«Тяжелораненый начал читать Стуса „Як добре, що смерті не боюсь я“, и это дало мне покой и уверенность», — освобожденная из плена медик Марина Голинько
«Страшнее всего было выйти из бункера, дальше — адреналин, страха не испытывала»
— Полномасштабную войну я застала в Мариуполе. Наши военнослужащие помогали гражданским в поиске бункеров, привозили еду, воду, — рассказала «ФАКТАМ» Марина Голинько. — В бомбоубежище я с коллегами, среди которых начальник медицинской службы Владимир Лабузов и сержант медицинской службы Александр Наговицын, обустроили медицинскую комнату. Каждый день мы садились во внедорожник, выезжали к «трехсотым» и оказывали помощь согласно всем этапам тактической медицины — останавливали кровотечения, проводили внутривенные переливания, устанавливали катетеры… К счастью, в нашей машине никто не умер, всех довозили. Но вспомнить есть много чего…
Помню, как Владимир Лабузов всего десять минут назад вручил мне рацию, и такая вот судьба, что сразу же вызов. Страшнее всего было выйти из бункера, дальше — адреналин, страха не испытывала. Мой водитель надевал очки, потому что половины лобового стекла с его стороны уже не было. Я ехала молча. В голове прокручивала варианты ранений и, соответственно, алгоритм оказания помощи. Уже прошел месяц полномасштабной войны, а я тогда так и не привыкла к «прилетам».
Приехали. А там тяжелый, и я не о его состоянии. Здание полностью разрушено, а военный лежит высоко так, словно отдельно прилетел туда. И тут опять по рации — воздушная угроза. Это нас ускорило, гул истребителя еще прибавлял адреналина. Нести раненого помогали ребята, настоящие побратимы. Шли мы быстро, оказание медицинской помощи, осмотр, все в пути. Мы успели его вывезти. Того тяжелого звали «Воробушек». Такой маленький, хороший, 100-килограммовый «Воробушек» очень удачно скатапультировал на здание, и остался жив. Поэтому очень важно себя правильно идентифицировать.
— Был еще один момент в апреле, когда после неудачного «прорыва» мы застали двоих раненых, — вспоминает Марина. — Первая раненая — наша коллега медик, имела осколочное проникающее ранение локтевой ямки. У второго раненого, имени которого я до сих пор не знаю, — проникающее осколочное ранение грудной клетки. Поэтому мы подозревали гемоторакс — накопление крови в плевральной полости. Владимир Лабузов установил импровизированный дренаж по Бюлау. Были введены коагулянты и постоянно проводилась инфузионная терапия, но кровотечение продолжалось. А от хирургов мы были отрезаны уже несколько дней.
Как раз в то время на улице был ужас, россияне били из всего, что у них имелось: артиллерия, танки, авиабомбы, ракеты. Наши стены еще держались. Когда я в очередной раз пришла к нашему «трехсотому», он был тяжелый, но сатурация (уровень кислорода в крови) держалась, он говорил, что ему лучше. Мы разговорились о дальнейшей судьбе. Однако адекватно оценивая ситуацию, его состояние, я думала, что он погибнет. Он тоже так думал. Но вдруг он начал читать стихотворение Василя Стуса «Как хорошо, что смерти не боюсь я». И так спокойно, уверенно. Он не боялся. Осознавая, что нам нечего бояться. Пусть боится враг. А мы на своей земле. Мы за свободу наших родных. С трудом сдерживая слезы, мы попрощались. Тот мужчина тогда дал мне покой и уверенность. Он выжил, и я очень хотела бы с ним встретиться.
«Написала маме, если погибну, чтобы не искала мое тело, потому что это не имеет значения»
- Знаю, что в бункерах завода Ильича не было никаких коммуникаций. Как вы с этим справлялись?
— С 6 марта связи уже нигде не было и никакой оператор не ловил. В бункере такие простые человеческие потребности, как, например, искупаться — фантастика. Но нам представился такой шанс. И мы с Марьяной Мамоновой пошли туда. Я впервые вышла на улицу после взрывов. Страшное зрелище. Большая дыра в доме на втором этаже. Все остальные здания тоже подбиты. Только мы зашли в то помещение, где находилась машина для купания, по рации передали «воздух». Давай мы быстро прятаться. Со всех сторон слышались выстрелы. Однако мы таки дошли до той банной машины, а вода холодная. Да еще очередь.
Тут снова передали сигнал «воздух». Марьяна схватила миски с машины, сказала пригнуться и бежать быстро за ней. Было так страшно, что капец!.. Представляю эту картину. Два врача в бронежилетах и касках с мисками бежали, словно кросс сдавали.
Искупались мы в мисках, но в безопасности. Девушки потом ходили мыться в ту банную машину, а мне было страшно.
Ужинали мы иногда даже супом, который готовил побратим Влад. Суп был с рисом. Никогда не думала, что буду радоваться таким элементарным вещам. В следующий раз баня была уже в плену. Только вода всегда холодная.
— Как попали в плен?
— Мы шли на прорыв и до последнего надеялись, что нас спасут. Это уже сейчас понимаю, что просто не было шансов нас оттуда забрать, ведь кольцо оккупантов очень большое и прорвать его было невозможно. Вариант плена совсем не рассматривался, лучше уж тогда погибнуть. В какой-то момент эмоции дали сбой, было ощущение, что уже все…
Как-то я написала маме, что если погибну, то чтобы не искала мое тело, потому что это не имеет значения.
Когда нас взяли в плен, оккупанты забрали наши пауэрбанки, фонарики, турникеты, аптечки, даже мой фонендоскоп, что меня сильно удивило. Первые дни нас держали в Еленовке, где хотя бы дали возможность поспать. После этого всех вывезли в российский Таганрог.
— Что пережили за это время и помогло не сломаться морально?
— Первую неделю в плену я плакала — до обеда, потом почему-то отпускало. Девушки, которые со мной находились в камере, меня не трогали, сами молчали. У нас царила тишина. Больше всего меня беспокоил вопрос: за что?! За что ко мне такое отношение? Что я сделала не так? Врачи учатся 8−9 лет. Помогают людям. Часто жертвуя семьей, личным временем, следуя зову души. И тут тебя забирают с твоей земли, где ты даже букашку никогда не убил. С земли, где ты выполняешь свой гражданский долг. Дергают тебя, кричат «ноги шире, голову ниже», говорят «вы жалкое зрелище» и все остальное…
Потом пришло осознание, что ни за что. Просто так. Они это делают, потому что таким образом самоутверждаются. Так вышло, потому что нам не повезло с соседями, которые, начав войну, не соблюдают ни одного нравственного правила. Позже слезы высохли. Я просто жила одним днем. Вечером закрывала глаза и надеялась жить завтра. Выжить любой ценой, чтобы увидеть закат украинского солнца.
«В какой-то момент представила, что это все игра, квест, и я должна его пройти»
— Условия в Таганроге были не очень… - продолжает Марина. — На весь день выделяли два маленьких кусочка хлеба. Меня раз 3−4 вызывали на допросы, но говорили спокойно и уравновешенно. Это работники СИЗО вели себя более агрессивно. Хотели выспросить наши политические взгляды, выяснить, действительно ли ты так называемый «нацист», потому что любишь свою страну. Я практически с ними не разговаривала, потому что нужно на русском, а мне это реально сложно, ведь я всегда в украинской среде находилась. Выбрала себе правильную тактику — просто кивала головой, и меня хотя бы не трогали.
А вот психологическое давление было постоянно. Нам все время говорили, что мы дезертиры, нас бросила Украина и никогда уже не заберет. Потом нас перевели в колонию в Валуйки, я работала швеей при колонии. Шили костюмы для аграриев. Для нас это имело определенную положительную роль, потому что так быстрее шло время и мы могли пройтись по улице, увидеть деревья, солнце… Никогда не думала, что научусь шить, до того никакого опыта не имела и руки к этому «не стояли».
Здесь нам начали выдавать зубные пасты и щетки, потому что в Таганроге мы вообще не чистили зубы. Летом нам дали возможность написать письмо родным. Мое было по-украински, но меня заставили переписать его по-русски, потому что они не понимали смысла. В письме попросила маму не плакать многое, а ждать меня.
Честно говоря, морально в том аду меня спасали мысли о родных, старалась меньше давать волю слезам. В какой-то момент представила, что это все игра, квест, и я должна его пройти… В трудные моменты прокручивала в голове процесс приготовления любимых блинчиков с бананами. Мне их тогда так хотелось.
— Когда вас выпустили из плена, вы позвонили маме и сестре. О чем говорили и что планируете делать дальше?
- Первое, что спросила, все ли живы, потому что в моей семье есть военные. К счастью, все хорошо. Со здоровьем у меня есть определенные нюансы, но все поправимо. Я так благодарна своему организму, что в этом холоде ни разу не заболела. Во время первой встречи с родными родители привезли вареники с творогом и брынзу. Ценю каждое мгновение, проведенное с семьей.
Хочется забыть тот ад, но не могу. Поминутно возвращаюсь туда. Туда, где мои коллеги — Владимир Лабузов и Александр Наговицын. Жду вас. Бесконечно жду. Жду каждого врача, который жертвует сейчас ради жизни и воли нашего государства. Жду каждого героя и героиню.
Фото предоставлены Мариной Голинько
2040Читайте нас в Facebook
