"Беременных женщин, которых эвакуировали из Припяти, заставляли делать аборт на любом сроке"
— С асфальта не сходите, если не хотите на выезде из зоны проходить дезактивацию. Слышите, как пищит счетчик? — предупреждает нас 54-летний Владимир Вербицкий (на фото), ведущий инженер службы оперативного управления и контрольно-пропускного режима зоны отчуждения.
Он отводит руку, в которой держит счетчик Гейгера, в сторону неприкрытой асфальтом почвы и заносит ее над зеленым островком мха. Показания на счетчике начинают стремительно расти, и прибор «подает голос», предупреждая об опасности. Мох концентрирует в себе радиацию, которая есть и воздухе, и в осадках, и в почве…
— Сейчас зайдем под крышу, и счетчик замолчит — здесь радиации значительно меньше, — успокаивает Владимир, сопровождающий нас по Чернобыльской зоне. — Потому некоторые здания и не разрушили — здесь укрывались ликвидаторы, вывозившие или закапывавшие все вокруг.
В детском саду, который сохранился именно по этой причине, мы с японским коллегой Шинсаку Мано, корреспондентом газеты «Майнити симбун», фотографируем запыленные пластмассовые машинки, книжки, шкафчики, сандалии и печально знаменитых чернобыльских кукол с обожженными личиками. Правда, наш проводник объясняет, что лица кукол деформировались не от радиации, а от постоянного воздействия солнечных лучей на эластичные полимеры, из которых они сделаны.
— Кстати, если бы не авария, то наш сын пошел бы в детский сад безо всякой очереди, — говорит Владимир. — Садиков в Припяти было 18, и очереди на устройство ребенка не существовало. Как и очереди на жилье…
Когда случилась авария, Владимиру было 25, а его сыну — годик. В 1986 году семья могла уже получить собственную двухкомнатную квартиру в Припяти. Но Вербицкие не торопились — планировали получить трехкомнатную, родив со временем второго ребенка. Ждать улучшения жилищных условий в Припяти никому подолгу не приходилось. С общежитиями для одиноких проблем не было. Но в них новички селились ненадолго, так как в первый же год работы молодой специалист мог получить однокомнатную квартиру.
В Припяти невозможно найти объекты незавершенного строительства. Долгостроев там просто не было. Хрущевок тоже. Комнаты даже в пятиэтажках были исключительно раздельными. Строилось и жилье экспериментальной планировки — четырехкомнатные и даже двухуровневые квартиры! Неудивительно, что в городе, где не существовало проблем ни с жильем, ни с детскими садами, ни с работой, показатели рождаемости были одними из самых высоких в Украине.
— Мы с женой до аварии жили в квартире друзей ее родителей: они получили жилье и уехали на заработки, оставив ключи и разрешив поселить нас, — рассказывает Владимир. — Не знаю, что их заставило ехать за длинным рублем на север из Припяти. Ведь здесь, как и в Чернобыле, жили самые обеспеченные украинцы: зарплат меньше чем 180 рублей, практически не было. А на станции и радиозаводе специалисты получали до 400 и 600 рублей.
О том, насколько высоким был уровень жизни, свидетельствует такой факт. Как-то в магазин привезли экспериментальный образец мебельной стенки «Европа», цена которой была шесть тысяч рублей. Решили изучить спрос: купит ли кто-нибудь такой дорогой товар. Обычную мебельную стенку в те времена можно было купить за 500—1000 рублей (правда, постояв в очереди: мебельных гарнитуров, как и автомобилей, остро не хватало).
— Стенка по цене автомобиля не простояла и двух дней! — вспоминает Владимир. — Да и автомобилей, как для советского времени, в Припяти было много: на 50 тысяч населения, включая детей, — около 15 тысяч личных автомобилей и столько же катеров. В гаражных кооперативах имелись свои пронумерованные… улицы. А гаражи для катеров в затонах тоже были установлены в определенном порядке и оборудованы подъемниками и лебедками. У нас с супругой не было своей машины и катера только потому, что мы не так давно создали семью. Тратили деньги на модные новинки: например, незадолго до трагедии купили магнитофон «Юпитер», который стоил 500 рублей. А когда у нас родился сын, застелили пол в комнате большим паласом, который купили в магазине за три тысячи рублей.
Я жил, можно сказать, при коммунизме — когда практически все уже есть и зарплаты хватает, а на некоторые блага даже денег не требуется. И во времена горбачевской перестройки в магазинах Припяти ассортимент товаров был вполне приемлемым. У нас даже была своя «Березка».
В магазине с таким названием работники Чернобыльской АЭС не за валюту, а по талонам, выданным на предприятии, покупали по «государственной цене» (фиксированной государственными органами регулирования) определенные порции дефицитов — сырокопченую колбасу, красную и черную икру. А импортные вещи — американские джинсы и финские сапоги — нередко появлялись и в свободной продаже в местном универмаге.
Почему снабжение Припяти было таким, чего не скажешь о других городах атомщиков? Потому что ЧАЭС импортировала электроэнергию в систему «Мир» — в страны СЭВ.
За свет, горячую воду и отопление мы платили чисто символически, так как получали их почти даром — они поступали в жилой фонд как продукты работы ЧАЭС.
Демонстрируя нам опустевший боксерский ринг (таким сооружением может похвастаться не каждый 50-тысячный город постсоветского пространства) и Дворец культуры, Владимир вспоминает о том, как профсоюзы ЧАЭС и ряда смежных предприятий оплачивали выезды местных любительских команд на спортивные соревнования в Киев, школьникам организовывали экскурсии по столицам союзных республик. Для местных футбольных болельщиков профсоюзы выкупали билеты на матчи, проходившие в Киеве, и доставляли болельщиков в столицу автобусными спецрейсами.
— После катастрофы в столовой на территории станции ее сотрудников и прибывших специалистов бесплатно кормили три раза в день, — вспоминает Владимир. — В рационе ликвидаторов были такие продукты, как шоколад, красная и черная икра, пиво, красное вино — есть мнение, что они выводят радионуклиды, которые скапливаются в щитовидной железе. Но и до аварии обеды для персонала ЧАЭС были бесплатными и вкусными, так как на блоке питания никто ничего не крал — на станции и в городе все друг друга знали.
Преступности в городе не было и нет. В первые годы после аварии волна мародерства здесь имела место, но тогда наряды милиции усилили. Сейчас в зону отчуждения пускают лишь организованных (по предварительной договоренности) туристов и родственников местных жителей — живых стариков проведать да на могилках прибрать.
Старожилов, оставшихся в зоне отчуждения, по словам Владимира Вербицкого, остается все меньше. На момент создания зоны из 125 тысяч жителей, проживавших в 96 населенных пунктах, в селах остались полторы тысячи — те, кто категорически отказался переселяться. В основном это были люди пенсионного возраста, которым власти позволили дожить свой век дома. Сегодня таких старожилов не более ста.
В Припяти после аварии никто не живет. В Чернобыле живут работники станции и правоохранители, следящие за порядком и соблюдением пропускного режима в 30-километровую зону отчуждения.
Сотрудники объекта «Укрытие» трудятся вахтовым методом: либо 15 дней работы, затем столько же отдыха, либо четыре дня работы и три дня отдыха. После аварии на станцию вернулось 95 процентов персонала.
До катастрофы Вербицкий был дефектоскопистом (специалист по неразрушающим методам контроля металла) в лаборатории по исследованию свойств металла на Чернобыльской атомной станции. После трагедии он вывез жену с ребенком из зоны и вернулся на свое рабочее место.
— Когда четвертый блок разрушился, коммуникации водопровода, который был единым сооружением для третьего и четвертого энергоблоков, не выдержали гидроударов — трубы нужно было заменять, линии восстанавливать, — рассказывает Владимир Вербицкий. — Мы никогда не сталкивались с такой катастрофой, но справились. При этом старались не терять присутствия духа. Придумывали… анекдоты о сложившейся ситуации.
Героем анекдота стал и тогдашний директор станции Виктор Брюханов (ныне покойный), который был мировым мужиком. Анекдот в общем-то не о нем, а о советской традиции замалчивать и приукрашивать последствия любой катастрофы. Дело происходит уже после аварии. Мастер в парикмахерской стрижет Виктора Петровича и спрашивает: «Как дела на станции?» «Все хорошо», — отвечает Виктор Петрович. Спустя несколько минут мастер снова задает ему тот же вопрос. Брюханов не выдерживает: «Да что вы меня все об этом спрашиваете?» — «А вы когда говорите „все хорошо“, у вас волосы дыбом встают, стричь удобно».
Рассуждать о причинах аварии Владимир не любит, считая это уделом ученых. А последствия туристам и журналистам показывает на месте.
— Последствия налицо, — собеседник указывает на… сталагмиты и сталактиты, которые стали появляться на стенах Дворца культуры энергетиков, и на деревья, пробившиеся через асфальт в парке с аттракционами. — Эту карусель собирались запустить в эксплуатацию 1 мая 1986 года. В тот день детвору должны были катать бесплатно. Другие аттракционы уже работали.
*Ныне парк культуры и отдыха постепенно поглощает лес. Фото Игоря Емельяненко, «ФАКТЫ»
.JPG)
И сейчас для работников станции сохранилось немало бесплатных услуг: питание в столовой, медицинские обследования, реабилитационные мероприятия. Это обоснованно, так как радиационный фон здесь в несколько раз выше нормы. На ликвидацию последствий аварии только за первые два года было потрачено 12 годовых бюджетов СССР. Но Владимир Вербицкий, как и многие другие бывшие жители Припяти, работающие на объекте «Укрытие», говорит, что отдал бы все сегодняшние блага и льготы за то, чтобы снова услышать в Припяти детский смех.
— Всех беременных женщин, которых эвакуировали из Припяти и Чернобыля, заставляли делать аборт на любом сроке беременности. Эти человеческие потери никто и не считал, — говорит Владимир. — Мой коллега Володя Ульянов своего будущего сына спас: в роддоме, куда привезли его супругу, была большая форточка, через которую он смог вытащить свою миниатюрную жену. Благодаря этому Илюшка появился на свет.
…На рассвете 26 апреля Владимир Вербицкий услышал что-то похожее на раскаты грома. Но это была не весенняя гроза. Буквально через пару часов в квартиру Вербицких позвонила посыльная, принесла таблетки «калий-йод» (их разносили по квартирам) и сказала, что всех сотрудников станции вызывают на работу. Еще на подъезде к станции Владимир увидел развалины четвертого энергоблока.
В тот же день всем жителям Припяти и Чернобыля велели вывезти семьи, взяв с собой лишь документы, деньги, запас одежды и продуктов на три дня. Никто еще не знал, что уезжает навсегда. За оставленное имущество затем выплатили государственную компенсацию: мужчинам — по четыре тысячи рублей, женщинам почему-то меньше — три тысячи, детям до 16 лет — полторы тысячи рублей. Селянам еще платили за имевшееся хозяйство.
*Жителям Припяти и Чернобыля велели взять с собой документы, деньги и запас продуктов на три дня. Никто не знал, что уезжает навсегда
— Многие вынужденные переселенцы, которые вывезли свой хрусталь, потом его выбросили, — вспоминает Владимир. — Им объяснили, что при его производстве в изделия добавляют свинец, который накапливает в себе радиацию. Об оставленном имуществе — коврах, книгах, магнитофонах, телевизорах, шубах, хрустале — наша семья, как и все, поначалу сожалела. Я переживал до тех пор, пока дозиметрист не исследовала мою одежду, которую привез с собой в сумке. Она вся «фонила» — даже трусы и носки. А ведь я переоделся лишь в Киеве, сняв с себя то, в чем ехал, так как все уже было заражено радиацией.
«Фонила» и коляска годовалого сына Вербицких. Медики проверили самого ребенка.
— В глазах медсестры, которая вынесла нам сына, стояли слезы: «У него две взрослые годовые дозы». Услышав такое, мы тоже заплакали, — рассказывает собеседник. — С тех пор сын состоит на учете. Пока, Бог миловал, со здоровьем у него все нормально. А из тех сотрудников, кто вернулся работать на станцию, на сегодня остались единицы — не больше десяти процентов. И мало кто из них ушел на пенсию. В основном люди уволились в связи с ухудшением состояния здоровья…
Читайте нас в Facebook
