«боли, которые я испытываю, невероятные, ужасные, нечеловеческие. Кажется, будто меня четвертуют… »
«Шести ампул морфина недостаточно, а больше не дают. Считают, что стану наркозависимой»
-- Такие боли невозможно выдержать и секунду, а они продолжаются много часов. Того количества морфина, который назначают на четвертой, как у меня, стадии, оказывается недостаточно, чтобы их унять, -- рассказывает Надежда Борисовна, с которой мы беседуем в ее небольшой двухкомнатной квартирке в Киеве. -- Больше пяти ампул поликлиника не дает. Считается, что я могу стать наркозависимой. Но ведь онкобольному отпущено так мало времени, он просто не успеет привыкнуть. В Америке, например, вводят столько морфина, сколько больному требуется. С большим трудом, со скандалами, нам удалось выбить шестую ампулу, хотя и этого бывает мало. Может быть, именно из-за этих скандалов у меня и произошел нервный срыв. Муж говорит, что я была буйной. По стенке кулаком била -- видите, штукатурка вывалилась. Но я этого почти не помню.
-- Мозговые осложнения начались у Нади в конце января, -- рассказывает муж Надежды Борисовны Андрей Тарасович. -- Она то впадала в беспамятство, то вновь возвращалась в нормальное состояние. Даже окно разбила -- швыряла все, что попадалось под руку. Пришлось убрать подальше вещи, до которых жена могла дотянуться. Сейчас Надя пришла в себя, боли немного утихли. Нам в хосписе сказали, что боли лучше предупреждать, поскольку когда они возникают, снять их очень тяжело. Но из-за наших порядков регулярно вводить небольшую дозу морфина не получается. На руки препарат не дают. Приехать и уколоть должен специалист неотложки. А наша поликлиника дежурит только днем.
Президент фонда «Хоспис» Елизавета Глинка рассказала:
-- Мы могли бы принять Надежду Борисовну в хоспис, купировать болевой синдром, снять другие мучительные симптомы -- ведь для этого и существуем. Но Надежда Борисовна говорит, что не хочет к нам. У нее еще есть надежда на выздоровление, она пьет массу препаратов.
-- Не раз приходилось слышать, что люди, страдающие онкозаболеваниями, вновь возвращались к нормальной жизни. Наверное, и ваши больные могут на это надеяться? -- спрашиваю Елизавету Петровну.
-- В одном из московских хосписов были две женщины 35-ти и 64-х лет, страдающие раком груди. Но после химиотерапии их состояние улучшилось. Одна женщина живет уже шестой год, другая восьмой. Но не каждому показана химиотерапия. Эти уколы очень токсичны, и пациент может умереть от самой процедуры.
-- Ваши больные чувствуют наступление своего последнего момента?
-- Мы это чувствуем. Глаза меняются -- становятся мутноватыми. Больные есть отказываются. Больше спят.
-- Вам приходится часто видеть, как умирают люди. Как вы это выдерживаете?
-- У меня порой сердце разрывается, глядя на страдания этих несчастных. Но надо быть профессионалом -- иначе выдержать это невозможно. Я верующий человек и надеюсь, что смерть еще не конец.
-- Что вы думаете об эвтаназии?
-- Я считаю эвтаназию аморальной. Те, кто выступает в ее поддержку, попросту не хотят себя обременять. Например, за рубежом это веяние связано с медицинской страховкой, по которой оплачивается только полгода пребывания больного в хосписе. Альтернатива эвтаназии -- хоспис, где человек умирает достойно, без боли, где за ним есть кому ухаживать, он умыт и накормлен.
Елизавета Петровна провела меня по хоспису. Палаты были чистые, в клетках пели птички, а больные, окруженные заботой персонала, не стонали от боли. Врач пояснила, что во многих случаях у онкобольных вообще не возникает болевой синдром. Это зависит, прежде всего, от локализации опухоли.
Все, кого мне представили, не были одинокими людьми. Умирающего генерала регулярно посещает супруга, которая лет на тридцать его моложе. У 28-летней женщины, страдающей раком кожи, тоже есть семья. Мне рассказали об одной старушке. Имея пять взрослых сыновей, она провела здесь свои последние дни. Выбор, который сделала Надежда Ворощенко, предпочтя родной дом хоспису, показался мне более приемлемым. Ведь последние слова этой женщины, скорее всего, будут обращены к близкому, родному человеку. У тех, кто находится в хосписе, такой возможности может и не быть.
-- Надя хочет оставаться дома, и чтобы я был рядом. Ничего лучшего, пожалуй, не придумаешь, -- говорит Андрей Тарасович.
«Фотографию Кшесинской с дарственной надписью я сожгла»
По семейным преданиям, у Надежды Борисовны необычное происхождение. Ее бабушка была внебрачной дочерью знаменитой русской балерины польского происхождения Матильды Кшесинской и русского царя Николая II. Но об этом знали только близкие люди, поскольку серьезных доказательств у женщины нет.
-- Есть сведения, что Надина бабушка -- внебрачный ребенок Кшесинской, которого она тайно родила и отдала на воспитание в чужую семью, -- рассказывает Андрей Тарасович. -- Девочку назвали Александрой. Она жила в Ялте и узнала о своем происхождении лет в 12. Сообщила ей сама Кшесинская, подарив дочери свою фотографию, которую подписала: «Милой Шурочке от мамы». Николаю II девочку представили в 1908 году. Ей тогда было лет 16. Но Александру не признала императрица. Александра, кстати, была очень похожа на старшую дочь Романовых.
-- У вас сохранилась фотография Кшесинской?
-- Я ее сожгла от злости, -- вступает в разговор Надежда Борисовна. -- Мне сказали, что мой сын расплачивается здоровьем за все романовские грехи. Так же я поступила и с другим документом. Это был листок из дневника Николая II, где он признавался, что грешен, поскольку прижил с Кшесинской дочь и не признал ее вовремя.
Надежда Борисовна прерывает разговор и начинает повторять:
-- Андрей, я не могу, не могу, не могу…
-- Наде тяжело в одном положении. Когда она полежит на левом боку -- ей хочется на правый, потом сесть, -- поясняет Андрей Тарасович, помогая жене переменить положение. Надежда Борисовна успокаивается, и муж начинает говорить за нее, заметив, что еще два месяца назад жена была в силах рассказать о себе сама.
-- Бабушка Надежды Борисовны работала портнихой, как и ее приемная мама. Начала с 12 лет, а в 14 уже стала настоящей мастерицей, -- продолжает Андрей Тарасович. -- Была трудолюбивой и любознательной: самостоятельно изучила французский, историю. Александру рано выдали замуж. Она родила двоих детей -- девочку, Надину маму, и мальчика. Надина мама стала зубным врачом, отец был военным. Все, что помнила, слышала от взрослых, Надя записала. Это примерно 400-500 рукописных страниц. Полностью подготовлены роман и две повести. Надя их раз по восемь переписывала. Остальное требует доработки. Мне кажется, что если бы эти воспоминания экранизировать, то получился бы великолепный фильм. Пожалуй, не менее интересный, чем «Сибирский цирюльник» Никиты Михалкова. Это художественно-биографическая проза, где Надя написала о своих детских годах и о людях, которые ее окружали. В одной повести ее воспоминания начинаются от рождения и заканчиваются тремя с половиной годами. Но сначала, лет за десять до прозы, Надя писала стихи. В 1997 году вышел ее сборник.
-- Я встретила человека, который мне сказал, что я должна писать стихи, -- дополняет Надежда Борисовна. -- Это троюродный брат мужа писатель диссидент Дмитрий Михеев. Он шесть лет провел в тюрьме за антисоветские настроения. Познакомилась с ним, когда его выпустили. Он жил в Киеве до 80-го года. Затем уехал в Америку.
Листая этот сборник, я заметила, что много стихов Надежда Борисовна посвятила сложным отношениям с мужчиной.
Раскололи нас с тобой, как полено, надвое!
В разные поленницы уложили надолго!
И не выйдет из ствола, где вдвоем росли,
Ничего хорошего -- только горсть золы!
Если бы в огне одном нам с тобой сгореть,
Пусть недолго, но вдвоем песнь любви пропеть!
Если бы в костер один вместе нам попасть,
Не так страшно было б мне навсегда пропасть!
-- Надя некоторое время была увлечена Димой. Но, думаю, не настолько, как об этом написала в стихах, -- отмечает Андрей Тарасович.
Надежда приняла страшный диагноз спокойно
На старинном буфете -- фотография красивой молодой женщины.
-- Я не считала себя красивой, -- говорит Надежда Борисовна. -- Просто фотогеничная. И мальчики за мной не бегали. Тогда были в моде полненькие блондинки, а я -- брюнетка, к тому же худая.
-- Андрей Тарасович, как вы познакомились со своей будущей женой?
-- Мы вместе учились в Киевском политехническом институте. Когда стали встречаться, я уже перешел в аспирантуру, а Надя была дипломницей.
-- Как давно заболел ваш сын?
-- В два с половиной года у Дениса возникли первые признаки эпилепсии, -- говорит Андрей Тарасович. -- Вначале была надежда, что он вылечится и снова все будет хорошо. Мы пытались бороться. Конечно, в основном жене доставалось. Чуть больше года проработав на заводе, она уволилась и посвятила себя сыну. Сейчас Денис в психиатрической больнице. Дома находиться ему пока нежелательно, он будет плохо влиять на Надю, а она на него. Я стараюсь приходить к сыну почаще, но, к сожалению, это удается не всегда. Ведь Надя очень беспокойная, требует к себе постоянного внимания. Особенно ночью. Только заснешь -- она уже поднимает. Я в академическом институте работаю, приходится отпрашиваться. Одно время оставлял жену на подруг. Моя сестра приходила. Но тогда ее не требовалось поднимать.
-- К сожалению, у Нади отягощенная наследственность. Отец умер от рака пищевода, многие другие родственники страдали онкологическими заболеваниями, -- продолжает Андрей Тарасович. -- Маме жены в 70-м году удалили опухоль в груди. К счастью, она прожила после этой операции 29 лет и умерла от инфаркта в 81 год. Имея перед собой пример мамы, зная, что с заболеванием можно бороться, Надя приняла свой диагноз довольно спокойно.
-- Когда я обнаружила в груди «фасолинку», то немедленно обратилась в поликлинику. Врач сказала, что беспокоиться нечего: уплотнение не в груди, а на ребре -- так называемая хандрома. Если же она будет расти, ее удалят, -- вспоминает Надежда Борисовна. -- Прошло девять месяцев и «фасолинка» стала увеличиваться. В это время я как раз гостила у своей мамы в Виннице. Там сразу сказали, что это онкологическая опухоль и удалили мне одну грудь. После этого провели химиотерапию и облучение. Врачи сожалели, что я не обратилась к ним раньше, когда можно было сделать секторальную операцию и сохранить грудь.
В стихотворении «Амазонки» (по древним сказаниям, для удобства стрельбы из лука представительницам воинственного племени женщин, живших у берегов Черного моря -- амазонкам -- еще в детстве выжигали правую грудь. -- Авт. ) Надежда Ворощенко написала:
Хирурги, низкий им поклон,
Нам жизнь спасая, утешали,
И в шутку, может быть, всерьез,
Нас амазонками прозвали!
Да! Амазонки! Но не те,
Что лихо на конях скакали
И лихо головы врагам, бывало,
На скаку срубали.
Мы амазонки потому, что грудь у нас одна отнята,
Пусть даже тело спасено,
Душа, увы, уже распята!
-- Четырнадцать лет после операции я жила благополучно, -- продолжает Надежда Борисовна. -- Постоянно наблюдалась. Врачи даже стали говорить, что я им морочу голову. А потом из-за химиотерапии стал болеть позвоночник, и я практически оказалась прикованной к постели. Не показывалась врачам в течение полутора лет. А в конце позапрошлого года возникли боли в животе. Меня госпитализировали. В онкологической больнице выяснилось, что метастазы уже распространились на брюшную полость и оперировать поздно. Провели три курса химиотерапии, а в мае 2001 года мены выписали домой. После «химии» я потеряла волосы. Сейчас они уже отросли.
-- Как обеспечиваются онкологические больные лекарствами? -- спрашиваю у Андрея Тарасовича.
-- Требовалось очень много разных лекарств, а выписывают бесплатно, даже инвалиду первой группы, только болеутоляющие и 2-3 препарата для специфического лечения. Остальное мы покупали за свои деньги -- это примерно 300 гривен в месяц. А я в институте получаю немного, чуть больше двухсот, пенсия у жены тоже небольшая. Мне сестра помогала, друзья. Институт, где работаю, несколько раз выделял деньги, но там материальные возможности ограничены. Пришлось залезть в долги. Почти год не платили за квартиру.
Тут Надежда Борисовна начала бесконечно повторять: «Я устала, я устала, я устала… » И мы попрощались с хозяевами.
Читайте нас у Facebook
