«именно в мой четвертый день рождения всех нас вместе с тысячами других людей фашисты согнали в страшный тюремный замок»
Сожжение людей заживо в здании одесской школы неподалеку от Нового базара и массовый расстрел под селом Дальник, переполненная евреями тюрьма по Люстдорфской дороге и румынский военно-полевой суд «Куртэ-Марциале», печально известная «Дорога смерти» — живых свидетелей тех ужасов Великой Отечественной войны с каждым годом все меньше и меньше. Бывшие одесситы, а ныне израильтяне Валентина Тырмос и Яков Верховский — одни из них.
Им, четырехлетней девочке и десятилетнему мальчику, видевшим смерть своих близких, знакомых, соседей, тогда посчастливилось выжить.
Пытаясь убежать от горьких воспоминаний, Валентина и Яков стали гражданами другой страны. Осмыслив их, они снова вернулись в свою Одессу, чтобы еще раз воскресить в памяти все пережитое…
«Память у меня цепкая, без срока давности»
- Я — коренная одесситка, — рассказала «ФАКТАМ» Валентина Тырмос. — Моего деда по материнской линии, врача Иосифа Тырмоса, в Одессе хорошо знали, он имел свою клинику. Мама до войны была одной из первых одесских женщин-адвокатов, а отец — известным архитектором, по его проектам в городе возведены многие здания. Впрочем, это — история сугубо семейная. Я же приехала в Одессу, чтобы оживить в своей памяти историю всеобщую, но затронувшую меня и всю мою жизнь.
Когда началась Великая Отечественная война, мне только-только исполнилось четыре годика, но я помню все! — На глазах моей собеседницы выступают слезы. — Помню еще и потому, что именно в мой четвертый день рождения всех нас вместе с тысячами других людей согнали в страшный одесский тюремный замок. А накануне пытались сжечь… заживо.
Фашисты загнали евреев в здание школы Ь 122, что по улице Новосельского, неподалеку от Нового базара. Там, в библиотеке, мы, как на скамью, уселись на опрокинутый шкаф, а мой отец начал читать Маршака. Слушая, как «Дама сдавала в багаж… », я заснула. Проснулась — под крики, плач и дым. Десятки сотен людей внутри запертого помещения метались, словно обезумевшие: «Подожгли! Нас подожгли!». Дверь упала, не выдержав натиска, и все побежали. Сначала папа нес меня на руках, потом, устав, опустил на землю. В темноте перебежками мы пробирались по улицам — к дому, в котором жил друг нашей семьи — русский инженер Тимофей Харитонов. Но нас схватили солдаты. С криками «Жидан, жидан!!!» они толкали нас к другим людям, сидевшим прямо на земле как раз напротив дяди Тиминого дома. Потом всех погнали дальше. По мостовой, мимо Куликова поля, горы, кладбища… Кругом — чужие солдаты и большие собаки. Солдаты почему-то все время сердятся и кричат на своем языке, собаки — рычат, лают, благо, что на поводках, а то бы, наверное, всех нас загрызли.
На Куликовом поле мы все долго сидели на земле, прямо в пыли. Я очень хотела кушать, и мама дала мне ириску. Конфетка была темно-темно-коричневая и очень сладкая, но скользкая — растаяла, наверное, в кармане у мамы. И вот эта мокрая ириска, выскользнув у меня изо рта, упала на дорогу в пыль и медленно тонула в ней, а вокруг образовывалось черное кольцо. До сих пор вижу эту мокрую пыль, даже крупинки в ней различаю… Я заплакала. А папа сказал: «Не плачь, не плачь. Тебе сегодня нельзя плакать. Сегодня день твоего рождения. Ты уже большая девочка: тебе исполнилось четыре года». И я даже получила подарок — куклу. Мама сделала ее прямо на улице — скрутила из кусочка белой ткани, которую оторвала от своей нижней юбки. У куклы, правда, не было ручек и ножек, но зато была голова и лицо, на котором папа нарисовал глаза, рот и нос. Вместе с куклой мне и идти дальше было гораздо веселее. Остановились мы перед огромными железными воротами. За ними — большущий красный дом, тюрьма! Перед тем как оставить город, власти выпустили уголовников и расстреляли политических, поэтому все помещения были свободны «для евреев».
- Папа обнял меня, повернул мою голову и больно прижал ее к своему боку, — продолжает вспоминать Валентина. — Так же, как он это сделал накануне, когда на Новом базаре мы увидели людей, подвешенных к большой круглой карусели, на которой я так любила кататься. Тюрьма. Огромная, высоченная и круглая-круглая, похожая на мой любимый цирк, что на Садовой. Здесь тоже лестницы железные, до самого потолка, как трапеции, только нет летающих акробатов, а на круглом манеже вместо клоунов люди и дети — на всяких тряпках и просто на полу, прямо в какой-то желтой жиже.
В самом темном углу под лестницей мы вдруг увидели нашу Бусю — бабушку Иду, мамину маму. Она сидела на своем пальто, под которым мы потом скрывали папу. Бабушку забрали из дому, и потому она успела прихватить сухари, да еще и уложила свои длинные волосы, устроив на голове башню, в которой спрятала кое-что из своих ценностей. Именно это спасло нас от гибели. А она была неминуемой.
По утрам через весь город сгоняли сотни мужчин к аэродрому и там, на заминированном летном поле, людей использовали как живые детонаторы. Обратно возвращалось не больше трети… Буся сказала маме, что любыми силами надо выбираться. Через несколько суток вечером мама и бабушка попросили стражу подвести их к воротам. Там они что-то сунули вахтенному в карман — думаю, золотые часы-луковицу — и… вышли. Мы с папой и с куклой остались, и папа уговаривал меня не бояться, а я старалась уговорить куклу с чернильным носом. Утром мама была уже рядом. Отдав оставшиеся драгоценности, она вывела меня из тюрьмы. А вскоре папин друг, этнический немец, вывез и его — как заболевшего дизентерией…
«У меня даже не осталось фотографии отца»
А вот как вспоминает о тех днях Яков Верховский — ныне известный исследователь, муж нашей героини, тогда же просто десятилетний мальчик:
- Во дворе старой Еврейской больницы у больших черных железных ворот, рядом с проходной, собирались врачи, медицинские сестры, служащие со своими семьями — только евреи. Все они по приказу румынских властей должны были выйти «на регистрацию» в село Дальник под Одессой. На левой руке у многих — белые повязки с красным крестом. Мама, я, бабушка и мамина сестра Циля тоже должны идти с этой колонной. Но бабушке до Дальника не дойти, ведь до него много километров, а тетя Циля вообще не ходит — она инвалид детства, с парализованными ногами. Мама решается попросить жену директора больницы, профессора Кобозева, оставить больных бабушку и тетю Цилю в палате — до нашего возвращения.
… Идем быстро, почти бегом. По Мясоедовской, Прохоровской и дальше вниз, по Дальницкой. На людей, отставших от основной массы, нападают хулиганы. У старухи вырывают из рук сумку с вещами. С криком «Люди, помогите! Грабят!» она падает. Накрапывает дождь, и кажется, что дороге не будет конца, но отдыхать нельзя: нужно засветло добраться до Дальника. Справа от дороги появляется каменная ограда и ворота — кладбище. Люди располагаются прямо на мокрой земле, на камнях.
Мама достает из сумки кусочек сахара-рафинада и вместе с водой протягивает мне. Рядом с нами на земле сидит Фима — паренек из нашего дома. Он показывает на пулемет, установленный на каменной ограде. Все пока спокойны, верят: скоро пройдем регистрацию — и нас отпустят.
Мама неожиданно увидела моего отца. Он не жил с нами, но часто приходил повидаться со мной. Папа обрадовался мне, поцеловал, спросил о маме. Но тут румыны стали отбирать мужчин. «Гайда! Гайда! Ла лукру!» — кричали они. То есть «Пошли, пошли, на работу!» Папа наклонился, своей большой теплой рукой, пахнувшей табаком, погладил меня по голове и сказал: «Беги к маме! Слышишь, беги! Быстренько — к маме!» И больше отца я не видел. Его убили в Дальнике, вместе со всеми «отобранными». У меня даже не осталось его фотографии…
Когда я добежал до мамы, румынские солдаты начали грабить людей. Вначале они отбирали у сидящих на земле «холодное оружие» — ножи, ножницы и другие режущие предметы. Затем потребовали драгоценности…
В темноте ночи вдруг раздались пулеметные очереди и отдельные выстрелы. Вдали зарделось зарево пожара. Раздались крики: «Врача, врача! Женщина рожает!». И снова — тихо. Мама, сгорбившись, укрывала меня своим плащом, а я дремал, положив голову ей на колени. «Вставай, детка, вставай, нужно идти», — донеслось до меня с рассветом. Кругом все уже собирают вещи, идут к воротам. Куда нас погонят, никто не знает. Мама крепко держит меня за руку. «Сынок, мы должны бежать отсюда!» — говорит тихо, наклонившись ко мне. Хотя тогда ни она, ни кто-либо другой, не могли знать, что дорога, по которой мы идем, впоследствии станет «Дорогой смерти».
… Замедлив шаг, мама оглядывается и тащит меня куда-то вниз. В предутреннем тумане мы вместе с Фимой скатываемся в придорожную канаву. Когда окрики конвойных стихли, вышли на дорогу и отправились обратно в город… Пустынные, словно вымершие улицы, румынские патрули… «Иди спокойно, не бойся, Яшенька», — говорит мама. — «Смотри прямо перед собой». Добрались до больницы. Бабушка, обнимая меня, плачет. Мы все живы, снова — вместе. Сегодня. Сейчас. Пока…
Нашим последним «военным домом» были катакомбы в селе Кривая Балка, под землей. Нас освободили 10 апреля 1944 года, когда советские войска вошли в Одессу.
«Безумно хотелось снова войти в ту же самую тюрьму»
- В Одессе я окончила школу, институт связи, — продолжает Валентина. — В 1968-м защитила кандидатскую диссертацию, работала заведующей отделом экономической кибернетики южного филиала Института экономики АН Украины. А в 1972-м уехала в Израиль. Почему? Наверное, из-за… памяти. Она у меня цепкая, без срока давности…
Уже за рубежом Валентина и Яков стали «собирать» разрозненные воспоминания. Перечитывать письма родственников — как живых, так и погибших, и умерших, затем — читать рассекреченные архивные документы, старые газеты, фашистские листовки, приказы и прочее. Результатом их десятилетнего кропотливого труда стала книга «Сталин. Тайный сценарий начала войны», которую выпустило московское издательство «Олма-пресс». День за днем, час за часом, а иногда и минута за минутой авторы отслеживают и анализируют события, происходившие в Москве, Берлине, Бухаресте, Лондоне, Вашингтоне, поясняя читателю неотвратимость трагедии 22 июня 1941 года.
Исследование Валентины Тырмос и Якова Верховского, презентованное на 18-й международной книжной ярмарке в Москве, моментально стало бестселлером. Книгу оперативно издали дополнительным тиражом, авторам же предложили написать продолжение. Этим они сейчас и занимаются…
- После 35 лет, прожитых за рубежом, безумно хотелось побывать в родном городе, — сознается Валентина. — Войти в ту самую тюрьму, отыскать темный угол в вестибюле под лестницей…
- А мне — найти заезжий двор в районе Привоза, где мы с мамой несколько дней скрывались от фашистов, — дополняет Яков Верховский, — На знаменитой Молдаванке заглянуть в дом бабы Кили, куда я мальчишкой бегал за молоком. Но ни того двора, ни дома молочницы не нашел.
А потом бывшие одесситы перешагнули порог тюремного замка.
- Для посещения подобного заведения необходимо «высокое» государственное разрешение, — говорит Валентина, — и мы искренне признательны начальнику Управления по исполнению наказаний в Одесской области генералу-майору внутренней службы Александру Галинскому, который помог нам его получить.
… Войдя через старинные кованые ворота с вензелями «ТЗ» (тюремный замок), гости прошли по тем же старым плитам, что лежали в далеком 1941-м. Отыскали тот самый темный угол под лестницей и место, где находилась водосточная труба-спасительница, под которую, будучи без еды и воды, подставляли все, что только можно, вплоть до ржавых банок — чтобы попить…
О том, что чувствовали, возлагая живые цветы к «расстрельной» стене замка, ни Валентина, ни Яков не говорили. Просто не могли.
305Читайте нас в Facebook
