«я спросил брата, почему в его доме нет ни душа, ни туалета, а он ответил, что это ему не нужно. До поездки в украину я даже предположить не мог, что можно жить без удобств»
«Русский Иван», — насмехалась над пятилетним Толиком немецкая детвора. В военной Германии это прозвище звучало особенно жестоко. Поэтому мама мальчишки приложила максимум усилий к тому, чтобы ребенок как можно скорее забыл украинский язык. Она сделала ему документы на имя Герберта Вальрауха, и с тех пор Анатолий Иванович Рябченко, уроженец села Снитын Лубенского района Полтавской области, попросту исчез. Прошло долгих шестьдесят шесть лет, прежде чем Анатолий-Герберт снова оказался дома. Точнее, в гостях у своего родного брата Леонида, проживающего теперь в селе Красногоровка Великобагачанского района на Полтавщине.
«В моей памяти осталось всего лишь несколько украинских слов — «хлiб», «крихти»… Но я никогда не забывал Украину»
Война разлучила многие семьи. Но все же история разлуки семейства Рябченко особенная. В то время, когда многие прятались, чтобы их не угнали в Германию на принудительные работы, даже сознательно калечили себя, лишь бы не попасть в гастарбайтеры, Ольга Николаевна, мама Лени и Толи, приняла решение: спрятаться от наступления советских войск именно в Германии. Увы, судьба распорядилась по-своему. Старшего из братьев, Леонида, победители «определили» на 25 лет в лагерь особого режима. Младший Анатолий, ставший Гербертом, вместе с матерью оказался по ту сторону «железного занавеса» и долгое время боялся искать Леню.
- Мама до конца своих дней не верила официальным письмам, в которых сообщалось о том, что разыскать Леонида не представляется возможным, дескать, он пропал без вести, — со слезами на глазах вспоминает 71-летний Тони (Анатолий-Герберт предпочитает это имя, созвучное с ласкательным Толя. — Авт. ). — Мама говорила: «Он настолько умный, что выживет при любых обстоятельствах, и мы его обязательно найдем».
До этого счастливого момента Ольга Айлен-Вальраух не дожила. Но все годы хранила сорочку-вышиванку старшего сына, как память о нем. Ее — тонкую, белоснежную, лишь с несколькими дырочками на полотне — привез брату Тони. И это был самый дорогой сердцу Леонида Ивановича подарок. Он с удовольствием надевает сорочку с голубой манишкой, собираясь фотографироваться для газеты. Одежда ему почти впору.
- Так кто кого все-таки нашел? — спрашиваю Леонида Ивановича.
- Спасибо Жанет, супруге Толи, это она все устроила, — счастливо улыбается 83-летний Леонид Рябченко. — Такая маленькая, худенькая, но очень настырная. В марте этого года Жанет позвонила из Германии на почту в Лубны и попросила пригласить кого-нибудь, кто знает немецкий язык. Почтовые работники нашли такую женщину, и уже через нее Жанет передала, что ее семья ищет в Снитыне родственников Леонида Ивановича Рябченко, пропавшего без вести в годы войны. Переводчица связалась с сельсоветом, а секретарь — молоденькая девушка — ответила категорически: «Нет такого и не было, и родственники не проживают». Откуда ей было знать обо мне? Но вскоре о том звонке стали судачить в селе. Узнав об этом, сестра моей покойной жены забила тревогу: «Как нет такого человека, если он жив-здоров, только проживает в Красногоровке?!» Позвонила мне. Давай, говорит, документы, тут тебя ищут из Германии. Я не сомневался, кто именно меня разыскивает. Чувствовал, что мы с братом обязательно встретимся, мне и сны пророческие снились. И тут переводчица Светлана еще раз позвонила в сельсовет, чтобы получить окончательный ответ, тогда уж ей и сообщили обо мне.
В дорогу Тони с Жанет собрались очень быстро. В один из июньских дней их уже встречала украинская родня.
- Дочь Ольга из Харькова приехала, сын Анатолий — из Артемовска Донецкой области, и мы отправились на его машине в бориспольский аэропорт. На хозяйстве оставили самых старших из внуков — Тараса и Романа. Особо к встрече не готовились. Главное, сказал я хлопцам, чтобы в хате был порядок, — ведет дальше свой рассказ Леонид Иванович. — Правда, ожидая иностранных гостей, туалет во дворе почистили…
Леонид и Тони узнали друг друга, едва встретившись глазами. Они были внешне очень похожи. Конечно же, обнявшись, мужчины не могли сдержать слез.
- Брат совершенно забыл украинский язык! — говорит Леонид. — Пришлось мне переходить на свой ломаный немецкий — когда-то я его неплохо знал.
- В моей памяти осталось лишь несколько украинских слов — «хлiб», «крихти», «спасибi»… — с заметным акцентом произносит Герберт. — Но забыть Украину мама мне никогда не позволяла. Она прекрасно готовила борщи, вареники с картошкой, капустой, творогом. Это была моя любимая еда.
- Я тоже предпочитаю борщ и вареники всем блюдам украинской кухни, — сознается Леонид Иванович. — А вот кофе совершенно не пью, хотя Тони не может обходиться без него.
- Украинским самогоном угощали брата?
- Нет, такого мы не употребляем. Немного коньяка в рюмки наливали, когда садились за стол.
А вот чисто убранный туалет во дворе не впечатлил Герберта.
- Я спросил брата, почему у него нет ни душа, ни туалета в доме, а он ответил, что ему это не нужно. Понимаю, что мы выросли в разных обществах, у которых понятия чистоты и комфорта несколько отличаются. До этой поездки я даже предположить не мог, что в наше время кто-то живет без теплой воды и унитаза в доме.
Жизненные интересы у братьев тоже оказались разными. Если Герберт, педагог по образованию, увлекается астрономией, исследованиями в области атомной энергетики, то Леонид, бывший директор Красногоровского предприятия электросетей, в душе скорее лирик, чем технарь. Уйдя на пенсию, он полностью отдался писательскому делу (ради этого в 83 года даже компьютер освоил). Свою десятую книгу планирует написать о встрече с братом…
«Мама ходила в немецкий штаб и доказывала, что мирные жители ни в чем не повинны»
Первым делом родственники поехали в Снитын. Здесь до сих пор на берегу Сулы стоит хата, в которой росли Леня с Толей. В ней, конечно, капитально отремонтированной, живет сейчас их дальняя родня.
- Я показал Толе печку, на которой он родился, металлическое кольцо, к которому была привязана его колыбелька, — с теплотой в голосе рассказывает Леонид Иванович. — А он, как только ступили на подворье, подошел к старой груше и радостно закричал: «Штерх! Штерх!» То есть «Аисты!» Вспомнил, что на груше было гнездо аистов.
- Помню наш сад, выходивший к речке. В нем росли сливы и очень сладкие груши, — подхватывает Тони. — Зимой мы катались на санках с пригорка, и Леонид нечаянно на меня наехал…
- А таким ты был в детстве! Узнаешь? — показал старший брат на коротко стриженного пятилетнего мальчика, портрет которого висит у него дома на стене в гостиной. — А такой молодой и красивой была наша мама, когда мы расстались, — показал на другой портрет, висящий рядом.
Тони стал выкладывать свои фотографии. Семь дней, пока Герберт с Жанет гостили у Леонида, они только то и делали, что вспоминали прошлое.
- Как же вы так надолго потерялись? — спрашиваю Леонида Ивановича.
- Мама боялась прихода советских войск и старалась спасти своих детей. Она родилась в Польше почти на самой границе с Германией (эту территорию позже контролировал Советский Союз), а ее бабушка была чистокровной немкой. Мама хорошо владела немецким языком и, оказавшись на оккупированной территории, сохранила жизни десяткам жителей Снитына, доказывая их невиновность, а само село — от сожжения. Мама ходила в немецкий штаб и доказывала, что мирные жители ни в чем не повинны, когда местный полицай и староста села, стараясь выслужиться перед новой властью, доносили на односельчан. Даже из соседних сел люди приходили к ней с просьбой о содействии перед гестаповцами. Меня до сих пор дети спасенных ею людей благодарят.
НКВД открыл на Ольгу Рябченко уголовное дело. Но ни один(!) человек не сказал о ней плохого слова. Через год дело закрыли. «Съели» нашего отца, «съедят» и нас, поэтому нужно уезжать отсюда», — сказала Ольга Николаевна своим сыновьям. Их отец — Иван Рябченко, полковник царской армии, участник империалистической войны, бывший председатель сельского совета, до ареста НКВД работал директором школы глухонемых в Лубнах. В 1942 году был осужден за «антисоветскую пропаганду» — имел как-то неосторожность сказать, что в Германии очень хорошие дороги. Он ведь побывал в немецком плену, когда воевал за царя, и видел их. 17-летний Леня отговаривал мать от бегства: «Зачем нам ехать? Может, отец вернется?» — «Оттуда, сынок, не возвращаются», — ответила Ольга Николаевна.
«За 10 лет в лагерях особого режима я хорошо подготовился к вступительным экзаменам в институт»
Бежать вместе у них не получилось. Первым в начале 1943 года в Германии оказался Леонид — мать приставила его к главному мельнику немецкой армии (он квартировал в Лубнах), когда тот ехал на побывку домой и ему требовался носильщик чемоданов. Помыкавшись некоторое время в чужой стране, Леонид в конце концов оказался в лагере гастарбайтеров — по направлению биржи труда. Получилось так, что добровольно попал в самое пекло, где работали молодые люди, насильно вывезенные фашистами из оккупированных стран. Его определили в литейный цех металлургического завода. «Там горел сернистый газ, и рабочие вынуждены были дышать этой гадостью. А кормили раз в день — давали миску брюквы и триста граммов хлеба, — вспоминает Леонид Иванович. — От безысходности я плакал, как маленький ребенок, и писал маме слезные письма».
Увы, увидеться им больше так и не пришлось. Мать Леонида очень боялась попасть в зону советской оккупации, поэтому в Берлине она не задержалась. Страх гнал ее через всю страну, и остановилась она только возле голландской границы. Здесь устроилась уборщицей на таможне, но, как вспоминает Герберт, еще несколько лет, вплоть до 1949 года, маму вызывали в комендатуру, интересуясь ее личностью и спрашивая, что она здесь делает. Чтобы исключить лишние подозрения, Ольга Николаевна запрещала сыну разговаривать на улице по-украински. Легче стало жить только после того, как мама второй раз вышла замуж за гражданина Германии.
А Леонид к концу войны уже даже не помышлял о том, чтобы остаться в чужой стране. Имея разрешение на свободное передвижение по Берлину, он стал частенько наведываться в украинскую национальную общину. Очень запали ему в душу разговоры о том, что Украине нужны грамотные люди. И Леонид мечтал о возвращении на родину, о том, чтобы получить образование и работать.
Но возвращение домой заняло у него ни много ни мало 15 лет. Сразу после войны Леонида Рябченко призвали на службу в Советскую Армию. Отслужив три года, солдат готовился к демобилизации. Надеялся получить направление на учебу в институт. Но вместо этого прямо из штаба полка его отправили… за Полярный круг — проходить «университеты» в лагере особого режима. Спустя год Рябченко бежал из лагеря. За побег ему добавили еще 25 лет. А меньше чем через год еще столько же, опять за побег.
- В лагере было время учить иностранные языки, математику, радиотехнику, — с иронией в голосе замечает мой собеседник. — Только смерть Сталина спасла меня и миллионы других репрессированных. На каторжных работах в шахтах я провел десять лет. Хотя до реабилитации в 1963 году тоже пришлось многое стерпеть. Меня нигде не прописывали, приходилось прятаться. Во многом тогда помог известный переводчик Григорий Кочур, который дружил с Максимом Рыльским…
Я ведь тоже долгие годы разыскивал своих родных — и через архивы, и через Международный Красный Крест, но везде получал один и тот же ответ: «Найти не представляется возможным», — вздыхает Леонид Иванович. — Это просто чудо, что Жанет удалось соединить нашу семью. Теперь вот мы собираемся в гости в Германию, познакомимся с детьми и внуками Толика, сходим на мамину могилу…
- А что увез из Украины ваш брат?
- Мои книги. Толя пообещал обратиться к специалистам, чтобы они перевели их на немецкий язык. В них — история нашего рода.
P. S. Автор благодарит старшего преподавателя кафедры романо-германской филологии Полтавского государственного педагогического университета Елену Данилюк за помощь в общении с Гербертом Айлен-Вальраухом по телефону.
719Читайте нас в Facebook
