«Владимир Трошин умолял Соловьева-Седого разрешить ему спеть песню „Подмосковные вечера“, которую все забраковали»
Владимир Трошин сделал хорошую актерскую карьеру. В двадцать пять лет он получил Сталинскую премию за роль сельского изобретателя Ивана Яркина в спектакле «Вторая любовь». Снимался в таких фильмах, как «Дело было в Пенькове», «Гусарская баллада», «У матросов нет вопросов», «Старый Новый год», «Битва за Москву», «Волкодав». Более сорока лет работал в МХАТе, где сыграл около восьмидесяти ролей.
Но настоящую славу Трошину принесла эстрадная песня. Владимира Константиновича можно с полным правом назвать родоначальником жанра актерской песни, в основу исполнения которого положены не выдающиеся вокальные данные, а редкая задушевность. Все его песни («Люди в белых халатах», «За фабричной заставой», «Морзянка», «Мы жили по соседству», «Ты не печалься») неизменно становились шлягерами. Конечно же, когда речь заходит о Трошине, в первую очередь вспоминают легендарную песню «Подмосковные вечера». О Владимире Константиновиче рассказывает актер театра и кино Николай Чиндяйкин.
— Николай Дмитриевич, вы ведь лично знали Владимира Трошина?
— Для меня Владимир Константинович не просто известный актер или певец, он — часть моей жизни. Я действительно имел счастье пересечься с ним, правда, случилось это уже ближе к концу его жизни. Поскольку сам пою, очень люблю это занятие, пользуюсь любой возможностью, чтобы выступить на публике. Так получилось, что мы с Владимиром Трошиным вместе участвовали в нескольких концертах. 
Самые запоминающиеся состоялись в Питере, они были посвящены годовщине снятия блокады Ленинграда.
*Николай Чиндяйкин
В поезде по дороге в Петербург мы с Владимиром Константиновичем оказались в одном купе. Уже были знакомы, но эти несколько часов, проведенных вместе, позволили мне узнать его гораздо лучше. Мы с ним выпили по рюмочке (больше он себе не позволял), поговорили. Трошин был человеком веселым, любил посмеяться, рассказать анекдотическую историю. А потом наш разговор зашел о чудесах, и мы с ним, как мальчишки в пионерском лагере, рассказывали друг другу детские страшилки о привидениях и походах ночью на кладбище.
Тогда я ему сказал: «Владимир Константинович, а ведь главное чудо в том, что вы сидите напротив меня, и я с вами сейчас разговариваю. Вспоминается, как ровно пятьдесят лет назад я сидел на крыльце своего дома и из предшественника радиоприемника репродуктора (многие нынешние молодые люди и понятия не имеют, что это такое) впервые услышал „Подмосковные вечера“. Мог ли тот мальчик представить себе, что впереди его ждет встреча с Трошиным?» В ответ певец только рассмеялся, но я видел, что мои слова ему приятны. Владимир Константинович тут же сказал: «А помнишь, там есть женский вокализ? Это же я его придумал, авторы упирались и не хотели его вставлять, а я настоял. И разве я был не прав?» Все, что он мне говорил, воспринимал и воспринимаю как волшебство. Трошин поделился многими подробностями о том, как создавались «Подмосковные вечера».
— Эту песню, кажется, несколько раз пытались отправить в корзину?
— Все началось с того, что Василий Павлович Соловьев-Седой написал музыку на слова Михаила Львовича Матусовского (кстати, композитор, будучи ленинградцем, настаивал на том, что она должна называться «Ленинградские вечера», в то время как поэт написал «подмосковные»), но песня музыканту не понравилась. Соловьев-Седой спрятал ноты, как говорится, в дальний ящик и вспомнил о них только тогда, когда нужно было срочно написать песню к документальному фильму «Дни спартакиады». Он немного переделал мелодию и сыграл перед худсоветом, который тут же все забраковал: дескать, мелодия некрасивая, а слова неинтересные. Авторы уже смирились с тем, что «Подмосковные вечера» придется выбросить — в конце концов у всех творческих людей бывают неудачи. Но тут их вызвали снова и заявили, что песню все-таки принимают.
— С исполнителями тоже возникли проблемы?
— Спеть «Подмосковные вечера» предложили Бернесу, но Марку Наумовичу категорически не понравились слова: «Что значит „речка движется и не движется“, — возмущался он. — Разве такое возможно? А как можно смотреть „искоса, низко голову наклоня“? Вы сами когда-нибудь пробовали так делать?» В общем, над многострадальной песней в очередной раз нависла угроза исчезновения.
Владимир Константинович рассказывал, что буквально умолял Соловьева-Седого разрешить ему спеть никому не нужную и уже «похороненную» песню. Но композитор даже слышать ничего не хотел: «Песня не получилась, и ничего тут не поделаешь!» «Ну дайте „Подмосковным вечерам“ последний шанс, — не отступал Трошин. — Разрешите мне попробовать». В конце концов Василий Павлович выругался, но согласился. С большим трудом уговорили оркестр поработать сверхурочно. Владимир Константинович вспоминал, что Соловьев-Седой рассказал оркестрантам начало анекдота, а потом сказал: «Если хотите услышать, чем эта история закончилась, сыграйте уже надоевшую вам песню еще раз». Песню все-таки записали. После того как «Подмосковные вечера» прозвучали в воскресной радиопрограмме «С добрым утром!», ее запела вся страна, а со временем она стала невероятно популярной и за границей. Владимир Константинович гордился этим, как ребенок.
— Владимира Трошина называют русским Синатрой. Вы согласны с таким определением?
— Да ради Бога, если кому-то это сравнение нравится, то почему бы его не употреблять. Думаю, когда Владимира Константиновича так называют, то имеют в виду не отношение к творчеству или манеру исполнения, а скорее всего, степень его популярности. Для меня Трошин — просто русский актер, лицо нации в самых глубинных ее проявлениях. Трудно представить человека, который не знает фамилию Трошин, но даже если он ее не помнит, то песни и романсы в его исполнении, стоит им зазвучать, обязательно узнает с первых же музыкальных тактов.
Сила Трошина как исполнителя была прежде всего в адресном обращении. Он будто говорил зрителям: «Мне не нужны миллионы, я пою для каждого из вас. Для тебя, дядя Петя, и для тебя, тетя Маша». И дядя Петя с тетей Машей, включая телевизор или радио, были уверены, что он поет только для них.
— Как принимали Владимира Трошина зрители?
— Его влияние на зал можно было назвать магическим. Казалось бы, совершенно неяркий, скромный человек, со спокойной пластикой, не делавший ничего напоказ (и во внешности, и в поведении он был минималистом), за счет потрясающей глубины чувств и адекватного отражения их в песне поражал людей. Стоило ему начать петь, как зрители буквально замирали. Когда песня заканчивалась, еще несколько мгновений царила тишина, и только потом зал взрывался аплодисментами. Он жил и творил внутри своего народа, и народ это чувствовал. Любовь к нему была глубокой, вне кокетства. С поверхностной популярностью современных исполнителей ее сравнить нельзя. 
Исполнение Трошина не имело никакого отношения к сфере развлечения, оно было из мира подлинных чувств, любви, труда, созидания.
*Владимира Трошина называют родоначальником жанра актерской песни, в основу которого положена редкая задушевность
Сейчас, когда Владимира Константиновича уже нет в живых, можно с полным правом сказать, что это был великий артист, который совершенно спокойно — без пиететаа- относился к собственному творчеству. Он не вел картотеку своих записей, не собирал диски и пластинки, да он даже не подсчитывал, сколько всего песен записал в течение жизни. Если ему нужна была песня, он звонил знакомым коллекционерам и просил: «Мне нужна такая-то запись. Может быть, у тебя она есть?» Сам Владимир Константинович только в самом конце жизни стал обращаться на радио, чтобы ему нашли нужную песню. Он не носился со своим творчеством, как дурень с писаной торбой, я бы не удивился, если бы оказалось, что он вообще не считал свою работу особенной и важной для людей. Мне он говорил: «Понимаешь, для меня главное спеть, на коллекционирование своих записей и их систематизацию меня просто не хватает».
— А как он относился к текстам своих песен?
— Можно сказать, позволял некоторое легкомыслие в отношении к переводным песням и романсам, смысл которых иногда, мягко говоря, хромал. Помню, как спросил его: «Владимир Константинович, а что вы в таких случаях делали?» Он рассмеялся и как-то очень просто ответил: «А я их и не пел. Если слова были совсем уж глупыми, я их просто выбрасывал. Ну, подумаешь, песня будет короче на один куплет — ничего страшного». Вообще же, у него был потрясающий репертуар, в том числе много, как сказали бы сейчас, корпоративных песен. Он спел и про врачей, и про моряков, и про космонавтов, и про журналистов, и даже про волшебников.
— В жизни Владимир Константинович был таким же скромным, как и на сцене?
— Помню, когда я зашел в купе, увидел пожилого, но подтянутого человека в трогательной лыжной шапочке. Я сначала даже не понял, зачем он ее надел. Поскольку он, как и я, был лысоват, боялся в поезде простудиться, поэтому натягивал шапку по самые уши. К тому же, рассказал он мне тогда, в такой шапочке удобно спать — не мешает стук колес.
Он говорил, а я сидел, смотрел на него, и мне больше всего хотелось с ним сфотографироваться, тем более, что у меня был с собой телефон с хорошим фотоаппаратом. Сейчас такие фото в большой моде. К артистам, в том числе и ко мне, часто на улице подходят люди с просьбой сфотографироваться. Со мной тысячи людей снимаются, я никому не отказываю. Но Трошина я почему-то постеснялся об этом попросить. Подумал: «Вот будет у нас следующий концерт, тогда и сфотографируемся, тем более что за кулисами как-то удобнее ему это предложить — там другая атмосфера». Но вскоре после этой поездки Владимира Константиновича не стало... Зато мы имеем возможность слушать песни и романсы в его исполнении.
2977Читайте нас в Facebook
