Поедем на авто, несогласный?
Уж и не помню, сколько раз за последние пару месяцев меня подвергали административным задержаниям, сажали в камеру, составляли протоколы, налагали штрафы, брали объяснения. Меня находили в кафе, на улице, во дворе возле дома, но чаще всего в поездах. Помню несколько ситуаций: еду из Москвы, в пять утра приходит наряд милиции, включают свет в вагоне, поднимают меня с полки полуголого… Женщина на нижней полке в ужасе закутывается в простыню, садится, смотрит на меня, пытаясь разгадать: маньяк? убийца? мошенник? Все происходит мрачно и очень серьезно. К нам заглядывают люди со всего вагона, преисполненные трагизма ситуации. На выходе нас встречает усиленный наряд, и, не стесняясь меня, они спрашивают у тех, что работали в вагоне: «Ну, все нормально? Тут весь вокзал переполошили! Справитесь? Что это за тип такой важный?»
Подобное было не раз и не два. Правда, последнее время чаще всего меня просто встречают опера у вагона, проверяя паспорта у всех пассажиров подряд. Я им издалека кричу: «Я здесь, здесь, да-да, 16-е место, Прилепин». И тогда они оставляют в покое пассажиров и ждут меня.
Ведут в отделение, там спрашивают, что я делал в Москве (если я приехал из Москвы в Нижний), или зачем я приехал в Москву (если я туда приехал). Однажды в Нижнем я пошутил и на вопрос, что я делал в столице, ответил: «Встречался с главой администрации президента РФ». Опер застыл, раздумывая. «Пиши, пиши», — сказал я. Он так и записал.
Ко мне домой периодически приходят сотрудники милиции, моей жене звонят с угрозами 
(»Твоего мужа посадят, поняла?»), мне выключают Интернет, меня, говорю, находят в любой точке города, из чего я заключил, что либо за мной следят, либо прослушивают мой телефон, впрочем, во втором пункте я давно уверен. Что касается первого пункта — тут еще печальнее. Однажды, накануне московского Марша несогласных, я поехал в рязанскую деревню на машине, на поминки к своему деду, на девять дней. Когда я возвращался с поминок, это было, собственно, в день марша, нам села на хвост машина с двумя мужчинами и ехала за нами около 300 километров. Мы несколько раз останавливались, они тоже останавливались и терпеливо ждали. Убедившись, что в Москву я не еду, они отстали.
В общем, у меня периодически возникает ощущение, что я живу в какой-то африканской стране. Знаете, ведь я ничего не сделал дурного. Я не преступал законов, я платил налоги, я воспитывал детей, я писал книги. Меня, как писателя, принимал президент и замглавы президентской администрации. У меня немного иные взгляды на ситуацию в стране, чем у людей, находящихся во власти, но я даже не призывал к их насильственному смещению.
В минувшую пятницу я тоже ехал из Москвы. Только что из рук прямого потомка Льва Николаевича Толстого — Владимира Ильича Толстого получил я литературную премию «Ясная Поляна», был обласкан прессой и посему приближался к дому в самом радужном настроении.
На выходе из вагона меня привычно встречали. Надо понимать, органы не следят за литературным процессом. Им есть за кем последить и без того.
Мы дошли до линейного отделения милиции, в камеру меня сажать не стали, но приставили ко мне милиционера, чтобы я не убежал. Тем временем в дежурке, за толстым стеклом, начался обзвон всевозможных инстанций, от ФСБ до РУБОП. Дежурные пытались понять, что им, собственно, со мной делать.
Видимо, вопрос ставил в тупик абонентов, потому что в компании милиционера, в сыром и сером коридоре отделения, я провел два с лишним часа.
Наконец за мной приехали. Крепкий, бритый, как и я, наголо человек. Он представился. Начальник отдела по… и прочие, вполне увесистые регалии.
- Прокатимся, поговорим, если вы не против? — спросил он.
- Куда прокатимся?
- До вашего дома.
- Давайте, только, если можно, побыстрее.
Мы уселись в машину и покатили.
- Что в Москве делал?
- Премию получал.
Отчего-то в машине мы сразу перешли на «ты». Обстановка сближала. Сидим локоть к локтю, что тут церемониться.
- За какой роман премию?
Ответил за какой.
- И экранизировать тебя будут? Какую книгу?
Ответил какую.
Довольно ненавязчиво беседа началась, в мирных тонах. Небольшой сбой ритма произошел на вопросе:
- Ты вот известный человек, а не боишься, что тебя используют?
- Кто меня может использовать, если я сам этого не захочу? ЦРУ, Пентагон, масонская ложа?
- Ну и тебе можно что-нибудь предложить.
- Мне ничего нельзя предложить, у меня все есть. У меня можно только отнять.
У нас был очень односложный разговор. Мне, наверное, задали около ста вопросов, а я дал около ста ответов. Каждый ответ — одно предложение.
Собеседник спросил о том, что я делал в Польше на заседании ОБСЕ. Я там был накануне. «На людей, — говорю, — смотрел».
- А о чем беседовал с представительствами иностранных посольств?
- О литературе, как с тобой.
Не верит.
- Нет, серьезно, о литературе. Политика мне и здесь надоела. Ходили в кафе, обсуждали романы Достоевского и мифологическое представление о русских как о персонажах его романов. Русские не такие.
У меня спросили о моих друзьях-правозащитниках, которые, согласно убеждению моего собеседника, во время войны в Чечне были на стороне бандитов. «Вы, — говорю, — всех бандитов давно амнистировали, а правозащитники самые виноватые оказались».
… Так и приехали незаметно.
- Давай еще минут пять поговорим, — предложил мне мой новый знакомый.
Я смотрел сквозь лобовуху и вспомнил, как, уволившись из ОМОНа, едва не устроился в то учреждение, которое представлял мой собеседник. Думаю, и сам он устроился туда примерно в те же годы. Я мог бы, наверное, сейчас сидеть на его месте за рулем, беседовать с кем-нибудь. Ведь разгонял же я митинги голодных рабочих в середине 1990-х, когда в нашем городе из нескольких десятков химических предприятий европейского уровня осталось полтора…
«По сути, мы мало чем различаемся с моим собеседником», — подумал я, выходя из машины. Разница, собственно, в одном: если нужно будет меня посадить — он меня посадит. А я бы его не посадил, окажись… ну, за рулем.
В этом тоже, впрочем, есть какая-то достоевщина. Великий русский раздел: посадишь ли ты меня, когда бы я тебя не посадил.
Наверное, я был не прав в том споре с американским чиновником из Госдепартамента. Наверное, мы снова бродим то ли в «Бесах», то ли посередь «Униженных и оскорбленных». Только разговариваем все меньше, все скупее, все усталее. Нету уже сил на слова.
- Ну, ты сам все понимаешь, — сказал мне он напоследок. — Выбрал такой путь — не подставляйся.
Что же такое случилось с нами, как же это все снова началось?..
Или еще не началось? Или и не кончалось никогда?
Материал, опубликованный в журнале «Огонек» (N 44, 2007 год), перепечатывается с любезного разрешения автора.
228Читайте нас у Facebook
