«Мне казалось, что я в сумасшедшем доме»: 25-летняя учительница из Броваров провела в плену рашистов более полугода
25-летняя Виктория Андруша провела в плену у оккупантов полгода и четыре дня. Виктория — учительница, работает в школе в Броварах Киевской области. В первый же день полномасштабного российского вторжения, 24 февраля, поехала к родителям в село Старый Быков Черниговской области, которое спустя несколько дней было оккупировано. Россияне ворвались к Виктории домой, перевернули все вверх дном, а саму Вику забрали и увезли в неизвестном направлении. Полгода родители Виктории понятия не имели, где их дочь. А Викторию, как оказалось, вывезли в россию, где посадили в СИЗО. О том, что пришлось пережить, как удалось выжить и не сойти с ума в плену, Виктория рассказала «ФАКТАМ».
«Выдвигали разные абсурдные версии — даже о том, что меня еще в 2014 году завербовали украинские спецслужбы и на самом деле я не учительница, а разведчица»
Викторию освободили из плена два месяца назад, и она пока проходит реабилитацию. Несмотря на то что вспоминать пережитое сложно, несколько недель назад учительница выступила на Международном форуме европейской Украины в Берлине, где рассказала о преступлениях россиян.
— Для меня важно, чтобы мир знал правду о том, что творят оккупанты с мирными людьми, — говорит «ФАКТАМ» Виктория. — Я пока работаю с психотерапевтом. Но это скорее просто для поддержки, а не для того, чтобы вывести себя из депрессии. Депрессии нет и не было. Я перевернула эту страницу и живу дальше. Что касается моего физического состояния, то реабилитация продолжается. К сожалению, физическое воздействие со стороны оккупантов тоже было, и сейчас приходится лечить его последствия. Врачи пока не отпускают меня на работу, хотя чувствую я себя уже гораздо лучше, чем раньше.
Виктория не скрывает: когда родное село оккупировали россияне, она пыталась помочь ВСУ и передавала информацию о перемещении вражеской техники.
— Я давно живу и работаю в Броварах, но в первый день полномасштабной войны уехала к родителям, — говорит Виктория. — Хотелось быть рядом с родными. К тому же я думала, что в селе в собственном доме будет безопаснее, чем в многоэтажке… В первый же день, когда россияне вошли на территорию соседнего села, они расстреляли шестерых мирных жителей. Четверо из них были местными, а еще двое, как и я, приехали к родным. 27 февраля наше село уже было оккупировано.
За несколько дней до того, как россияне ворвались в наш дом, по селу пошел слух о том, что оккупанты планируют зачистку. Никто не понимал, что это такое. Затем друзья, которым удалось выехать из соседнего села, рассказали, что россияне заходят в дома, забирают людей и вывозят их в россию. Вскоре то же самое началось и у нас. Когда они ворвались к нам, дома были мои родители, а также соседка со своей старенькой мамой, которых мы забрали к себе. Нас развели по разным комнатам, стали все перерывать, полезли на чердак. Ничего не найдя, ушли. А затем ворвалась еще одна группа солдат. Мы сказали, что у нас обыск уже был, на что их командир заявил, что он этого не видел, поэтому они будут искать еще. На этот раз они буквально перевернули все вверх дном. Нашли мой телефон со сделанными из окна фотографиями военной техники, после чего один из них сказал: «Это она. Забирайте ее». И меня забрали. Думаю, они меня искали. Позже они заявляли, что «всё обо мне знают», что «им обо мне сказали». Правда ли это, не знаю. После моего похищения они еще дважды врывались в родительский дом и искали какие-то документы. Возможно, мой диплом педагога, потому что не верили, что я учительница. Они выдвигали разные абсурдные версии — вплоть до того, что меня еще в 2014 году завербовали украинские спецслужбы и на самом деле я не учительница, а разведчица.
Первую ночь после похищения я провела в погребе частного дома. Сидя там и не зная, что меня ждет, считала каждый час по секундам. Больше всего боялась не за себя, а за родных. Меня забрали, это уже случилось. Но что дальше произошло с родителями? Россияне могли сделать с ними все, что угодно. Не пострадали ли мои друзья? Это меня пугало больше всего.
Потом меня перевезли в палаточный городок — это был лагерь для пленных, где я пробыла несколько недель. После этого было курское СИЗО.
— Оккупанты применяли силу?
— Да, такое было. До того, как перевезли в рф, они меня не трогали. Потом была ситуация, когда меня везли в машине, у меня были связаны руки. Неожиданно подошел россиянин и ударил. Еще и спросил после этого: «А тебя раньше не били?» Когда я ответила, что нет, он переспросил: «Так я что, первый, кто это сделал?» Я ответила, что да, и он отошел в сторону. После этого избиения были еще неоднократно… В СИЗО в Курске все зависело от того, кто ты и в чем тебя обвиняют. Меня россияне называли наводчицей, корректировщицей огня. А таких они ненавидят. Поэтому был постоянный моральный прессинг, унижение, угрозы. Одна из самых частых угроз — побрить наголо. Когда меня только привезли в СИЗО, следователь заявил: «Я позвонил по телефону и сказал, чтобы твои волосы оставили». После чего меня повели на так называемую санитарную обработку, где посадили рядом с ведром, наполненным волосами других пленных, и включенной машинкой для бритья волос. Заявили, что сейчас подстригут и меня. Я испугалась, но старалась этого не показывать. В результате они меня не подстригли, но угрожали этим еще не раз — особенно когда им не нравился какой-нибудь мой ответ на их вопросы. Многие вопросы были более чем странными. К примеру, они могли спросить, сколько заповедей Божьих. Когда я отвечала, что десять, спрашивали: «А может, все-таки двенадцать?».
«Россияне говорили, что «везут нас в Сибирь отстраивать города»
— В Курске нас в камере сначала было трое, потом двое, — продолжает Виктория Андруша. — От нечего делать мы рассматривали там каждый уголок. Помню, мы нашли выбитый на стене номер камеры и рядом надпись «МОРГ». С тех пор мы так нашу камеру и называли. Затем нас перевели в карцер, который вроде как был переоборудован под обычную камеру. Мы называли это жуткое место камерой пыток.
Сотрудники СИЗО давали нам «задания» — заставляли петь российские патриотические песни, целовать георгиевские ленты. Постоянно твердили нам, что мы «не уважаем ветеранов Великой Отечественной войны, воевавших против нацизма», что мы теперь сами «пропагандируем нацизм». На вопрос о том, как мы пропагандируем нацизм, естественно, ответить не могли. Требовали, чтобы мы учили стихи про войну. Первый стих, который они заставили нас выучить, назывался «Простите, дорогие русские». Иногда мне казалось, что я нахожусь не в СИЗО, а в сумасшедшем доме. Оккупанты на полном серьезе проверяли, выучили ли мы стихи, иногда просили «придумать под них душевную мелодию». Мы с девочками, другими пленными выполняли эти дурацкие задания только потому, что понимали, что у нас одна задача — дожить до обмена. Россияне же, похоже, всерьез думали, что они нас перевоспитывают. Они даже говорили что-то о том, что «здесь (среди нас) есть с кем работать» и что они «вернут нас к нормальной жизни». Кроме нотаций из серии «деды воевали», они постоянно рассказывали нам, что «при Советском Союзе всем было хорошо», что «Украиной правит Запад» и что наш президент — «американская марионетка». Всё — как по пропагандистской методичке.
— Как вам удавалось не сойти с ума в этом дурдоме?
— В первую очередь силы давали мысли о том, что дома меня ждет семья. У меня не было связи с родными, но я была абсолютно уверена, что они делают все возможное, чтобы скорее меня оттуда вытащить. Не менее важной задачей было ни в коем случае не верить оккупантам, которые рассказывают, что «в Украине вас никто не ждет», «ваша власть о вас забыла» и так далее. Еще одним нашим с девочками способом выжить были разговоры о чем угодно, кроме войны и плена. Мы говорили о быте, семье, работе, вспоминали любимые фильмы, книги, детские игры. Это отвлекало и помогало не думать о происходящем. Позже, когда нас перевезли в женскую колонию, я увидела там пленных, которые только и говорили, что об обмене, Женевской конвенции. И я поняла, что мы с девочками все делали правильно. Нельзя думать только о том, когда тебя обменяют, — так можно запросто сойти с ума.
Еще весной я сама жила в этом ожидании. В начале мая россияне зачитали выводы их «расследования» по статье «Шпионаж», которую мне инкриминировали. «Расследование» показало, что мои действия «не нанесли вреда россии», и мне вынесли что-то вроде предварительно приговора о том, что если, вернувшись в Украину, я повторю нечто подобное, то они найдут меня и будут судить по всей строгости российских законов. После этого было сказано, что во время ближайшего обмена меня отправят домой. Я ждала, ставила себе какие-то даты, но обмена не происходило. В середине июня мы с девочками решили, что так дальше нельзя. Больше никаких дат и ложніх надежд. Просто будем жить и верить, что когда-нибудь это все же произойдет.
В середине сентября нас перевезли в женскую колонию, но через пять дней вернули обратно в СИЗО. Потом снова куда-то повезли, но это уже делала военная полиция. Когда я услышала, что нас везут в Брянскую область, сразу подумала: «Ведь недалеко граница». Две ночи подряд мне снилось, как открывается дверь и нам говорят: «С вещами на выход». На третий день так и произошло. И хотя россияне говорили, что «нас везут в Сибирь отстраивать города», я уже догадывалась, что может случиться обмен. По дороге мы познакомились с пленными, которых держали в других местах. Рассказывали друг другу, кто что пережил и кто как выживал. Наверное, самым большим счастьем было услышать поздравление на украинском языке «"Раді вітати вас вдома, в Україні». А потом — родной голос мамы в телефонной трубке…
Ранее «ФАКТАМ» дала интервью медик — старший лейтенант 36-й бригады Марина Голинько, которая полгода провела в плену у рашистов. В Мариуполе девушка не только спасала жизнь побратимов, но и занималась эвакуацией раненых.
7237
Читайте нас в Facebook
