«В ночь на 26 апреля мы с Володей Правиком тушили горящую крышу ЧАЭС, отбрасывая ногами куски светящегося графита»
Весной 1986 года киевлянин, капитан внутренней службы Константин Стрельник, потомственный офицер-пожарный, работал в управлении исполнения наказаний. После взрыва в ночь на 26 апреля атомного реактора на Чернобыльской атомной электростанции к участию в ликвидации последствий аварии Константина Владимировича не привлекали. Но уже в мае он услышал по радио объявление, что для лечения пострадавших от радиации пожарных и работников ЧАЭС нужны доноры. Неравнодушный к чужой беде, 40-летний капитан Стрельник пошел на пункт переливания крови. Анализы у него были отменные — и ему предложили стать донором костного мозга. Не зная, ни что это такое, ни как производится пересадка, офицер согласился: надо — значит надо…
Сегодня 65-летний Константин Владимирович двигается и говорит с трудом. Он перенес инсульт, страдает сахарным диабетом и гипертонией, из-за гангрены пришлось наполовину ампутировать обе ступни. Никакой помощи от государства не получает.
«Пациент, которого мне показали, выглядел так плохо, что я грешным делом подумал: он, наверное, уже не жилец»
— Это было в мае 1986 года, — вспоминает Константин Стрельник (на снимке)
. — Мы поехали в онкобольницу. В вестибюле было много народа — родственники пациентов, наверное. Начали говорить: донор приехал!
В операционной мне велели раздеться до пояса. Показали молодого человека, которому собирались делать от меня прямую пересадку костного мозга. Звали его Леонид Шаврей. Ему было тогда лет 35. Выглядел он так плохо, что я грешным делом подумал: он, наверное, уже не жилец. Возле мужчины находился его младший брат — Петр Шаврей, тогда — старший лейтенант внутренней службы, инспектор военизированной пожарной части №2 по охране ЧАЭС.
У них, кстати, есть еще один брат — Иван. В ночь на 26 апреля 1986-го все три брата были в составе караула лейтенанта Владимира Правика (ему впоследствии присвоили звание Героя Советского Союза, посмертно), тушили пожар на крыше машинного зала и реакторного отделения; получили большие дозы облучения. В те дни, когда Леониду делали операцию в Киеве, Ивана лечили в Москве.
— Профессор Леонид Петрович Киндзельский сказал, чтобы я сел рядом с Леней, — рассказывает полковник службы гражданской защиты Петр Михайлович Шаврей, — а когда начнется процесс пересадки, взял его за руку своей левой рукой, которая ближе к сердцу, и все время крепко держал, подпитывая брата своей энергетикой.
— А вы не боялись долго находиться рядом с облученным? Ведь такой человек становится в некотором роде опасным для окружающих, сам излучает…
— Так я же сам облученный, оэлбэшник! (ОЛБ — острая лучевая болезнь.- Авт.) Только мой Леня ходил еще и на разведку — поглядеть, что происходит в жерле разрушенного реактора. Позже израильские медики на своей аппаратуре определили полученную Леонидом дозу и схватились за головы — свыше 600 бэр, при таких дозах не живут!
— Почему же и вас не отвезли в Москву вместе с остальными облучившимися?
— Мы с Леонидом тушили пожар на кровле машинного зала, где для охлаждения и смазки подшипников турбин используют водород и большое количество масла. А Ивана направили на тушение кровли реакторного отделения — это совсем с другой стороны, возле огромной вентиляционной трубы, которая видна на всех фотографиях станции. Он с ребятами был ближе всех к разверзшемуся жерлу реактора и мгновенно получил огромную дозу облучения.
Когда стало плохо, их с Правиком, Кибенком, Прищепой и другими потихоньку спустили с огромной высоты, погрузили в «скорую» и сразу отвезли в Припятскую больницу, под капельницы. А мы с Леней, получив команду «отбой», спустились сами. Какое-то время были в бомбоубежище под станцией. Людям давали таблетки с йодом, правда, они достались не всем. Никого не кормили, хотя кушать сильно хотелось. И пить сильно хотелось. Но может и хорошо, что есть не давали. Я ведь, не удержавшись, сделал три глотка воды прямо из… пожарного рукава — и, как потом выяснилось, сжег себе слизистую кишечника…
Короче говоря, мы с Леней кое-как самостоятельно, пешком, добрели домой в Припять. И оба собирались ехать сажать картошку: Леня — к теще в Стечанку (это село в 30-километровой зоне), а я — к родителям в село Белая Сорока, что в 17-ти километрах от Припяти, но уже в Белоруссии. Только купил новенький «Москвич»…
Когда командиры начали собирать людей и готовить к отправке в Москву, мы с братом попросту сбежали. Какая, думали, Москва, если 
картошку посадить надо! Наверное, нами Бог руководил, хотел даровать жизнь. В воскресенье, часа в четыре дня приезжаю в село, а мои уже почти заканчивают. Говорю им: бросайте, скорее всего, вас эвакуируют. Отец возмутился: «Никуда я отсюда не уеду!» Я помог им закончить с огородом и вернулся в Припять.
На снимке: Чернобыльская атомная электростанция была самой мощной в СССР — наряду с Ленинградской и Курской АЭС. После взрыва четвертого реактора у 134 человек, выполнявших аварийные работы, развилась острая лучевая болезнь. Только в течение 1986 года от нее умерло 28 человек
У всех, принимавших участие в ликвидации пожара, взяли анализ крови. Наше самочувствие ухудшалось. Очень плохо было и Лене. Слава Богу, что его не отправили в Москву. Там, думаю, он не выжил бы. У Лени было поражено то ли 90, то ли 99 процентов костного мозга — он практически перестал функционировать. 11 из 13-ти облученных пожарных и работников станции, которым пересаживали костный мозг в Москве, умерли. Потому что их лечили по методике американского доктора Гейла, оказавшегося, мягко говоря, непрофессионалом.
Нашего профессора Леонида Киндзельского, главного радиолога Минздрава Украины, отечественные чиновники от медицины тоже заставляли действовать по Гейлу. Но он лечил, как сам считал нужным, по методике основателя Европейского онкологического общества доктора Джорджа Мате, успешно апробированной во время лечения пострадавших от случившейся в 1967 году аварии на АЭС в Югославии. В итоге все 11 пациентов Киндзельского, прооперированных в клинике Киевского рентгенорадиологического и онкологического института (КРОИ, сейчас — Национальный институт рака.- Ред.), выжили.
«Профессор Киндзельский не только помог нам выжить, но еще и спас от импотенции»
— В ночь на 26 апреля, когда мы с Володей Правиком тушили горящую крышу, отбрасывая ногами куски светящегося графита и едва ли не по колено увязая в расплавленном от жары битуме, мы не размышляли, опасно это для здоровья или нет, — мы просто выполняли поставленную задачу, спасали атомный объект, — продолжает Петр Михайлович. — А потом, уже в клинике, я думал лишь о том, что надо спасать брата. И мы благодарны судьбе, что нашлись такие люди, как доктор Киндзельский и Константин Стрельник, ставший донором.
— Вам тоже делали пересадку костного мозга?
— Нет. Я чувствовал себя немного лучше. И профессор, оценив мое состояние, сказал, что, дескать, пусть мой организм сам поборется… Но попросил поддержать брата своим присутствием на операции.
— Меня уложили недалеко от Леонида на кушетку, сделали укол в грудину, — вспоминает тот день Константин Стрельник. — Наверное, обезболивали. Потом воткнули длиннющую иглу. Я чувствовал, как хрустит кость и игла входит в грудь…
— Больно было?
— Я бы не сказал. Но и приятного мало. С полчаса, наверное, длилась эта процедура. Не понимаю, почему теперь, чтобы ее сделать, люди едут за границу. Посмотрите, сколько объявлений с просьбой о помощи больным детям! У нас что, такого не делают? Нет специалистов? А тогда делали!
— Киндзельский делал, но его «за самоуправство» так травили, что помогли раньше времени на тот свет уйти… Однако вернемся к операции. Как вы себя чувствовали после пересадки?
— Нормально. Мне заклеили грудь пластырем и отпустили домой. Леонид Михайлович и Петр Михайлович остались лечиться в клинике. Позже, пройдя курс, они с друзьями приехали ко мне сюда, в эту квартиру, и мы хорошо врезали. Выяснилось, что им негде жить, ведь их квартиры со всем имуществом остались в Припяти. Мы с супругой предложили им остановиться у нас.
— Соседи были недовольны тем, что мы приютили облученных, — включается в разговор жена Стрельника Елена Федоровна. — Ребята, помню, привезли Косте в подарок большую такую статуэтку — пожарный на фоне пламени. Идут с ней к нам в дом. Жильцы нашего подъезда шарахаются, подъезд моют. Спрашивают: тебе не страшно? А чего мне бояться, говорю; эти хлопцы нас с вами спасли от большей беды, а теперь вот бездомные… И они жили несколько дней у нас. Позже мы узнали, что Петр Михайлович тоже лечился у Киндзельского.
— Связи с Припятью и Чернобылем в дни аварии не было, — говорит Петр Шаврей.- Мои отец, жена и сестра разыскивали нас по больницам. Не найдя, решили, что мы сгорели на станции. А нас в это время везли в Киев. Но по дороге всем стало так плохо, что решили сначала заехать в Иванков. В лесу на ПУСО (пункт санитарной обработки) велели помыться. А чистой одежды не было. Зато на выходе стоял бидон со спиртом и кружка. Пей сколько хочешь. Ни заесть, ни запить нечем, но выпей обязательно.
В Иванковской больнице нас положили под капельницы и начали усиленно промывать. Мы сутками не вставали. Спать очень хотелось. И, извините, в туалет. Наверное, мочегонное вводили. Мы ходили на утки. Сначала по молодости стеснялись, тем более что медсестры все молоденькие. Благо, девчата очень внимательно к нам относились.
Помню, однажды у меня возникла проблема. Сестричка куда-то отлучилась, а мне уже невтерпеж, вот-вот лопну. Я поднялся и, держа свободной рукой железную стойку с капельницей, а руку с воткнутой в вену иглой — на весу, направился в туалет. И в коридоре меня увидела сестра. Подбежала, расстегнула мне штаны, подставила утку и, краснея, помогла справить нужду…
В киевской клинике нас приняли с большой осторожностью. Медперсонал поначалу, чувствовалось, облученных побаивается. Всю нашу одежду забрали. Всех — и мужчин, и женщин — загнали в одну душевую. Потом оказалось, что всем больничной одежды не хватает. Брату досталась женская ночная сорочка. Мне повезло: я завернулся в простыню. Другие обмотались кто чем — полотенцами, пододеяльниками. И в таком виде мы все направились из приемного отделения в палату.
В один из дней к нам вместе с московскими светилами приехал американский специалист по пересадке костного мозга — доктор Гейл. Посмотрев нас и наши истории болезни, он заявил, что проживем мы еще максимум лет пять-семь.
Но Киндзельский сутками возле нас сидел. Многих вытащил буквально с того света. Разрабатывал свои методики лечения. За такое «самоуправство» его даже сняли с должности. А он все равно приходил к нам. Да еще и от импотенции спас. Вы не представляете себе, как тоскливо было нам, молодым, обнаружить у себя еще и это. Всякие мысли в голову лезли. К тому же мы с ребятами поначалу даже друг другу признаться боялись. Дело-то деликатное — стыдно! И страшно. Знаю, многих ликвидаторов жены побросали.
Мы начали один другого подбадривать, анекдоты вспоминали, любовные истории всякие. Пытались сами бороться с этой бедой, но организм не реагировал ни на наши изыски, ни на красивых медсестричек и докторш. Рассказали о своей беде Киндзельскому. Леонид Петрович сказал, что ничего не обещает, но попробует помочь. Начал давать нам какие-то препараты. И примерно через неделю среди ночи кто-то вдруг как заорет: «У меня встал, мужики!» — «Да ну, тебе приснилось, покажи!» — не поверили мы. А потом и сами радовались.
Я очень хотел, кроме сына, иметь еще детей. Мы с женой, оба из многодетных семей, не представляли себе, как это — один ребенок. Увы, авария на станции изменила наши планы. Но в 1990 году у нас родилась еще доченька.
— А как сейчас Леонид Михайлович?
— Живет, слава Богу.
— Из-за плохого самочувствия он, к сожалению, не смог встретиться с «ФАКТАМИ». Передавайте ему привет.
— Вы знаете, когда наши новые друзья уехали и долго не объявлялись, мы начали было думать, что, наверное, они умерли, — говорит Елена Федоровна. — Ведь Костины сослуживцы тоже ездили работать в Чернобыль. И многих уже нет. Поэтому, когда в прошлом году вдруг позвонил Петр Михайлович да еще сообщил, что и Леонид жив, мы очень обрадовались.
А что, вы хотите о Косте писать? Да он вроде ничего геройского не совершил. Просто помог человеку. Кстати, Петру Михайловичу Шаврею мы очень благодарны: он звонит, интересуется нашими делами. Молодой еще, а здоровье тоже неважное, давление. Но работает. К 25-летию Чернобыльской катастрофы строит памятник ликвидаторам — под Вышгородом, на развилке дороги, ведущей от завода ЖБИ, откуда возили бетон для саркофага.
— Нынешние болезни Константина Владимировича связаны с Чернобыльской аварией (ведь и Киеву тогда досталось радиации) и пересадкой костного мозга?
— Не знаем. Нам никто ничего не говорит. А если бы и знали — разве было бы легче? К Костиной пенсии — полторы тысячи гривен — вряд ли что-то добавили бы. Костя ведь в Чернобыле ни дня не был. А что облученного спас — о том справки нет.
— Живой чернобылец разве не лучшая справка?
— Ой, миленький! Да их самих сейчас наше государство обижает. Только богатые богатеют. Вон Петр Михайлович рассказывал трагикомический анекдот из жизни — про президентские стипендии, которые оставшимся в живых ликвидаторам-оэлбэшникам нужны на лекарства. В больницах ведь ничего нет — все сам покупай.
— Петр Михайлович, расскажите и «ФАКТАМ» этот «анекдот».
— Году в 2005-м или в 2006-м вышел указ Президента Украины об учреждении пожизненных стипендий для ликвидаторов, ставших инвалидами вследствие ОЛБ. Для человека, почти всю пенсию тратящего на лекарства, эти деньги, конечно, не лишние. Но почему-то в подготовленном списке стипендиатов оказались далеко не все, кто этого заслуживал. У нас, например, история такая: мой брат Леонид получает, брат Иван не получает, потому что живет в Белоруссии, а почему я не получаю — не пойму. Тоже ведь тушил крышу, как и пожарные Чернобыльской пожарной части №17. Зато в список попал курсант-стажер, который был еще неопытен и его не на крышу послали, а всего-навсего дежурить возле машины. Да, он тоже пострадал, но мы-то ходили чуть ли не по колено в расплавленном битуме…
Когда я начал заниматься этим вопросом, мне сказали, что вице-премьер поставил на новом списке гриф «До виконання. Негайно!» Но сначала один замминистра зарубил выполнение, затем другой начал волынить и избегать встреч, мотивируя свое поведение жуткой занятостью. Аргументы — «вам не повезло, вы были офицером, а речь идет в первую очередь о сержантах и прапорщиках…» Позвольте, говорю, к стипендии были представлены и сержанты, у которых сейчас очень маленькие пенсии, но и они денег не получают. «Значит, и им не повезло…» Мы уже согласны даже взятку дать… Пытаемся пробиться к нынешнему Президенту, но пока безуспешно.
— А если бы позвали «Фукусиму» тушить в случае пожара — поехали бы?
— Понадобились бы наши услуги — наверное, поехал бы. Думаю, там так по-скотски к людям не относятся.
3996Читайте нас в Facebook
