«маленького петю фашист сапогом раздавил, как паучка, прямо на моих глазах», -
«На наших рубашечках были опознавательные знаки: группа крови и резус-фактор»
Кадры военной хроники, на которых бойцы Красной Армии выносят из холодного подвала голопузых пленников-доноров, худых, измазанных кровью, в рваных трусиках и сандалетах на босу ногу, хотя стоял лютый февраль, обошли весь мир.
- Ни один документальный фильм об освобождении Украины не обходится без кинокадров военного оператора Сущинского, — рассказывает «ФАКТАМ» председатель Херсонской областной ветеранской организации Виктор Куценко. — Есть там, как правило, и фрагменты страшной ленты, отснятой Сущинским 8 февраля 1944 года в небольшом поселке Лепетиха, где в суматохе отступления фашисты не успели взорвать подвал с детьми-донорами, хотя он и был предусмотрительно заминирован. Фронтовой кинооператор назвал свою ленту «Лепетихская трагедия», а через год и сам погиб в Польше, под Бреслау. Позже его кинохроника вошла в документальный фильм «Встреча с правдой» о судьбе маленьких детдомовцев из Таганрога.
Мы смотрим этот фильм в Лепетихе вместе с местным жителем Николаем Соляником.
- Вот-вот-вот! — подносит палец прямо к экрану телевизора 68-летний Николай Соляник. — Это я там мелькнул, видели? Жаль, не умею остановить кадр на видео, не по годам мне уже эти премудрости. Через час придет из школы внучка, она в технике лучше разбирается.
- Но вам было пять лет, а тут совсем крохотный малыш… — удивляюсь.
- Все недоумевают, — качает головой ветеран. — Не малыш, а ужатый до размеров ребенка мужчина, а то и вовсе старичок. Потому что никто из нас не бегал, не баловался, даже не разговаривал. Все ж замученные. Мне пять исполнилось, а выглядел на два с половиной. Мои внуки, например, пришли в ужас, заметив грудничка на экране: мол, неужели такие малюсенькие тоже были донорами? На самом деле мальчику два годика, а выглядит он как годовалый, даже стоять не может.
- Николай Иванович, а вы помните что-то из того страшного времени?
- Хотел бы забыть, но не могу. Госпитальный пароход немцев стоял на Днепре, детдомовцев же разместили неподалеку — в подвале местной мельницы. Холодно, а мы раздетые, в трусиках. Собьемся в кучу, и в этом огромном клубке друг друга греем. Приходит время, тебя за руку выдергивают и ведут на пароход. Однажды троих забрали, и меня в их числе. Идем по морозу налегке, в одних трусиках и маечках, мой маленький товарищ по несчастью Петя поскользнулся на снегу, упал. И огромный сапог со всей силой опустился ему на голову. Мальчишку раздавили, как паучка, он и пискнуть не успел. Сандалетка слетела с худой ножки… С той самой минуты я заикаюсь. Закрою глаза и вижу ту сандалету, хоть прошло почти 65 лет. Меня потом ровесники заикой обзывали, особо не вникая, откуда этот дефект речи.
А уколы… Нет, и потом их не боялся: отвернешься — раз, и все. Страшно было идти на пароход под бомбежкой. Голод, холод — вот это страшно. Вы думаете, нас кормили? Где там! С нами постоянно находились заведующая детским домом Киселева Зоя Михайловна, а еще медсестра и нянечка — таганрогский персонал. На них и была возложена функция снабженцев. Бедные женщины ходили из хаты в хату и выпрашивали для сирот продукты. Местные жители и сами голодали, но делились, их милостью мы выживали. А бои в этих местах шли жуткие! Одна из наших нянь погибла под бомбежкой, не вернулась, до сих пор не забыл ее имя: Мария Петровна… Что еще помню: крепкие мужские руки, вынесшие меня из того подвала. Холодные, с мороза, очень похожи на папины… На наших рубашечках были опознавательные знаки: группа крови и резус-фактор. У меня, например, — третья положительная. Я уже ходил в класс где-то пятый, а та потрепанная одежка все у нас на чердаке хранилась, потом пропала.
«Разбавлять арийскую кровь славянской считалось недопустимым, исключение делалось лишь для крови детей»
- А кто ваши родители? — спрашиваю у Николая Ивановича.
- Я родился и жил в Таганроге, это Россия, Ростовская область. Папу забрали на фронт, а маму гитлеровцы расстреляли в первые дни оккупации. За что, не знаю. И я вроде как в детский садик попал, не понимал, что приютским стал. Когда нас красноармейцы вытащили из того подвала, на следующий день заведующая вдруг позвала меня: «Коля, иди сюда, твоя мама пришла!» Поверил, рванул, если способен рахитичный мальчик с огромным животом (мы все были опухшие от голода) рвануть, а там… чужая тетя. «Это не мама!» — уперся. Уже потом узнал, что красноармейцы обратились к местным жителям с просьбой разобрать детей, пока советская власть не восстановит детский дом. Так я попал в семью Соляников. Еще два года эти люди ждали, не вернется ли с фронта мой отец, а потом усыновили приемыша. В Лепетихе я и остался, прожил тут жизнь.
Из 22 выживших детдомовцев нашли новых родителей в освобожденном поселке еще семь сирот. В том числе самая старшая из всех — десятилетняя Майя.
- Майка поселилась по соседству от нас, — кивает на старенькую хату вдалеке Николай Иванович. — Потом приемные родители Майки умерли, и она, уже взрослая, переехала в Россию. Даже в зрелом возрасте наша подружка боялась темноты, которая напоминала ей тот страшный подвал — спала только при зажженном свете.
Позже дети узнали: Днепр в том месте, где стоял плавучий немецкий госпиталь, напоминает подводное кладбище, — дно усеяно трупиками сирот, не доживших до 8 февраля 1944 года. Поэтому все детдомовцы многие годы боялись заходить в воду, не хотели учиться плавать. И даже став взрослыми, замирали в Днепре от ощущения прикосновения скользкого тельца…
- Идеологи третьего рейха, а также немецкие медики считали, что даже в самых критических ситуациях офицерам и солдатам вермахта вливать славянскую кровь недопустимо, — рассказывает херсонский краевед Август Вирлич. — Это якобы влияет на их арийство, портит расу. Исключение делалось, если речь шла о крови детей. Поэтому воспитанники захваченных советских детских домов становились донорами. Дети двигались вместе с фронтами, были прописаны при передвижных госпиталях. Таганрогский детдом вместе с армией шел с самого Кавказа, а в Украине попал в настоящий переплет, оказавшись в центре жесточайших боев за Никопольский плацдарм. Гитлер к тому времени отдал уже Сталинград, Крым, Киев, было освобождено все левобережье Днепра, кроме небольшого пятачка южной степи, в который фашисты буквально зубами вгрызлись. Почему? Фюрер самолично приезжал в этот котел, чтобы объяснить немецким солдатам и командирам: абсолютно невозможно уступить данную территорию даже временно. Без Донбасса, а точнее без Никополя, нет марганца, а значит, нет стали — потеря этого района означала бы для Германии потерю военной промышленности и конец войны. Поэтому для защитников плацдарма Гитлер установил двойной оклад, награды, отпуска домой.
Фашисты дрались отчаянно. Из 52 тысяч немецких офицеров каждый четвертый погиб, раненых отправляли в Лепетиху, где базировался госпиталь. Оттеснить противника к Днепру и заставить сдаться удалось лишь в феврале 1944-го. Накануне этих событий сержант разведки Цибулькин, боец 109-й гвардейской стрелковой дивизии, тоже родом из Таганрога, и обнаружил в Лепетихе детский передвижной донорский пункт. Подвал немедленно разминировали, малышей спасли. Похожи они были на живые трупы. Огромную потребность в крови для раненых три десятка ребятишек, понятно, удовлетворить уже никак не могли, поэтому их не щадили — высасывали все до последней капли. Дети не могли даже ходить, лежали вповалку.
«Копию кинохроники даже в Германию посылал, а все равно ничего не добился»
- Я хорошо помню сержанта Владимира Цибулькина, — говорит Николай Соляник. — Он потом каждый год в день освобождения Лепетихи приезжал к нам, а после его смерти сын нашего избавителя сюда продолжал ездить. Последний раз в гости я его пригласил как раз тогда, когда под Новобогдановкой снаряды начали взрываться — он не доехал и повернул обратно. Больше мы не виделись.
Николай Иванович уже в зрелом возрасте ездил в Таганрог, пытался хоть кого-нибудь из родственников отыскать.
- Многие мои друзья-детдомовцы не помнили ни фамилий, ни имен родителей, а я все это знал, — объясняет Соляник. — Мы Драголязовы и отчество мое — Николаевич. А вот когда мой день рождения, запамятовал. И разве я один? Всем детдомовцам в новые метрики записали одинаковую дату — 1 мая. На 1 мая мы потом и собирались, все вместе праздновали общие именины. Вот здесь, в моем саду, ставили столы, наливали по сто граммов, вспоминали. Теперь нас всего трое осталось, давно уже не встречаемся. Старость, болячки, не до поездок. Вот хоть бы меня возьмите: часть желудка вырезана, кишечник мне вшили синтетический, теперь врачи настаивают на удалении почки. Ничего бесследно не проходит, та донорская повинность подорвала здоровье еще с малых лет. Неважная у меня судьба, — машет рукой ветеран. — Хоть Устинья Андреевна и Иван Петрович, приемные родители, души во мне не чаяли. Закончил семь классов, потом техникум, выучился на тракториста, женился. Но рано ушла из жизни жена, потом похоронил старшего сына.
Однако про самую большую свою обиду Николай Соляник молчит, как партизан. Об этом мне рассказала его невестка.
- Я родилась и выросла в Лепетихе, — говорит невестка Николая Соляника Людмила. — Нас, школьников, каждый год в день освобождения родного поселка водили в местный музей, показывали кинохронику о детках, которых гитлеровцы насильно удерживали в передвижном донорском пункте для раненых немецких офицеров. Тогда, конечно, даже не подозревала, что эта история скоро станет историей моих детей, моей семьи. Когда Николай Петрович стал моим свекром, каждый год к нам приезжали журналисты, киношники — он прямо звездой был. А тут, когда Германия стала выплачивать жертвам фашизма компенсации, отец вдруг остался «за бортом». Куда ни писал, ему отвечали: да, историю с взятым в плен детским домом знаем, но вы должны сперва доказать, что были там. А он не смог. В архивах биржи труда Таганрогского бургомистра есть списки детей из вывезенного приюта. Но там фамилия Драголязов, а он-то давно Соляник! Даже копию фильма в Германию отсылал: вот он я! Да так ничего и не добился.
Впрочем, пенсионер считает, что судьба подарила ему главное — жизнь.
- Дети работают, внуки учатся, а на мне дом, — улыбается Соляник. — Вот утят купил, смотрю за ними. Весна — хлопотное время, только успевай поворачиваться, в хату захожу лишь затем, чтоб перекусить да чайку попить. Но 9 Мая — это святое, утят — в сторону, нальем по сто граммов с сыном, выпьем за Победу. Без нее и нас бы не было, так ведь?
Лет десять назад Николай Иванович получил статус участника боевых действий. Куда ни придет со своим удостоверением, везде недоумение: это ж когда на фронт пошел? В пять лет?
- Не всем расскажешь: то, что пережил мальцом, страшнее всякого фронта, — прячет видеокассету ветеран. — Я отшучиваюсь: мол, купил документ. О! Этому верят. Охотно.
Николай Иванович идет меня провожать. Живет он у самого Днепра. Река, забиравшая его маленьких друзей одного за другим, мирно плещет у самых наших ног.
- Во-он там госпитальный пароход стоял, — машет рукой Соляник. — Я и сейчас боюсь туда подходить, верите? Этот страх во мне за всю жизнь так и не выветрился. С ним, наверное, и умру. Хотя пожить еще хоть немного ой как хочется!
3001Читайте нас в Facebook
