось, что нигде не должны так горячо любить музыку, как именно здесь, среди этого веселого оживления разноплеменной толпы, среди дивного сада на крутом зеленом берегу».
Возникновению мифа о неком «музыкальном городе» на Днепре способствовало то, что к концу ХIХ века количество музыкальных инструментов на душу населения в Киеве было несколько больше, чем в иных городах. Вот, пожалуй, и все. Но и сейчас немало людей утверждают, что в природе города, ритмах его рельефа заключены какие-то таинственные гармонические созвучия, и если хорошенько всмотреться в «типичный киевский пейзаж», то непременно услышишь скрытую в нем музыку.
Мне нередко случалось слышать эту легенду от наших меломанов. И каждый раз — с чувством недоумения и… благодарности. Старой парковой музыки давно нет. А порожденный ею миф еще живет. Очевидно, он нужен кому-то. И это вселяет надежду, что еще придет время, когда киевляне будут вновь наслаждаться хорошей симфонической музыкой, сидя на скамеечках старого парка.
|
Анатолий МАКАРОВ628
Читайте нас у Facebook
