56 лет с иголкой в сердце живет 83-летняя пенсионерка
Нина Ильинична Андрущенко выглядит моложе своих 83-х. Улыбчивая интеллигентная женщина вовсе не похожа на тех пламенных привозных галицийских «революционэрок», с пеной у рта призывавших под стенами Верховной Рады дубасить москалей и жидов и тем самым сформировавших у многих жителей восточной Украины образ борца за национальную идею как эдакого злобно сжимающего нож бандюги. А ведь за Ниной Ильиничной всю жизнь тянулся шлейф бандеровского прошлого. И даже в родных Велыких Дедеркалах Шумского района Тернопольской области кое-кто косо посматривал не только на Нину Андрущенко, но на мужа ее, ныне покойного, и на детей. И было за что. Во время войны при немцах, а потом уже и при Советах молодая медсестра Нина, в девичестве Слободянюк, лечила раненых и больных бойцов и командиров Украинской повстанческой армии (УПА). В 1946-м ее арестовало НКВД. Испугавшись, что не выдержит пыток и выдаст товарищей, девушка решила покончить с собой…
«Никогда не думала, что большевики такие недобрые… »
-- Нина Ильинична, почему вас в селе иногда называют Чешкой?
-- А-а, -- улыбается Нина Андрущенко, -- это прозвище досталось мне в наследство от мамы. Она была чешкой по национальности. Отец -- украинец. Жили неплохо, не помню, чтобы ругались. Родили семерых детей. Двое, правда, умерли рано. Родители больше занимались коммерцией, имели магазинчик мясной. А земли у них было мало -- у мамы ее вовсе не было, а отец -- выходец из бедной семьи. Так что большого хозяйства у нас не было -- держали корову или две, но не бедствовали. Мамины братья были неженатые -- много нам помогали. Я закончила семилетку, затем фельдшерско-акушерские курсы в Кременце. Когда началась война, работала в селе медсестрой. Часто приходилось оказывать помощь людям. И по ночам, бывало, приезжали за мной на подводе даже из соседних сел. Кто-то болеет, кто-то рожает. Потом меня все чаще начали вызывать к больным и раненым молодым мужчинам. Они называли себя партизанами, воюющими за вильну Украину. Я никогда особо политикой не интересовалась. Но идея самостоятельного государства мне нравилась. Мы, я вам скажу, при Польше жили лучше, чем потом при Советах. Но гонористые польские чиновники считали украинцев второсортными людьми. А чем мы хуже поляков? И Советов, которые отнимали у людей честно нажитое, мы не хотели.
Люди, которых я лечила, воевали сначала с немцами, потом с красными. Они меня и просветили, что есть такая Организация украинских националистов -- ОУН. Начали давать поручения -- носить записки их командирам. А как не выполнить просьбу умирающего или тяжелораненого?
-- А в вашем роду никто не служил в Красной Армии?
-- Ну почему же, мой двоюродный брат в сорок первом ушел воевать с немцами. Слава Богу, не в НКВД, а в Красную Армию. Я вам скажу, это такая трагедия: одни стали бандеровцами, другие -- «советами». Брат шел на брата. Мне ведь и красных приходилось лечить. А раненые и больные все одинаковы -- кровь такая же. И каждого жалко, у каждого ведь мамка или семья есть. Самым страшным для меня было, когда под рукой вовремя не оказывалось лекарств, чтобы спасти человека. Зимой сорок четвертого в селах началась эпидемия тифа, пришлось неделями не спать, спасая и повстанцев, и местных жителей. Заразилась сама, от высокой температуры упала прямо на улице, на морозе. Спасибо, добрые люди подобрали, выходили.
-- Вам приходилось встречаться с известными оуновцами?
-- Трудно сказать. Лечила и рядовых, и начальников. Командиру службы безопасности УПА Джмелю вместе с доктором операцию делали -- извлекали пулю. Они ведь все фамилии свои скрывали, пользовались псевдонимами. Меня же называли Синичкой.
Три года я помогала повстанцам. А потом, это уже после войны, к нашему куренному командиру Круку приехал незнакомый бравый такой красавец, назвался командиром конного отряда патриотов, предложил вместе бороться с «общим врагом». Крука насторожило, что этот рубаха-парень прибыл из-за Збруча (до 1939 года граница СССР и Польши проходила в этом регионе по реке Збруч. -- Авт. ) и очень уж «патриотично» и настырно себя вел. Наш бдительный Крук замялся: ну как нам воевать вместе, если мой курень -- пехотный, может вести боевые действия в лесу, а коннице простор нужен.
Тогда Наливайко (так себя назвал тот красавец) все-таки уговорил куренного оставить у нас сестричку его жены Зину. Дескать, девушка в седле держаться не умеет, обуза для отряда. А нам куда ее деть? Крук велел мне взять ее в помощницы. Но мне она тоже как-то не понравилась. А вскоре после того, как Зина побывала на одной из явочных квартир, налетели энкавэдисты. До сих пор жалею, что не приняла мер предосторожности, когда отправлялась в село Стожок за медикаментами. Там меня и арестовали. В кабинете у следователя я увидела… Зину! Ее тоже вроде бы арестовали. Но когда она начала советовать мне во всем сознаться и ездить по селам с энкавэдистами, призывая повстанцев прекратить борьбу, я поняла, что она -- провокатор.
От меня требовали назвать явки, пароли, имена и псевдонимы наших людей. «Ничего не знаю, -- говорила, -- я обычная медсестра, не могла отказать в помощи больным». Тогда меня начали бить. Ой, как они жестоко обращались со мной! Никогда не думала, что большевики -- такие недобрые люди.
И я, вы знаете, испугалась. Что не выдержу пыток, выдам товарищей, из-за меня погибнут люди. Я сидела одна в карцере, из которого не убежишь. Выход был один -- умереть. Но как? Обшарила все углы и закоулки камеры -- ни малейшего куска железа, ни обломка доски. На мне не было чулок, чтобы повеситься.
«Почувствовав, что игла не достигла сердца, я вогнала в тело вторую… »
-- Я начала осматривать свою одежду, раздумывая, откуда можно оторвать кусок ткани, чтобы свить веревку, -- продолжает рассказ Нина Ильинична. -- Не хотелось, чтобы меня даже мертвую увидели обнаженной. И тут за поясом я обнаружила шпильку, и не одну. Ими у нас обычно скреплялись санитарные пакеты, а я не выбрасывала. Женщине, знаете ли, шпилька всегда пригодится.
Словом, выпрямила я одну, обломала и с силой вогнала себе между ребер -- вот тут, под левой грудью. Больно стало, конечно. Железка скрылась под кожей, а до сердца, чувствую, не достала!
Вынимаю и разгибаю другую, подлиннее. То ли иголка была туповата, то ли у меня сил не хватало, но чувствовала я, что сердце не принимает ее и, будто живое существо, отталкивает рывками. Наконец, поднатужившись, я толкнула шпильку двумя руками и почувствовала острую, пронзительную боль. К горлу подкатился тугой горячий комок, дышать стало тяжело, и я словно провалилась куда-то.
Сколько времени лежала без сознания -- не помню. Пришла в себя, поняла, что жива, -- и ужаснулась. Значит, мои муки не кончились. Вокруг были люди: меня из тюрьмы перевезли в больницу, думали, что я заболела тифом -- температура сильно поднялась. Чем-то поили, прикладывали ко лбу горячие примочки. Однажды я то ли услышала, то ли мне почудился ласковый голос: «Наверное, она будет умирать. Видите, какой нимб светится вокруг ее лица… » Мне хотелось сказать, чтобы оставили меня в покое.
Я просила у Бога смерти. Меня еще два месяца водили на допросы и пытки. Каждый раз, когда начинали бить, думала с надеждой: ну, наверное, сейчас умру. Никого не выдала. Твердила одно: лечила людей, остальное меня не интересовало, страждущие для меня все одинаковы. Наконец военный трибунал в Кременце дал мне десять лет в исправительно-трудовых лагерях. За измену Родине. У меня же сил не было сказать, что моя Родина -- Украина, и ей я не изменяла.
«В Норильске, где я отбывала наказание, зимой такие метели, что собаки летают… »
-- В Красноярск меня и еще несколько сотен осужденных из Украины привезли в товарных поездах, -- вспоминает Нина Андрущенко. -- Потом нас посадили на большую баржу, чтобы дальше везти вниз по Енисею в Дудинку, ближайший до Норильска порт. И тут такое началось! С нами плыли отпетые уголовники -- мужчины с синюшными лицами в шрамах, вульгарные пьяные курящие женщины…
Уголовники начали издеваться над нами, политическими. Охрану то ли подкупили, то ли ей просто было безразлично, она не обращала внимания, как избивают мужчин, насилуют женщин. Но тут не выдержали и вмешались несколько человек в военной форме без погон и ремней -- осужденные солдаты и офицеры. Больше уголовники нас не трогали.
В норильском лагере я работала сначала на железной дороге. Есть там такая самая северная в мире ветка Дудинка -- Норильск, проложенная по вечной мерзлоте, напоминающей в разрезе многометровый слоеный пирог из грунта и льда. Летом тундра начинает подтаивать, превращается в болото, железнодорожная насыпь и рельсы проседают, перекашиваются. Поезд может опрокинуться. От весны до осени дорогу постоянно приходится посыпать щебенкой, подравнивать полотно. Мы делали все это вручную. Очень тяжелый труд. И климат в тех местах тяжелый -- в Норильске кислорода в воздухе не хватает. Город расположен в котловине, а вокруг горы, на склонах которых шахты, рудники, постоянно дымящие заводы гигантского медно-никелевого комбината. Зима в тех краях длится полгода. В пургу ветер поднимается такой, что собаки летают. Да-да, в воздухе летают! Хотя на Севере они крупные, сильные, шавок нет.
Мне говорили подруги по бараку: ты же медик, попросись работать по специальности. Но я никого ни о чем не просила. Все думала, что умру. Потом меня все же перевели работать в медсанчасть. Условия в лагере были такие жуткие, что заключенные болели и умирали, как мухи, медиков не хватало.
«Норильские врачи назвали меня мученицей… »
-- В Норильске я познакомилась с заключенным Иваном Андрущенко. Оказалось, он родом из Житомирской области. Почти земляки. Ваня попал в лагерь за то, что во время войны был в плену. Сначала от немцев натерпелся, бедный, потом от своих. Рассказывал -- я плакала. У него позже из-за всех злоключений, плохого питания развился сахарный диабет, и пожить по-человечески, на родине, он смог лишь лет десять. А в 1980-м заболел и умер, в 60 лет. А тогда, на Севере, мы полюбили друг друга. Были уже в годах, но так хотелось иметь семью, свой уголок. Я забеременела. Мне было уже тридцать шесть. Иголка в сердце постоянно давала о себе знать. И тут мне захотелось жить! Стало страшно за будущего ребенка -- смогу ли родить, будет ли дитя здоровым. Так лишь в 1956 году, через десять лет, я впервые призналась -- норильским докторам -- в том, что живу с иглой.
Они поначалу посмотрели на меня с недоверием. Думали, уж не тронулась ли я умом. Там ведь часто такое случалось. Но когда увидели обе иголки на рентгене, назвали меня мученицей, предложили ехать в Москву, в институт, на операцию. Но я испугалась за ребенка, не поехала и в том же году, несмотря на предупреждения медиков, что все это может плохо кончиться, родила здоровенькую доношенную девочку. Надя выросла, окончила школу, институт, сейчас работает главным бухгалтером в нашем сельсовете, сама стала мамой и даже бабушкой.
-- Как вы себя чувствовали после родов?
-- Сердце иногда побаливало, голова кружилась. Не знаю, может отвлекали заботы, связанные с ребенком, но мне тогда казалось, что я стала себя лучше чувствовать.
… Так что же увидели во время рентгеноскопии норильские врачи?
Внук Виталик вынес из хаты на крыльцо, где мы беседовали, увесистый фолиант -- «Труды врачей г. Норильска» -- сборник статей Научного общества врачей Норильского городского отдела здравоохранения, изданный в 1966 году. Статья докторов Л. А. Горского и Е. А. Климова называется «Редкий случай длительного пребывания инородного тела в сердце». Не будем утомлять читателя понятными только специалистам научными выкладками по результатам медосмотра и рентгенологического исследования органов грудной полости от 20. 04. 1959 года. Ограничимся лишь заключительной частью: «Пульс ритмичный, 78 ударов в минуту (норма 60--80 ударов), удовлетворительного наполнения и напряжения. Артериальное давление 110/75 мм ртутного столба. Анализ крови и мочи без особенностей…
Заключение: инородное тело (игла) сердца, находящееся своей большей частью в правом желудочке; инородное тело (игла) в мягких тканях левой половины передней грудной стенки. Клинический диагноз: инородное тело сердца (игла), располагающееся в правом и частично левом желудочках.
Указанное наблюдение наглядно демонстрирует удивительную приспособительную реакцию мышцы сердца на внедрившееся инородное тело, а местоположение иглы в правом желудочке -- тот благоприятный вариант локализации инородного тела, о котором Ю. Ю. Джанелидзе (известный хирург, академик АМН СССР, Герой Социалистического Труда. -- Авт. ) говорил как о случае с возможным консервативным (не требующим операции. -- Авт. ) лечением».
-- Такое заключение меня, конечно, подбодрило, -- продолжает Нина Ильинична. -- И в 1962 году я родила еще и сыночка, Вячеслава. Он потом тоже окончил школу, техникум, институт, сейчас работает во Львове начальником партии в организации, занимающейся картографией и геодезией. Дети, конечно, были большой радостью. Но и тревога (теперь уже за них) возрастала. Иголка все-таки напоминала о себе. В 60--70-е годы я стала чувствовать себя хуже, появилась неуверенность. Все говорила старшенькой, Надийке: вот дожить бы, чтобы ты в школу пошла… Все Бога молила, чтобы продлил мою жизнь.
Мировой медицине уже приходилось иметь дело с подобными случаями. Однажды психически больной воткнул себе в область сердца железный прут длиной 16 сантиметров. Его можно было прощупать под кожей несколько выше входного отверстия, он сильно выпячивался после каждого сокращения сердца. На следующий день хирурги сделали в области входа небольшой разрез, чтобы извлечь инородное тело, которое погрузилось глубже. Как только прикоснулись концом скальпеля к пруту, состояние больного резко ухудшилось. Операцию пришлось прекратить. Вскоре пациенту стало лучше, прут под кожей не прощупывался. Казалось, пациент поправился. Но год спустя он умер от заболевания легких. Вскрытие показало, что инородное тело располагалось в толще задней стенки левого желудочка, выходило у средней левой борозды и проникало в нижнюю долю правого легкого.
Из 23-х известных к тому времени случаев повреждения сердца иголками в 14-ти наступила смерть. Поэтому известный кардиохирург, президент АМН СССР А. Н. Бакулев (его имя носит сейчас Московский НИИ кардиохирургии, куда направляли героиню нашего рассказа) считал, что при современном развитии хирургии лучше все-таки провести операцию и иголку удалить.
-- Но я все-таки боялась операции на сердце, -- говорит Нина Андрущенко. -- А потом вроде снова полегчало. В 1968 году мы наконец смогли вернуться в Украину. Раньше не разрешали, несмотря на то что меня реабилитировали.
-- А на родине были проблемы?
-- Когда мы с Иваном построили хату, нас не хотели прописывать. И у дочери в школе тоже неприятности случались. Зайдет на уроке истории речь о бандеровщине -- все на Надю смотрят. Позже, когда она поступала на работу, кадровики иногда интересовались, почему, дескать, родилась аж в Норильске. А однажды хотела устроиться бухгалтером в ЛТП (ну, где алкоголиков лечат), так ей сказали: и не суйся, это система МВД, там проверяют до седьмого колена.
Но моя совесть чиста. Мы зла никому не делали. Жили тихо. Иван работал сторожем, а меня берег, запретил работать. И я занималась детьми и домашним хозяйством. Люди, правда, знали, что я медичка, часто просили помочь, у кого болезнь или роды. А о своей «болячке» я никому не говорила. Зачем?
-- Я работаю терапевтом с 1981 года, -- говорит врач Велыкодедеркальской участковой больницы Татьяна Контролевич. -- Но такой случай в моей практике впервые. А узнала я об иголке в 1993 году, когда нас обязали провести диспансеризацию всех реабилитированных стариков. Мы ходили по домам, обследовали этих людей. Когда я пришла к Нине Ильиничне, меня поразило то, что она ни на что не жалуется -- ни на здоровье, ни на жизнь. Я слушала ее сердце, там нет никаких особых признаков болезни, травмы или наличия инородного тела. Разве что тоны сердца не такие, как обычно, более четкие, причем не скажешь, что это из-за возраста или иголок. А ведь одна -- длиной четыре сантиметра, вторая -- пять-шесть сантиметров. Если не знаешь, никогда не догадаешься. Бывает, правда, у Нины Ильиничны дыхательная аритмия. Но в общем-то ее сердце можно назвать здоровым для ее возраста. 83-летняя женщина хуже себя чувствует разве что при смене погоды. О себе рассказывает неохотно. Об иголке раньше никто в селе не знал. Мне она, наверное, поведала о ней только потому, что я училась в одном классе с ее дочерью Надей.
А раньше Нина Ильинична работала санитаркой у нас в больнице. Бывало, что становилось плохо с сердцем. Но об иголках никогда не говорила. Сейчас, Слава Богу, она себя нормально чувствует, давление у нее в норме -- 120 на 80, пульс 80 при норме 60--80 ударов. Единственное -- плохо слышит. Это, наверное, от того, что когда-то во время пыток по голове били.
-- Вы не предлагали ей обследоваться в области или в столице?
-- Понимаете, этот случай очень интересен для медицины. Здесь можно диссертации писать. Но я не предлагала ей куда-то ехать, потому что Нина Ильинична сама этого не хочет. Зачем лишний раз человека травмировать?
599Читайте нас у Facebook
