«хрущев хотел, чтобы его фамилию писали по-украински, через «о». Но сталин был против… »
«Услыхав, что Хрущев матерится, я возненавидел его»
-- Боевое крещение я принял 12 октября 1943 года под Лютежем, -- вспоминает Муса Гайсинович. -- Нас, 17-летних новобранцев, подняли в атаку расширять плацдарм. Сделать это удалось. Но из ста семнадцати в живых осталось 53 человека.
Вскоре меня и еще нескольких молодых солдат назначили в батальон охраны Военного совета Первого Украинского фронта. Я попал во взвод, который опекал самого командующего -- генерала армии Н. Ф. Ватутина. Находясь практически рядом с Николаем Федоровичем, я стал свидетелем того, как он отчитывал командиров, посылающих в бой зеленую, необученную молодежь.
Рядом с Ватутиным я несколько раз видел невысокого, полного, рано седеющего генерал-лейтенанта. Его лицо показалось мне очень знакомым. Где я его видел? Наконец вспомнил! У нас в сельсовете висели портреты членов Политбюро ЦК ВКП(б). Одним из них был первый секретарь ЦК Компартии Украины Н. С. Хрущев. И вот я увидел его живым, в роли члена Военного Совета фронта!
Сердце мое затрепетало. Но восторг продолжался недолго. Хрущев и маршал Г. К. Жуков горячо, эмоционально что-то обсуждали. И вдруг Никита Сергеевич громко произнес: «Мать твою.. !» Причем это было первое живое слово, услышанное мною от крупного государственного и партийного деятеля. С того момента я возненавидел Хрущева на всю жизнь.
-- Другие генералы тоже выражались?
-- Жуков, Ватутин, Крайнюков были людьми культурными, интеллигентными. А вот Хрущев и первый замкомандующего фронтом генерал А. А. Гречко (впоследствии министр обороны СССР) без мата, похоже, вообще не умели разговаривать.
«Я сбил Хрущева с ног и повалил на камни»
-- В ночь со 2 на 3 ноября 1943 года мне удалось сходить в разведку в центр Киева, -- продолжает Муса Гайсин. -- Из освобожденной Дарницы наша группа из восьми человек на лодках перебралась на Труханов остров. Там было много обгоревших и сожженных дотла домов. Затем в районе разрушенного Цепного моста переплыли на киевский берег. Перебежками, а кое-где ползком пробрались в Пионерский парк и спрятались в руинах эстрады. Здесь командир разделил нас на три подгруппы. Одна ушла к развалинам Михайловского собора, другая -- к дому Гинзбурга, где до войны находился обком партии. Мне и ефрейтору Сидоренко (уроженцу Полтавщины) велели дожидаться товарищей. Стоял белый туман, было сыро и холодно. Часа через три возвратилась первая подгруппа, еще через час -- вторая. Мы вернулись к берегу, поплыли на лодке на Труханов остров и утром уже были дома. Только после возвращения стало известно, что эти две подгруппы устанавливали красные знамена на зданиях ЦК и обкома.
Всю ночь с 5 на 6 ноября мы возили Ватутина на разные участки фронта, где шли бои за освобождение столицы Украины. В пять часов утра Николай Федорович приказал везти его из Вышгорода, где находился полевой штаб (оперативное управление), в Киев к оперному театру.
Около семи утра мы подъехали к зданию оперного со стороны гостиницы «Театральная». У входа уже стояли генералы Гречко, Кальченко, еще кто-то. Вскоре подъехали Хрущев и генерал Крайнюков. Было очень темно. Кое-кто из генералов закурил. Они стояли, разговаривали. Мы, телохранители, заняли свои места вокруг них. Между тем «мой» Ватутин отошел от меня и передо мной оказалась спина Хрущева. Вдруг откуда-то, с верхнего этажа оперного театра прогремела автоматная очередь. Совсем рядом застучали по брусчатке пули. Телохранители мгновенно закрыли своих генералов, кто-то заслонил Ватутина, неприкрытым остался только Хрущев. Я мгновенно сделал ему подножку, повалил на какие-то камни и лег на него сверху. Так положено по инструкции.
Слава Богу, стрельба не повторилась, никто не пострадал. Перепуганные генералы поднялись, поправляя фуражки и отряхиваясь. Тут уж дал волюшку эмоциям Никита Сергеевич! Понимаете, он, первый секретарь ЦК Компартии Украины, уже начинал чувствовать себя хозяином освобожденной столицы, а тут такой конфуз перед гостями.
Подъехали машины с основной охраной -- два грузовика «студебеккер» со счетверенными зенитными пулеметами и пулеметами кругового обстрела. «Найдите эту б… !» -- скомандовал генерал Гречко. Я видел, откуда стреляли. Мы, шестеро бойцов, вошли в здание и начали подниматься наверх. Темень, не было видно ни зги, шли наощупь. Вдруг на третьем этаже по нам снова резанул «шмайсер». Мне обожгло правое плечо. Хорошо, что мы шли рассредоточившись. Кроме меня, никого не ранило. Позже мне рассказали, что в генералов стрелял украинский полицай. Его потом поймали.
Таким было мое первое знакомство с Киевской оперой, куда потом, уже в мирное время, ходил и по сей день хожу на спектакли и концерты. А через день ко мне в медсанбат приехал сам… генерал Крайнюков! Константин Васильевич вручил мне медаль «За отвагу». Это была моя первая боевая награда. Потом я получил восемь орденов, из них две солдатские «Славы».
Генерал Крайнюков строго предупредил меня, чтобы я никому не рассказывал о ЧП возле оперного театра (таково пожелание Хрущева) и доверительно добавил: Никита Сергеевич очень не хочет, чтобы об этом узнал товарищ Сталин.
Теперь мне вспоминается еще один эпизод тех дней, которому тогда по молодости я не придал значения. Однажды я стал невольным свидетелем разговора Хрущева с Жуковым. Никита Сергеевич сказал: «Более правильно мою фамилию было бы писать, как в украинском языке -- через «о», а не через «е». Я говорил об этом Иосифу Виссарионовичу, но он против… » Я пообещал генералу хранить тайну.
«После освобождения Киева генерал Ватутин не стал ни маршалом, ни Героем Советского Союза»
-- Через пару недель после освобождения Киева обстановка на нашем участке резко обострилась. Советские войска стремительным рывком освободили Житомир, Коростень. Но тыловые части поотстали. Погода в те дни была мерзкая -- низкая облачность, туман, слякоть. Возможно, по этой причине наша авиационная разведка (да и наземная) не смогли вовремя обнаружить немецкую мощную танковую группировку, которую командование противника сумело втихаря собрать в районе Бердичева. Некоторые танковые дивизии немцы перебросили сюда даже из Северной Африки. И ударили так, что наши измотанные наступлением, обескровленные, не имеющие нормального тылового обеспечения части вынуждены были оставить Житомир и другие города, начали отступать с кровопролитными боями к Киеву. Над столицей Украины снова нависла угроза.
Я хотел на передовую, бить фашистов, а не охранять командование. Просил Ватутина, чтобы отпустил на помощь нашим, которые действительно дрались как герои. Но Ватутин тогда сказал: «Подожди. Не до тебя. Пусть уляжется немного». Может быть, он жалел меня? Ведь мне тогда еще не было восемнадцати. Впоследствии я узнал, что за успешную операцию по освобождению Киева Николай Федорович был представлен к очередному воинскому званию «Маршал Советского Союза» и званию Героя Советского Союза. Уже даже документы были подписаны! Но когда Сталину доложили о неудаче под Житомиром, он пришел в ярость и отозвал документы.
-- Простите, но ведь всем известно, что за освобождение Киева Ватутин получил звание Героя!
-- Да, получил. Только посмертно, в 1965 году, по настоянию группы военачальников, воевавших с ним.
В январе 1944-го мне исполнилось восемнадцать. В тот день я стоял на посту. Увидев идущего командующего, встал по стойке «смирно», прижимая к груди автомат. Поравнявшись со мной, Ватутин неожиданно остановился, поднес руку к козырьку и… поздравил меня с совершеннолетием! Это было так неожиданно и приятно. И слово свое Николай Федорович сдержал -- отправил меня на передовую.
-- А вы не жалели о своем решении, когда узнали, что Ватутин тяжело ранен, а потом умер? Не возникало ли мысли, что, будь вы рядом с ним, этого не случилось бы?
-- Что-то похожее было. Я плакал, когда узнал об этом. Но война есть война. Вряд ли в той ситуации, когда машину Ватутина внезапно обстреляли бандеровцы, можно было помочь. Те пули могли попасть и в меня. Судьба, наверное, такая. Я на передовой рисковал не меньше. Пять раз был ранен, из них дважды тяжело. Один раз был контужен. А первого мая 1945-го горел в танке чуть ли не в центре Берлина. На моем теле 19 рубцов. Но остался жив.
«Меня хотел взять к себе в экипаж сам Рыбалко»
-- В 3-ю гвардейскую танковую армию, которой командовал знаменитый генерал, а позже маршал бронетанковых войск Павел Семенович Рыбалко, я попал десантником на броне. Однажды перед наступлением на Проскуров (ныне Хмельницкий) командир нашей танковой роты проверял пополнение -- как поступившие в экипажи танкисты умеют стрелять. Стреляли, доложу я вам, так себе. И тут я, горячий восточный парень, не выдержал. «Товарищ лейтенант, -- обращаюсь к ротному, -- разрешите мне». -- «Ну, попробуй». Дали мне три патрона. В двухстах метрах от танка (стреляли одиночными из башенного пулемета) поставили консервную банку от американской тушенки. Я не торопясь прицелился и по очереди выстрелил. Побежал за банкой. А в ней -- три дырки, причем одна возле другой, кучкой. «Это ты нашел банку», -- не поверил лейтенант.
Я повторил упражнение по другой, тоже целенькой, банке. Результат -- такой же. Вдали на пригорке маячил подбитый «тигр». -- «Товарищ лейтенант, разрешите снарядом… » -- «Ну, попробуй… » -- «Куда попасть?» -- «Как куда? Ты хоть в танк попади!» -- возмутился офицер. -- «Нет, куда все-таки, в какую часть?» -- «Ну ладно. Попробуй между третьим и четвертым катками. Там у него бак». Я развернул башню, заряжающий дослал снаряд, тщательно прицелился и выстрелил. «Тигр» вздрогнул. Облако дыма от болванки появилось точно между указанными катками.
После этого лейтенант перевел меня десантником на свой танк. А однажды во время боя открылся командирский люк, оттуда высунулся лейтенант и втащил меня за шиворот в танк. «Веди огонь!» А сам приник к перископу в поисках целей. В том бою я подбил четыре «тигра». И я стал башенным стрелком. Подбивал еще и еще. Однажды меня вызвали к командующему армией. Сам комбриг повез. Оказалось, командарм, сам боевой танкист, не раз побывавший в сражениях, формировал экипаж для своего, так сказать, персонального танка. Подбирал лучших механика-водителя, радиста-пулеметчика, заряжающего. А мне предложил идти к нему командиром башни. Я замялся, не знал что ответить. И тут комбриг, огромный такой полковник, Герой Советского Союза Василий Сергеевич Архипов сказал: «Товарищ командарм, ваш танк нечасто в бой ходит. А у меня Муса чуть ли не каждый день то «тигра», то «пантеру» подбивает». «Спасибо за доверие, но я воевать хочу, товарищ командующий!» -- поддержал я комбрига.
Рыбалко насупился: «Ну ладно, дело твое. Где стрелять так хорошо научился?» -- «В роте. Пушка хорошая, прицел отличный… » Генералу ответ понравился.
«За спасение моста меня представили к званию Героя. А я чуть не загремел в трибунал»
-- Вскоре меня назначили командиром танка, затем -- взвода разведки (это три машины), присвоили звание лейтенанта.
Однажды, это было примерно на границе Польши и Германии, я получил задание совершить 60-километровый рейд в тыл противника и спасти от взрыва архиважный для наступающих советских войск заминированный немцами мост. Мне дали два отремонтированных трофейных «тигра», а также две «тридцатьчетверки», закамуфлированные под немецкие танки, и группу опытных минеров. Комбинезоны, форма, стрелковое оружие тоже были немецкие. Ночью, чтобы отвлечь противника, на одном участке фронта наши устроили большой «тарарам» -- имитировали наступление. Это позволило нам практически без стрельбы перейти на ту сторону и углубиться в тыл противника. Вскоре наша небольшая колонна вышла в район моста и замаскировалась возле старого кладбища. У меня в группе было несколько попросившихся на фронт уголовников -- неплохие разведчики. Они бесшумно сняли охрану моста, выставили наших людей. Днем ведь по мосту активно двигалась техника и живая сила противника.
И тут нам крупно повезло. Среди взятых нами в плен эсесовцев и военнослужащих вермахта оказались четыре специалиста, которые принимали участие в минировании этого моста! Я сказал им: этот мост сегодня нужен нам. Завтра, после войны, он будет нужен вам, немцам, и полякам. Поможете спасти его -- станете национальными героями, и я вас отпущу. Нам надо было разминировать мост так, чтобы внешне, для противника, он казался заминированным, ящики «со взрывчаткой» и провода должны были оставаться на месте. Немцы добросовестно показывали нашим минерам все хозяйство. Те вскрывали ящики, взрывчатку сбрасывали в реку, ящики и провода укладывали на место. Эта работа длилась почти ночь. Днем мы прятались. А когда работу закончили, немцев я отпустил. Посоветовал переодеться в гражданку, пересидеть конец войны. В плен я их взять не мог -- некуда, в танках и так тесно. Лишать жизни их стало жалко. Они дали слово офицеров, что воевать уже не будут. Уходя, они все оглядывались -- наверное, думали, что будем стрелять в спину.
За спасение моста командование представило меня к званию Героя Советского Союза. И вот, когда я, как говорится, собирался прокалывать в гимнастерке дырочки для наград, меня арестовали особисты. Какая-то сволочь настучала, что я якобы вошел в контакт с противником. Отпустил эсесовцев! Против меня возбудили уголовное дело, которое вот-вот должен был рассмотреть трибунал. Слава Богу, командование за меня вступилось, отбило у смершевцев. Документы на Героя пришлось отозвать. За мост мне дали орден Отечественной войны. Спасибо, что не расстреляли. А то не дошел бы до Берлина, Праги, не участвовал бы в Параде Победы в Москве и не бил потом япошек под Мукденом и Порт-Артуром.
«Вторично с Хрущевым меня познакомили народная артистка СССР Лариса Руденко и зять Никиты Сергеевича»
-- После войны я окончил Военную академию имени Н. В. Фрунзе, служил на Дальнем Востоке и в Порт-Артуре. А в середине 50-х был переведен в Киев, в Суворовское училище. Обучая ребят основам военных наук, я стремился воспитывать их литературой, поэзией, театром. Однажды на концерте в Зеленом театре на склонах Днепра (там, куда в ноябре сорок третьего мы пробирались ползком) стихи в моем исполнении понравились народной артистке СССР Ларисе Руденко. Однажды Лариса Архиповна настояла, чтобы я выступил… перед артистами оперы. После встречи на дружеском фуршете я рассказал ей и директору театра Виктору Гонтарю о своем первом «посещении» Киевской оперы, и о случае с Хрущевым. Виктора Петровича мой рассказ потряс. Оказывается, он был зятем Никиты Сергеевича, женился на дочери Хрущева от первого брака Юлии. Но о покушении на тестя ничего не слышал. Когда мы прощались, Гонтарь попросил у меня разрешения рассказать Хрущеву о встрече с одним из его спасителей. Я не возражал, только попросил не сгущать краски.
Через некоторое время Гонтарь сказал мне, что Никита Сергеевич помнит об этом случае, подтвердил мой рассказ, удивился, что живы еще участники и очевидцы инцидента. И добавил, что при ближайшем посещении Киева Хрущев приглашает меня на обед.
Вот те на! О чем же я буду разговаривать с руководителем государства? Тем более с человеком, несимпатичным мне с первых дней моей боевой юности? Я уже проклинал себя за болтливость.
Прошел год. Хрущев долго в Киев не приезжал. А я уже измучился от тревожных мыслей о предстоящей встрече. И вот в конце сентября 1964 года (помню, в те дни шли Олимпийские игры в Японии) около 15 часов за мной приехал на своей машине директор оперного театра. «Никита Сергеевич едет в отпуск на юг, в Киеве он проездом, встретится с нами и еще кое с кем. Только об этом никому ни слова!» -- предупредил меня зять. Хрущев встретил нас у порога квартиры Гонтарей. На нем был простой домашний костюм. Никита Сергеевич поздоровался со мной за руку: «Ну, герой, рассказывай, как служба».
Юлия Никитична предложила всем помыть руки и сесть за стол. Обед был простой, но вкусный, обилия деликатесов не наблюдалось. Пили армянский пятизвездочный коньяк.
Зная, что руководителя государства вряд ли интересуют жизнь какого-то полковника, я сжато, лаконично рассказал о службе. «Что было после войны?» -- спросил Никита Сергеевич. Я также кратко перечислил этапы своей жизни.
Когда Юлия Никитична вышла на кухню, Хрущев, повеселевший от коньяка, начал рассказывать скабрезный анекдот. Гонтарь встал и пошел на кухню, чтобы задержать там жену до окончания анекдота. Примерно через час после начала обеда я ощутил некоторую натянутость в разговоре и попросил разрешения уйти. Хрущев начал расспрашивать о квартире, семье. Я ответил, что квартира у меня хорошая, дача есть, машина есть, жена работает, дети учатся. «Не нужна ли какая-либо помощь?» -- спросил Никита Сергеевич. «Благодарю вас, особых проблем у меня нет», -- ответил я.
Мне казалось, что мои проблемы для Хрущева -- мелочь, а о каких-либо моих просьбах он потом забудет. Поэтому я его так ни о чем и не попросил. Зачем?
Прощаясь, Никита Сергеевич задержал мою руку в своей, сказал, что нет необходимости распространяться о том инциденте возле оперного.
Я пообещал молчать. И вот впервые нарушаю свое обещание, рассказывая ту давнюю историю читателям «ФАКТОВ». После нашей встречи директор театра вручил мне пожизненный пропуск на спектакли. Я очень люблю оперу…
964Читайте нас в Facebook
