Екатерина амосова: «американский журнал по кардиологии отец предпочитал читать не в кабинете, а… В трамвае — по дороге на работу»
«Он относился к больному, как к своему родственнику»
- Я прочитал книгу Николая Михайловича «Мысли и сердце», когда еще работал районным хирургом, и понял: надо идти к нему, — рассказывает заведующий отделением Института сердечно-сосудистой хирургии имени Н. М. Амосова доктор медицинских наук профессор Леонид Ситар. Мы беседуем с Леонидом Лукичем в его рабочем кабинете. На стене — портрет Амосова, нарисованный пациенткой Ситара. — Было это в 1965 году. Помню: Николай Михайлович спешил к больному, которому протезировал митральный клапан — по тем временам очень сложная операция. Я на ходу говорю ему: хочу поступить к вам в ординатуру. Он в ответ — прямо, резко: «Докажи, что ты не дурак!» — «Я закончил школу с золотой медалью, мединститут с отличием». — «У меня все такие!» — «Вот список операций… » — «Все их приносят!.. » Вижу: уходит. Уже вдогонку выпалил последний аргумент: «У меня родители совершенно неграмотные!» Он остановился. «Ладно, подавай документы. Посмотрим… »
Николай Михайлович был руководителем моих кандидатской и докторской диссертаций. Доверил мне пациентов с аневризмой аорты — это было новое направление хирургии, некоторые операции делались впервые в СССР… В работе он был неистов, и от учеников требовал того же: максимальное количество операций с максимальной отдачей! Много способных ребят-хирургов сошли с дистанции — не выдержали темпа.
Ну и кроме того, Николай Михайлович не прощал обмана, халатности. И самоуверенности. Я сперва думал, что он не испытывает страха во время операций. Выдающийся кардиохирург, академик… Но вот однажды мы оперировали с ним — почти 12 часов! — тяжелейшую больную. Я заволновался, что-то спросил, а он: «Да замолчи ты! Я тут сам чуть в штаны не напущу со страху… » Страх за жизнь человека его не покидал. А вдруг откроется кровотечение? Он описал этот ужас в своей книге — когда на операционном столе осталась лежать девочка с белыми бантами…
Николай Михайлович относился к больному, как к своему родственнику. И каждого из нас спрашивал: ты бы оперировал такими методами своего брата, отца, маму? Руки бы у тебя чесались или нет?
Последний раз мы виделись с Николаем Михайловичем 12 декабря 2002 года, в Октябрьской больнице. Он лежал в кардиологическом центре. Горько было понимать, что он угасает. Потерял в весе килограммов десять, а ведь и без того был худой. Но голова оставалась такой же светлой! Мы поговорили, как обычно, и расстались. А через несколько часов его не стало…
Знаете, повсюду, где приходилось бывать за рубежом, убеждался — Амосова помнят. И признают: ни один хирург в мире не рассказал так честно о своем труде, как это сделал Николай Михайлович.
Из книги Н. М. Амосова «Мысли и сердце»:
«У двери дома. Слышу нежный детский голосок.
- Кто там?
Это моя внучка Леночка. Ей четыре года… Я ее очень люблю. Очень.
- Почему ты так поздно? Делал операцию, да? Больная умерла?
Для нее слово «умерла» еще ничего не означает… »
(Хирург Михаил Иванович из книги — это сам Николай Михайлович Амосов. А маленькая Леночка — его дочь Катя. )
«Папа знал реальную цену вещам. В том смысле, что это… просто вещи»
Екатерина Николаевна Амосова, руководитель Центра кардиологии Центральной городской клинической больницы, член-корреспондент Академии медицинских наук Украины, признается, что и сейчас мысленно советуется с отцом.
- Он вам снится?
- Снился всего два раза, даже странно… А маме, когда она первый год жила одна в квартире, снился постоянно. И она страдала.
- В семье Амосовых, писал Николай Михайлович, был один глубоко верующий человек — сестра его мамы, тетя Катя.
- Да, причем она кормила и привечала нищих людей с улицы. Помню, когда мы с родителями летом приезжали к ней в Старый Крым, у нее вечно жили бедные старушки. Она тратила на них всю свою пенсию. И папина двоюродная сестра, тоже Катя (у нас это семейное имя), пыталась ее «вразумить». Тетю Катю папа очень любил…
- Он ведь тоже жил по принципу «не собирайте сокровищ на земле»?
- И отец, и мама — на редкость не стяжатели. Когда в 90-е годы прошлого века «сгорели» все их сбережения, они отнеслись к этому спокойно. Как люди, испытавшие в жизни голод и лишения. Было время, они жили в такой маленькой комнате, что, как рассказывала мама, она спала на кровати, а папа — на полу…
Мне было лет десять, когда у нас дома появилась «парадная» полированная мебель в гостиной. С обивкой немыслимого ярко-зеленого цвета, ну просто «вырви глаз»! Мама как-то достала ее по случаю — никаких «блатов» в нашей семье не было. Папа все подсмеивался по поводу этой мебели. Но она простояла в доме до его смерти…
В кабинете он переделал на свой лад письменный стол (стол и сейчас «живет» на нашей даче). 
Смастерил подвесную лампу на распорке — чтобы регулировать освещение. Настелил «ковролин» — покрытие из ковровых дорожек. Получилось добротно, конструктивно, но не более того. Он знал реальную цену вещам. В том смысле, что это… просто вещи.
- Одежду Николай Михайлович покупал себе сам?
- Да, нам с мамой этого не позволял. Больше того — сам пришивал пуговицы и мог зашить распоротую по шву вещь. Он и в быту был независим… В последние годы, подшучивая над собой, он покупал подростковую одежду — нужного ему «взрослого» размера не было. С проблемой папиного гардероба я столкнулась в 1998 году, когда мы срочно собирались в Германию на операцию (в клинике Райнера Керфера Амосов перенес сложную операцию — аортокоронарное шунтирование и замену аортального клапана. «Дочка опекала меня героически», — писал он. — Авт. ). Они с мамой сложили все в маленький портфель… Папа еле согласился взять кое-что из купленного мной — импортные футболки, белье, мягкие кофточки… Но тапочки положил старые, советские, в которых ходили хирурги в мединституте, — из очень жесткой грубой кожи. После операции обуть их на отекшие ноги было невозможно. Я принесла мягкие шлепанцы, говорю: «Давай еще халат тебе возьму!» Вижу: немцы по отделению в халатах ходят. Он возмутился: «Ни в коем случае!»
- Никаких халатов, кроме медицинского, не признавал?
- Так и не надел ни разу в жизни.
«Операция прокручивалась всю ночь, как в кино»
- Николай Михайлович был любителем книг. Сколько томов насчитывала его библиотека?
- Не думаю, что он сам знал точную цифру, — говорит Екатерина Амосова. — Библиотека очень большая… К книгам он относился трепетно-бережно, никогда не загибал страниц. Но работал с ними, подчеркивая карандашом нужные места. И что меня всегда поражало: отец не проводил жизнь за чтением чужих научных произведений. Брал ровно столько, сколько нужно, отсекая «тысячи тонн словесной руды». Чужой «руды». Помню, он выписывал американский журнал «Торакальная и сердечная хирургия» (во времена «железного занавеса» получать такую литературу было фантастикой). Но не считал необходимым изучать его в тиши кабинета. Читал эти научные тексты на английском языке в трамвае, по дороге на работу. А когда жил на даче в Клавдиево и ездил на работу электричкой (служебная машина встречала его только в Святошине), тоже читал. «Чтение второго сорта», как он говорил.
Когда мы жили на старой квартире, в доме мединститута — на улице Красноармейской, папа по воскресеньям отправлялся в книжный поход. Брал и меня с собой. Шли пешком по неизменному маршруту: сперва книжный магазин «Сяйво», затем — «Знання» на Крещатике (вокруг которого недавно разыгралась битва). Следующий пункт — «Букинист». А конечный — «Академкнига» на улице Ленина, 24. Именно в этом доме мы потом стали жить. После «великого переселения академиков» в новый дом напротив Оперного театра папе досталась эта квартира в старом доме. Он стеснялся, что она «барская» — целых четыре комнаты. Как во всех старых домах, потолки с деревянными перекрытиями. И глубокие подоконники, что оказалось очень кстати для упражнений.
- Каких упражнений?
- О, это отдельная история: как папа тренировал собак. Обеих звали Чари. После смерти первой Чари появилась Чари номер два.
Папа был фанатом физических упражнений. Считал, что собаке недостаточно гулять полчаса утром и час вечером, нужно тренировать мышцы. С этой целью стограммовый кружок докторской колбасы нарезался на мельчайшие кусочки. Эти крошечные порции папа бросал на подоконник. Чари запрыгивала туда, съедала колбасу и прыгала назад. Упражнение она выполняла охотно, поскольку не была избалована едой. Родители очень любили обеих собак, но мясом не кормили. Давали колбасу с хлебом и овсянкой, запаренной кипятком.
- А чем питались сами хозяева?
- Выражение «культ еды» я помню с детства. Но самого культа не было. У папы на завтрак — овсянка с молоком, на обед — горячее (вернее, горяченное!) первое блюдо. Слегка остывший суп он уже не ел. И чай либо кофе с молоком пил, такой, как кипяток. Еда простая. Но вот на папин день рождения, 6 декабря, был пир. Мама сбивалась с ног, готовила фаршированную курицу, чернослив с орехами и другие трудоемкие блюда. Наша знакомая из Херсона привозила «правильного» петуха для холодца. Собирались друзья…
- А в гости Николай Михайлович любил ходить?
- Нет, он не ходил по компаниям, встречам. Говорил: «Информации мало, а время тратится». Когда мы с мужем (доктором медицинских наук профессором Владимиром Григорьевичем Мишаловым. — Авт. ) заходили к родителям, отец пил с нами чай, сидел с полчаса, а потом говорил: «Вы, я вижу, уже всю информацию рассказали». И уходил к себе. Информация — это было его ключевое слово. И еще — время. Чтобы создать, скажем, модель личности, модель общества такому человеку, как он, нужно было только время — сесть, углубиться, продумать. Его интенсивная интеллектуальная внутренняя жизнь была настолько самодостаточна, что он не зависел от системы, окружения. И в этом, думаю, он был потрясающе счастливым человеком…
Из дневника Н. М. Амосова:
«Бегом с горы домой. Обед в семь часов, три часа ожидания рапорта. «Проснулся? Точно?» Радость. Телефильм с Банионисом. Чари забралась на руки, такая дылда. Сон без таблеток, но операция прокручивалась всю ночь, как в кино… Сегодня хорошо бегалось после усталости. Капуста, кофе — райская еда… Солнце. Последние осенние краски в ботаническом саду, свое место в трамвае… Конференция, обход в реанимации, больные все хорошие.
Чем тебе не жизнь, Амосов?
Может быть, она никогда не кончится?»
1798
Читайте нас у Facebook
