Когда вернувшиеся в марте 1971 года с арабо-израильской войны советские солдаты пытались объяснить чиновникам, что воевали в районе александрии, те спрашивали: «это где, под киевом?.. »
Кое-кто и сейчас иронично ухмыляется, услыхав, что 54-летний пенсионер Всеволод Велигоша -- не афганец, но тоже участник боевых действий. А у Всеволода Петровича до сих пор стоит перед глазами идущий на бреющем похожий на дракона зеленый, изрыгающий огонь «Фантом», от горячего дыхания которого вздымается песок… Среди облаков пыли и дыма -- сполохи стартующих ракет… И кровь боевых товарищей.
Ему вспоминается картинка из детства: как-то зимой на горячей печи учил он уроки и читал книгу о пирамидах. Разморенный, уснул. И приснилось, будто он в Африке. А когда вернулся домой, его наказали. Бабушка потом сказала, что сны бывают вещие.
Гробы шли на Родину еще до Афгана. Из Анголы, Мозамбика, Эфиопии, Никарагуа. Разве что их было меньше. «Погиб при исполнении служебного долга», -- гласили надписи на военкоматовских пирамидках, увенчанных красными звездочками. Живым же в то время велели молчать. Молчал 25 лет и герой нашего рассказа, давший подписку о неразглашении. Хотя был убежден, что вдовы и дети погибших должны знать: их мужья и отцы, приняв воинскую присягу, честно выполняли свой долг, посему тоже достойны уважения. Велигоша и его однополчане предлагают объявить 15 февраля -- день вывода советских войск их Афганистана -- днем памяти наших погибших во всех чужеземных войнах.
«Леонид Жаботинский приезжал в часть на… горбатом «Запорожце»
-- «В 1968 году я окончил медицинское училище и был призван на срочную службу, -- рассказывает Всеволод Велигоша. -- Вскоре оказался в воинской части в Запорожье в качестве санинструктора. Однажды вижу: во дворе части остановился маленький горбатый «Запорожец». Из него с трудом выбрался громадного роста мужчина. Гляжу -- лицо знакомое, где-то видел. Батюшки, да это же знаменитый штангист, олимпийский чемпион Леонид Жаботинский! Оказалось, что он выступал за армейский спортклуб и состоял на довольствии в нашей части. Малолитражку ему подарил завод «Коммунар» -- учитывая рост и вес тяжелоатлета, только усилили подвеску, убрали переднее сиденье. Машиной чемпион управлял, сидя на заднем сиденье. В кабинете начальника штаба, куда Жаботинский частенько захаживал, стояло удобное кресло, изготовленное специально для него из металла. Обычные стулья не выдерживали…
А как-то утром Леонид Иванович пожаловал ко мне в санчасть. Человек он простецкий, добродушный. Поздоровался со мной за руку -- моя рука, казалось, навсегда исчезла в его лапище. Жаботинский попросил что-нибудь от головной боли. «Думаешь, мне этой пилюльки хватит?» -- с улыбкой взял предложенную мной таблетку анальгина. Похоже, наш любимец был с большого бодуна.
«Когда нам объявили, что из командировки кто-то может не вернуться, один солдат упал в обморок»
-- Но не успел я закончить разговор с Жаботинским, -- продолжает Всеволод Петрович, -- как меня срочно вызвал командир части: «Младший сержант, сынок, тебе предстоит особенная поездка в страну с жарким климатом. Не всем туда дорога открыта. Сержант, вы поняли степень ответственности?» Я подумал, что он оговорился, я же был младшим сержантом, а он мне отвечает: «Вы уже сержант, собирайтесь».
И вот где-то на пятом--шестом месяце службы я попал в Астраханскую область, на полигон. Впервые увидел пески, верблюдов, арабских офицеров-летчиков… Я был прикомандирован к одной из частей. Команда попалась хорошая, но нужна была взаимозаменяемость: один выполнял обязанности троих. Я был не только медиком, но и поваром, и планшетистом. Эти учения были очень дорогостоящие. Мы стреляли по низколетящим целям -- сделанным из фанеры муляжам самолетов.
Однажды выстроили наш дивизион -- около 110 человек -- и объявили, что будет командировка, из которой кто-то может не вернуться. Тем, кто боялся, предложили сойти с дистанции. Одни солдат упал в обморок прямо в строю -- пришлось дать ему нашатырь.
После этого с каждым индивидуально проводили беседу, то есть выбор был. Я ответил, что у меня есть младший брат, я не один у родителей, а кроме того, принял присягу служить Родине, куда она пошлет -- туда и поеду. Только позже понял, почему однажды ко мне в санчасть (я дежурил ночью) привели телефонистку, которой якобы негде было переночевать. Я попытался дозвониться домой своему начальству, спросить, на каком основании, но там никто не отвечал, видно, сговорились. Телефонистка зашла, спросила, где она может лечь, начала раздеваться -- я пулей вылетел. А когда проснулся утром, ее уже не было. Много позже мне стало ясно, что так проверяли мое отношение к женскому полу. Дальше последовали и другие проверки: на выносливость, сноровку -- то цемент разгружать, то на дальнюю точку отправляли.
Из 110 человек никто не отказался, забраковали только одного, у которого при проверке обнаружили родственников-евреев. Арабы очень не любили представителей этой национальности.
О том, что мы идем на войну, нам не говорили. А о политической ситуации в мире не очень-то были осведомлены, этого не знали даже некоторые офицеры. Знали только, что в мире есть конфликты и СССР проводит политику интернациональной помощи.
Нам начали делать прививки. Родственников предупреждать запретили. Мне как медику вручили два справочника врача и велели до отъезда изучить тропические болезни: лихорадку, малярию… Когда все подготовительные этапы были пройдены, нас погрузили на железнодорожную платформу и отправили в Николаев.
Утро 8 марта 1970 года в Николаеве было туманно. Пелена стояла такая, что не то что американские спутники -- мы сами едва что-либо видели. Нас помыли, подстригли под полубокс, как спортсменов, и переодели в гражданскую одежду. Каждому выдали костюмчик, шляпу, галстук, чемодан, причем все эти вещи были производства Польши, Чехословакии, Венгрии -- даже по носовому платку нельзя было догадаться, что мы из Союза. Мы смотрели друг на друга с удивлением: что происходит, «срочников» переодели в гражданку…
Наш и другие дивизионы погрузили на гражданский сухогруз «Георгий Чичерин». На верхней палубе стояла выкрашенная в оранжевый, желтый и красный цвета сельскохозяйственная техника: белорусские трактора, сеялки… Нас завели в трюмы, приказали переодеться в спортивные костюмы и тихонько сидеть: не высовываться, не разговаривать. Офицеры тоже были переодеты, но для того, чтобы сохранить уставные отношения, необходимо было в обязательном порядке носить берет или шляпу. Дело в том, что в зависимости от звания в головных уборах было проделано три-четыре прокола для проветривания, у сержантов -- один, у рядовых их вовсе не было.
По Средиземному и Эгейскому морям мы плыли четыре дня. В трюмах стояли наспех сбитые деревянные двухъярусные койки. Чтобы поступал воздух, приоткрывали крышку трюма. Туалета не было, только время от времени спускали на веревке ведро, мы справляли нужду по очереди, а потом ведро поднимали. Кормили нас по минимуму, да и не хотелось особенно -- качка. Причем я заметил: великана морская болезнь не щадит, а малышу -- хоть бы что.
Но была и другая проблема. Я-то сам некурящий, но у других начали «пухнуть уши», ведь сигареты все изъяли. Курильщики брали вату (я заметил потом, что украли у меня из сумки, или выдирали клок из матраса), клочок бумажки и крутили «козьи ножки», чтобы дым шел. А бычки засовывали в дырку, проделанную в деревянном полу.
Когда, спустившись в трюм, командир увидел эти тлеющие бычки возле спрятанных под нашим трюмом ракет зенитных установок «Стрелка», «Шилка», машин, тягачей -- в общем, пороховой бочки, чуть не поседел. Так мы узнали, что везем. Было приказано следить, чтобы никто не курил, но солдаты все равно ухитрялись. Позже тот же командир проговорился нам, что, когда турки-таможенники предложили нашему капитану лоцмана, тот ответил: не надо, мы сами все знаем. А чтобы они не полезли в трюмы, дал взятку.
«Присмотревшись к товарищам, я понял, что в Египет отобрали всех носатых»
Александрия встретила нас пальмами и невыносимой жарой. Дышать с непривычки было невозможно. Нас помыли, переодели в арабскую форму, накормили и повезли на позицию зенитно-ракетного комплекса (ЗРК). Но местные мальчишки знали, что мы не арабы, и бросали в нас всякую дрянь. В тот же день мы развернулись и приступили к боевому дежурству. Задачей советских и египетских зенитно-ракетных дивизионов было не дать прорваться израильской авиации к Суэцкому каналу и городам. Наши воинские части были рассредоточены практически по всей территории страны. Ракетчики, радиотехническая разведка, связисты, эскадрильи МиГов… Самое печальное, что не прошло и месяца нашего пребывания, как американская разведка обнародовала все данные о советском военном присутствии.
Жили мы в блиндажах -- вырытых в песке ямах, сверху накрытых брезентом. Поначалу очень страдали от укусов полчищ мух и комаров. Я делал смесь из валидола, валерьяны, нашатыря и вазелина, давал ее солдатам. Она немного помогала. Как и местное мыло «Сабун», которым египетские солдаты чистили зубы. А месяцев через шесть-семь, очевидно, из-за того, что мы ели бананы, апельсины, финики и мясо ишака, насекомые перестали нас кусать.
Уже буквально через неделю противник знал, где мы находимся, поэтому приходилось часто менять позиции: когда спадала жара, мы все сворачивали и переезжали на другое место. В мои обязанности входило приготовление пищи, а в условиях песка это сделать было нелегко. Я старался разнообразить меню. На местном мясокомбинате (на его территории вонь стояла такая, что мой водитель надевал противогаз) я получал мясо ишака -- запашок у него еще тот! -- и вымачивал его в уксусной эссенции. Помню, командиру понравилось: «Где ты кролика раздобыл?» Нам часто выдавали голландских кур, мясные и рыбные консервы. Из египетских свеклы и капусты (они немного отличаются от наших) я научился варить вкусный борщ. Вообще-то мы не голодали. И в жару есть не очень хотелось. Хотя мы частенько мечтали о черном хлебе и сале. А еще я выполнял функции планшетиста и медика.
Уже находясь в Египте, я понял, что сюда отбирали всех носатых. Там мы быстро загорели, и когда ходили по Александрии в арабской форме, на нас никто не обращал внимания, принимали за своих. Думаю, мы были там в качестве эксперимента: СССР хотел показать выносливость своих солдат, которые привыкали к любым условиям. Ни у одного из нас не было при себе военного билета.
Из-за смены климата у ребят начались обострения хронических болезней, бывали случаи тропической лихорадки, укусов ядовитых насекомых. Случалось и змеи кусали, но, к счастью, летальных исходов не было. Я развозил больных по двум госпиталям -- был там и христианский, и мусульманский. Когда больной попадал в больницу, его спрашивали о вере. Если больной был в состоянии, его перед тем, как лечить, отправляли на молебен в церковь при больнице.
Мне приходилось выезжать на базу за продуктами, на выкрашенном под цвет песка джипе проведывал все наши отдаленные точки. Бывало, едешь, а арабы говорят: не едь туда, там засада (язык мы выучили быстро, понимали и разговаривали).
Все время общались с арабами-феллахами (простыми людьми), которые поначалу принимали нас очень хорошо. У каждого из них было по 7--9 жен. Однажды я спросил одного из них, к какой жене он пойдет сегодня. Предложив мне выбросить на пальцах от 1 до 9, он принял решение. А на вопрос, помнит ли он всех своих детей, ответил, что помнит первого и последнего. Местные женщины ходили в паранджах, однако не все.
Наша территория была ограждена двумя рядами колючей проволоки и двумя кольцами постов египетской армии, охранявшей нас. Но мы не доверяли этой охране, потому что она была плохо вооружена. Надеялись только на себя и дежурили сами.
Ни в увольнение, ни просто за «колючку» нас не выпускали. Но разрешали писать письма родным. У нас был почтовый ящик «Москва-400» (кстати, такой же адрес через 10 лет был у советских военных, дислоцировавшихся в Кабуле. -- Авт. ). Родители удивлялись, почему их посылки возвращались с пометкой: «Адресат выбыл». Но в письмах ничего нельзя было писать о нашем местонахождении, и их не разрешалось запечатывать: они тщательно перлюстрировались.
У арабов Новый год начинается в другое время, чем у нас, но мы придерживались своего календаря. Решили поставить елку и поесть свинины. Нам сказали, что в плавнях специально для русских выращивают свиней. Там нас очень гостеприимно приняли, предложили выбрать поросенка. Но потом мы обнаружили, что пока арабы угощали нас чаем, в мешке оказался не отобранный нами поросенок, а похуже. А заплатили мы за него сигаретами. Нам всем выдавали на неделю по блоку: рядовым -- «Белмонд», а офицерскому составу -- «Клеопатру». Некурящие собирали их, а потом обменивали или продавали. Меня откомандировали на наш сухогруз, чтобы я заказал елку, но привезли нам только ржаной хлеб.
-- Тяжело было, наверное, без женского общества? Говорят, солдатам давали препараты, подавляющие половое влечение?
-- Нет, я сам медик, знаю точно, что никаких медикаментов «от женщин» нам не давали и никаких расстройств на этой почве не было. Не до женщин там было -- жара, нагрузки… Был только один неприятный случай: на Новый год один наш солдат то ли от климата, то ли от переутомления начал палить из автомата Калашникова: «Где елка, где Новый год?!» К счастью, никто не пострадал, а его на следующий день увезли на самолете в Москву.
В основном военные действия проходили в воздухе: это была воздушная война. Когда мы впервые увидели низко летящий самолет, то подумали, что на нас мчится огнедышащий дракон: песок от него веером разлетался в стороны. Самым тяжелым был день, когда мы узнали, что погибли восемь наших ребят из другого дивизиона. В этот день была песчаная буря, с земли ничего не видно. Воспользовавшись этим, вражеская сторона пустила самолеты. Наши поздно увидели их, и пока заряжали ракеты… весь комплекс превратился в костер, даже песок оплавился в стекло. По моим сведениям, общие советские потери в той войне были невелики: упомянутые восемь зенитчиков и четыре летчика. Но матерям и женам погибшим от этого не легче.
Наш дивизион сбил три самолета -- один «Мираж» и два «Скай Хока». Мы прятались под маскировочной сеткой песочного цвета, а ракеты прикрывали сетками цвета пальмового листа. Фактически все ракетные установки находились под землей. Был и еще один, особенно неприятный для нас инцидент, когда наши зенитчики из-за отсутствия системы опознавания «свой-чужой» обстреляли арабский пассажирский самолет. К счастью, его удалось посадить и никто не пострадал.
Нам рассказывали, как воюют арабские солдаты. Коран запрещает мусульманам смотреть на обнаженное женское тело до наступления темноты. А с вражеской стороны воевали женщины. Говорят, что сбросят такой десант вооруженных женщин в трусах и лифчиках, так они без труда окружают и, что называется, голыми руками берут в плен противника, который в то время дружно отворачивался. А когда наступало время молитвы, несмотря ни на что, даже на бомбежку, арабы бросали оружие, расстилали свои коврики и молились. И попробуй его тронь -- будешь кровным врагом.
«В военных билетах никаких записей о нашей миссии не было»
Позже стали привозить новых интернационалистов, но плыли они не так, как мы, а с комфортом, на туристических лайнерах «Иван Франко», «Россия» -- в белых теннисках, как туристы. Говорят, в то же время там отдыхал Высоцкий: видели, как он прогуливался по набережной с гитарой. Война войной, а пляжи функционировали, по вечерам на набережной туристы устраивали гуляния.
Когда умер президент Гамаль Абдель Насер (у нас ходили слухи, что его отравили), мы почувствовали иное к себе отношение. И вскоре нас попросили убираться восвояси. Всю технику мы оставили арабам, которых в срочном порядке обучили обращаться с ней, каждый из нас подготовил себе замену.
В день перед отправкой на родину советник, который был в нашей части, сообщил, что в знак благодарности дружеский египетский народ награждает нас серебряными медалями, но сами медали мы получили уже в СССР.
Нас погрузили на лайнер «Иван Франко» как туристов: бассейн, теннисный корт, двухместные каюты. Отплывали из Александрии мы ночью, никто нас не провожал. Пришвартовались мы в Севастополе (в то время это был закрытый порт). Нас на 40 дней посадили на карантин, после чего начались разного рода странности: в Севастополе военные билеты нам выдали, но записей-то в них никаких не было! Где мы все это время находились -- неизвестно. Когда мы говорили, что были в Александрии в военкомате над нами подшучивали: в той, что под Киевом?
Я-то был сразу демобилизован, у меня вышел срок, но у ребят, которые возвращались в свои части, были проблемы, в некоторых случаях доходило даже до трибунала. А еще мы дали подписку о неразглашении на 25 лет. Я выдержал ее. Обо всем догадывался только мой отец, который говорил, что я был в том крае, где родился Иисус Христос.
Денег нам в Египте не платили, но по прибытии в Севастополь мы получили сертификаты с желтой полосой боны (те, кто служил во Вьетнаме, получали такие же, только с синей полосой). Это была плата за риск. Государство получало валюту за проданную технику, а мы -- сертификаты. Отоварить их можно было в магазине «Каштан» в Киеве на Сырце. Причем с этим мне в магазине не повезло: был обеденный перерыв, и пока я ждал, попал в руки аферистов, которые обманным путем забрали у меня все крупные боны. На оставшиеся вместо хорошей техники купил только какую-то мелочь. А я так мечтал иметь хорошую радиотехнику…
Получается, единственная память о том, что я воевал в Египте, это серебряная медаль. Причем, когда мне ее вручили, два человека «обрабатывали» меня, подбивали продать, дескать, она же ведь из чистого серебра. Я ответил, что наградами не торгую. Позже много лет прятал ее в родительской хате за иконами. Она меня выручила, когда я добивался статуса воина-интернационалиста: в те годы наше руководство затушевывало конфликты в других странах. И только тогда, когда «Черный тюльпан» начал привозить цинковые гробы из Афганистана, когда уже не было Суслова, Хрущева, Громыко, воинов-интернационалистов приравняли к участникам боевых действий. Позже, служа на Севере, я носил медаль на груди, и все удивлялись, что за награда такая странная.
А еще мне в Египте подарили красивую шкатулку, которая сейчас находится в киевском музее Великой Отечественной войны. Уволившись в запас, я хотел стать врачом, пытался поступить в медицинский институт. Но в те годы без блата или крупной взятки простому человеку поступить туда было практически невозможно. Попробуй я, дембель, заикнуться о том, что вернулся с войны, -- меня могли привлечь к уголовной ответственности за разглашение… Круг замкнулся. И я вынужден был идти на сверхсрочную -- пять лет служил мичманом на Северном флоте в -- подводно-диверсионных силах и средствах, водолазы которых обследовали днища и борты входящих в порт подлодок в поисках мин. Из жары попал в лютую стужу.
Потом получил кооперативную квартиру в Чернигове, женился, вырастил двух дочек. Работал начальником маневренной водолазной группы областной аварийно-спасательной службы, доставал утопленников из Десны. Потом -- на «скорой помощи». Все это сказалось на здоровье. Сейчас я инвалид второй группы. Но дома не сижу, работаю в совете ветеранов Афганистана, который объединяет около 500 «афганцев» и участников других локальных воин. В наш клуб ходит одна женщина, мать погибшего афганца. Она до сих пор не уверена, что в могилке, на которую она носит цветы, лежит ее сын. Когда друзья тайком вскрыли привезенный из Афгана гроб, лежащий в нем солдат оказался белявым. А ее сын был черненьким…
Можно только радоваться, что украинские парни нынче не проливают кровь на чужой земле. Украина обрела независимость. Обидно только, что ни наша родная власть, ни правительство Египта, государственный суверенитет и независимость которого, по существу, спасали советские солдаты, не помнят о своих защитниках.
Читайте нас у Facebook
