Иван марчук: «я и в нью-йорке борщ себе варил»
«По дороге домой я чуть не замерз в снегу»
- Иван Степанович, почему это вы так не любите отмечать дни рождения?
- В моей семье их никогда не праздновали, — говорит художник Иван Марчук. — И я привык, что об этом никому не нужно говорить.
- Что же, и подарков в детстве не получали?
- Какие там подарки! В селе была бедность лютая… Я потихоньку таскал из сарая куриные яйца, по одному, и прятал их в кукурузе. Когда наберется с десяток — бегу в магазин и вымениваю на них конфету или пряник. Вот это был праздник! Но не так уж много водилось кур, и нечасто они неслись… Лошади у нас не было, а без нее как зерно на мельницу в соседнее село свезешь? Мололи дома. Мука была не белая, а какая-то розоватая. Я сам ее молол на жерновах…
- Неужто послушным ребенком были?
- Не лодырем, но… вреднющим! Залазил на деревья и разорял вороньи гнезда. Виноват перед мудрыми птицами, часто потом их рисовал… Как вспомню тот старый тополь — высоченный, аж до неба! Ствол гладкий — кора слезла, уцепиться не за что, а я — ремешок на ноги и карабкаюсь вверх. Самое страшное было уже на верхушке снять кепку, положить туда яйцо из гнезда и слезть так, чтоб оно не разбилось.
- Но зачем?
- Как зачем? Чтобы в девчат кидать (смеется). Мама била, а я снова забирался на верхушку дерева. Однажды таки упал, сильно ушибся… А сколько раз проваливался под лед на ставке! Но как только поступил в училище декоративно-прикладного искусства во Львове, проказничать перестал. Совсем другим стал…
Свои первые детские рисунки Иван наносил на обрывки бумаги… соком и цветами растений — зеленым, желтым, красным. Найти даже простой карандашик для него тогда было проблемой, а чернильная авторучка вообще казалась чудом. В седьмом классе Марчук нарисовал портрет Тараса Шевченко, который взяли на районную выставку. После этого уже не расставался с карандашом и бумагой, рисуя родителей, сестер, соседей, деревья, цветы…
- А на первых каникулах, по дороге домой, чуть не замерз в снегу, — говорит Иван Степанович. — От станции до села надо надо было идти 15 километров. Пурга, мороз страшный. Я свернул по пути под мосток — передохнуть. Сел на свой «чемодан» — отец его из досок смастерил, и так на сон потянуло… В мороз всегда спать хочется, а спать нельзя!
Поднялся и из последних сил добрел до хаты в соседнем селе, там наши дальние родичи жили. Отогрелся — и в путь… А когда после армии стал студентом Львовского института, то уже приехал домой на своей «машине» — велосипеде. Еще и шляпу купил! «Мама, — говорю, — я поступил учиться… »
- Родители смогли увидеть ваши выставки?
- Нет… Отца не стало в 1968-м. Спустя два года ушла мама. А тогда, услыхав про институт, она спросила, сколько буду учиться. Шесть лет, говорю. «Боже, ти вже стчльки вчився! Краще би щось робив». Бедовали мы. А я один сын в семье, где еще три дочери. На меня вся надежда была… Так что учился на стационаре на своем «корме» и помогал родителям. Сперва работал художником в клубе мебельной фабрики. А потом рисовал афиши в кинотеатре «Львов». Платили там 80 рублей, а стипендия была 20. Кинотеатр располагался в центре города, люди рассматривали афиши. А директор сердился. И уволил в конце концов.
- Почему?
- Говорил, что его все время ругают в отделе кинофикации из-за моих афиш. Они не такие, как полагается. Неправильные…
Окончательно Иван Марчук встал на свой, «неправильный», путь в 1965 году в Киеве, работая художником в Институте сверхтвердых материалов. Признается, что, проходя утром через заводскую «вертушку», говорил себе: «Ты выйдешь отсюда только в 8 часов, значит, должен и что-то свое сделать». И, выполнив заказ, делал рисунки пером, графику… В какой-то момент почувствовал: появился его собственный мир, непохожий ни на чей другой, — «Голос моей души». «Шлюзы моей внутренней скованности прорвало, я не успевал фиксировать все, что меня переполняло, — вспоминает художник. — Жалел, что могу работать только одной рукой, хотелось сделать сразу и то, и другое… Тут поток идет! Откуда он — не знаю, но это был поток свободы… »
Вскоре о его картинах заговорили. Ими заинтересовались любители искусства, коллекционеры и… «искусствоведы в штатском».
«Было так тяжело, что хотел покончить с собой»
- Когда вас «взяли в оборот», Иван Степанович?
- В 72-м году. Подошли на улице (до этого уже следили) и взяли на «беседу» в районный отдел, на Борщаговке. Потом передали меня в областное управление КГБ. В том здании, где сейчас Фонд культуры, я не раз был. От меня требовали покаяться.
- В чем?
- Вот и я о том же спрашивал. Это была психологическая атака. Если ты покаешься в каких-то «ошибках», признаешь «вину», значит, тебя уже сломали. Я не каялся… Позже узнал, что искусствоведа Дмитрия Горбачева вызывали в КГБ и допытывались: почему на картинах Ивана Марчука такие печальные персонажи? Может, это из-за недовольства советской властью? Горбачев, спасибо ему, сказал, что это персонажи украинской сказки, и они не обязаны радоваться…
15 лет я жил под «прессом», загнанный в угол. Идя по городу, замечал: знакомые, завидев меня, переходят на другую сторону улицы. Тяжело было. Так тяжело, что хотел покончить с собой.
- И что тогда удержало?
- Какое-то внутреннее чувство: нужно сделать то, что тебе предназначено. Спеть свою песню! И я сутками не выходил из мастерской.
- А мне почему-то подумалось о спасительнице — близком человеке. Любимой женщине, жене…
- Женат я был три месяца, и о браке не хочу вспоминать. А женщина — была. Светлана. Моя любовь. Выходит, что последняя… Она рисовала, лепила, увлекалась философией, писала стихи. В шесть утра, выходя из дому, я находил в дверях букет свежих цветов. От нее. До сих пор не знаю: как это у нее получалось? Может, поздно ночью оставляла. Она ведь «сова», а я «жаворонок». Ну, вот и все…
- Как это — все?
- Мы расстались, и после 73-го года уже не виделись. Я ведь не знал тогда, что придет время, когда можно будет жить свободно. Бежать? Но как? И куда? Думал, что так и умру в этой тюрьме. А сгинуть лучше в одиночку… «Выездным» я стал только в 88-м году…
Поездки Марчука по миру — Австралия, Канада, США — были триумфальными. Он выставлялся в престижнейших галереях. Стал работать в своей мастерской в Нью-Йорке. И наконец-то на родине опомнились. Без ведома мастера его приняли в Союз художников. А в Киеве состоялась первая — за 25 лет! — официальная выставка его картин. Со снятием запрета пришел черед высоких званий, премий… Правда, от всех щедрот жизненный уклад художника изменился мало. Разве что теперь чаще ездит в Канев — купил хату со старым садом рядом с Чернечьей горой, где похоронен Тарас Шевченко…
- «Поставлю хату і кімнату… » Вот вы их и поставили, Иван Степанович…
- Только грустно заходить в них — никто не ждет.
- Надо бы вам кошку подарить…
- Чтобы она пропала, если я куда-то уеду? Не буду ведь ее в кармане с собой возить.
- Ну, ходил же Пикассо с козой на веревочке.
- Это так, игра на публику… Кошек я люблю. Собака — слуга, а кошка — королева! Она независима, никогда не надоедает, снимает напряжение. Но в доме сперва должна появиться любимая женщина. И уже потом — кошка. А встретить любовь снова, 30 лет спустя, мне, наверное, не дано. Что поделаешь? Придет час, и все отступит…
- Вы часто об этом часе думаете?
- Постоянно.
- Верите, что ТАМ есть другая жизнь?
- Нет. Просто засыпаю и просыпаюсь с мыслями об этом. Утром встал — значит, живой.
- Каждый день — как последний?
- Выходит, что так.
- И что отвлекает от раздумий, кроме работы в мастерской?
- Игра в шахматы.
- Не может быть!
- Правда. Могу сутки напролет сидеть за доской. Я еще в школе шахматами увлекся. Как-то даже играл в Черновцах с хлопцем — профессиональным шахматистом. И выиграл. Он недоумевал: «Как ты ходишь?!» У дилетантов бывают нестандартные ходы, что ставит в тупик профессионалов… Сейчас чаще всего с Сашей Климчуком за доской сидим (публицист Александр Климчук одним из первых стал писать о творчестве тогда еще опального художника. — Авт. ). Саша очень любит играть, потому что еще больший дилетант, чем я. И так интересно ходит, что диву даешься! (Улыбается. )
«Украинский пейзаж — это рай, в котором мы живем»
- А кому вы звоните, если вам плохо?
- На «скорую».
- Понятно…
- Вообще-то у меня есть приятель, на которого полностью могу положиться, Виталий Шестопал. Он мой ровесник. Мы 30 лет знакомы. Без него мне было бы очень грустно. Как только сделаю новую работу, зову его. Он у меня эксперт, хоть сам и не искусствовед. Помогает во всем. И борщ мне варит. Сейчас, правда, редко может вырваться — жена у него болеет…
- А сами вы борщ не готовите?
- Два года не варю. А прежде готовил. Настоящий! Не такой, как в наших «Домашних кухнях» — там в тарелке выловишь один бурячок, да и тот на терку перетерт. Буряк нужно резать, чтобы он хрустел. И его должно быть много, как и фасоли. Это же основа борща! Она дает навар. Добавить к этому побольше моркови, капусту и совсем немного картошки. Да еще зелень. Все! Ни грамма мяса, ни капли жира. Я такой борщ себе и в Нью-Йорке варил. Там хорошие, сладкие буряки продаются. К ним только чуть-чуть лимонного сока — для кислоты. И добрый корень петрушки не помешает…
- Скажите, почему вы не остались в Америке?
- Не могу без Украины. Для меня эта земля такая дорогая и прекрасная… Нигде в мире такой нет! Как только вырывался из Америки домой, рисовал наши пейзажи, землю в лунном свете. Украинский пейзаж — это рай. И мы живем в раю. Только сами превращаем его в пекло — своим паскудством, злобой, завистью…
- Давно хотела спросить: в Киеве еще и не начали создавать ваш художественный центр, а уже столько споров, кривотолков, осуждения. Как вы к этому относитесь?
- Да ведь проект финансируется не государством, а меценатами. Я говорю: хлопцы, найдите спонсоров и тоже стройте! Центры искусства, галереи, музеи… Чем больше их появится, тем меньше будет зависти.
- Интересно, а вы кому-нибудь завидуете? Пусть и белой завистью.
- Сегодня позавидовал. Иду по улице Пушкинской и вижу: вышагивает парень — в темных очках. А под руку его держит такая девушка! Глаз не отвести! Ну, я и почувствовал самую настоящую… белую зависть. (Смеется. )
996Читайте нас в Facebook
