После смерти тараса шевченко его мнимые родственники заседали в киевских кабаках, охотно принимая подношения от подгулявших простаков
Летом 1885 года по Киеву разнесся слух, будто знаменитый поэт Надсон каким-то чудом излечился от туберкулеза, уверовал в Бога, переселился в Киев и проходит послушание в Выдубецком монастыре. Эту сенсационную весть принесли местные курсистки, которые успели познакомиться с монашенствующим поэтом. Новоявленный Надсон катал барышень на лодке по Днепру, был весел, бодр и неистощим в остротах. И все же первое знакомство немножко разочаровало его поклонниц, ведь говорили, что у поэта правильные черты лица, а он оказался курносый…
Покинувшего Ясную Поляну Льва Толстого «видели» сразу в нескольких городах
Киевский лже-Надсон торжествовал недолго. «На другой день, — рассказывает свидетель этого происшествия, писатель И. Ясинский, — курсистка Сорокина, студент по фамилии Тулуб и местный поэт Гольденов рано утром позвонили у моей квартиры. Я отворил: «Что случилось? Почему чуть свет?» — «Да, знаете, — заговорили посетители, — невероятное происшествие. Дело в том, что Надсон оказался не Надсоном». — «Почему же? — «Потому что приехал настоящий Надсон, вчера приехал».
Рассказ об объявившемся в городе самозванце неожиданно обрадовал больного поэта. Он еще не привык к славе и наивно полагал, что каждый большой писатель должен иметь своего двойника. «Ведь вот, был же самозванец, который выдавал себя за вас, — сказал Надсон, выслушав рассказ Ясинского, — а у меня еще не было. Или я, и в самом деле, становлюсь популярен?»
Людям нравится подражать знаменитостям. Ничего плохого в этом нет. Иное дело — имитировать чужие рукописи, стихи, картины. Некоторые выбирают как бы средний путь между игрой и обманом. Они всячески подчеркивают свою внешнюю схожесть с какой-нибудь популярной личностью и при случае не прочь подурачить профанов, покупаться в лучах чужой славы. Когда Лев Толстой ушел из Ясной Поляны, его «видели» сразу во многих городах. Как писала в ноябре 1910 года газета «Киевлянин», у писателя обнаружилось вдруг множество имитаторов, на которых раньше просто не обращали внимания. Теперь дело приняло иной оборот: «Надо быть хоть немного похожим на Л. Толстого, как вагон окружают служащие и сбегается толпа пассажиров. Так было на станции Казатине и на станции Киев-1».
Но, разумеется, чаще других «видели» в Киеве Тараса Шевченко. Народ не смирился со смертью поэта, и по городу долго ходили о нем самые невероятные слухи. Говорили, что он не умер, а просто скрылся, спасаясь от нового ареста. Дескать, друзья поэта похоронили пустой гроб, а сам он «по свчту ходить ч пчснч складах, тчльки не об'являхться».
Начало народного предания о Шевченко положили, как считают некоторые исследователи, киевские базарные торговки. Живя в Киеве перед первым арестом, Шевченко часто наведывался на базар (сейчас на этом месте майдан Незалежности), где любил поговорить с простым людом. Он носил белый парусиновый костюм, и на базаре его прозвали «белым паном». Когда в 1847 году поэта арестовали, разнесся слух, будто паны украли «белого пана» за то, что он обещал волю.
Так, еще при жизни Шевченко превращался в мифическую фигуру. Поэтому, когда он вновь появился в 1859 году в Киеве — сильно постаревший, полысевший, замкнутый, — обступившие его торговки пришли в замешательство. Многие не узнавали «белого пана» и говорили, что «це не вчн, а пчдмчна», «пани когось чншого пчдставили за нього». С тех пор и начались в Киеве поиски «настоящего Шевченко». Пошли всякие толки. Неожиданная смерть поэта не только не утихомирила фантазеров, но еще и подлила масла в огонь. На протяжении многих лет ходили слухи, будто Шевченко ездит на белом коне по окраинам, а в Киеве то и дело появлялись люди, уверявшие, будто они «лишь вчера» видели его на улице и даже раскланивались с ним издали.
В 1894 году разнеслась весть, будто бы поэт вернулся на свою родину и посетил, имея на руках паспорт и бумаги своего друга Василия Кричмана, села Кирилловку, Тарасовку и город Звенигородку. Как писала оттуда сестра известного филолога Агатангела Крымского, «он все очень внимательно осматривал: очевидно, вспоминал свою родину, в которой давно не был. В Звенигородке он несколько раз заходил по делу к следователю… Посетил Шевченко и свою сестру в Кирилловке, сестра получает пенсию от государыни. Старые крестьяне узнавали приезжего и окликали: «Тарас!» Тарас оборачивался и осторожно говорил: «Цитьте! Мовччть!» Между прочим он сообщил, что после его смерти найдется много новых, еще не напечатанных его произведений».
Типичные манеры самозванца… Но зачем Кричман занимался этой мистификацией? Очевидно, всеобщее желание сделать из сказки быль может заставить человека подыграть заблуждению, слукавить, поактерствовать ради блага общества. Оправдывая Кричмана во львовской газете «Зоря», писатель Конисский признался, что и ему однажды пришлось побывать в роли лже-Шевченко. В тех обстоятельствах, в которых он оказался в 1890 году, посетив родину поэта, ничего иного сделать было невозможно. Крестьяне Кирилловки также приняли его за скрывающегося поэта, они заводили с ним хитроумные разговоры и на его заявления, что ему просто «цчкаво подивитися тут», лукаво замечали: «Еге! Хоч кому цчкаво подивитися на мчсце, де зрчс».
«Хозяин золотых рудников» бросал на ветер тысячи рублей
Впрочем, далеко не все лже-Шевченко оказывались жертвами народных мифов. Некоторые не стеснялись подчеркивать свое внешнее сходство или просто набивались в родичи покойного поэта, чтобы погреть руки на его славе. Еще в 1880-х годах шевченковские лжеродичи заседали в киевских кабаках и охотно принимали подношения от подгулявших простаков. Один из самых известных лжебратьев Тараса вовсе не говорил на украинском языке, но при этом похвалялся своим родством и шастал по киевским лавкам и конторам, собирая «пожертвования» для поддержания «малороссийских талантов».
«Темная и загадочная личность, выдающая себя по Киеву за родного брата покойного поэта Т. Шевченко, несмотря на недавнее разоблачение его в газетах, — писал «Киевлянин», — еще продолжает свои экскурсии по Киеву в той же роли родного брата поэта, хотя с несколько иными баснями о себе… Вчера этот детина, по виду и акценту великоросс, хотя и в «хохлацком костюме», явился в лавку г-на К. на Большой Владимирской, отрекомендовался братом Шевченко и начал было свои рассказы о своих приключениях, о своих «способностях малороссийского писателя», о чем де ведают и что не ценят здешние «малороссийские корифеи» и пр. Уже полез было «новоявленный малорусский поэт» за документами, как был вдруг чрезвычайно сконфужен и сбит с толку замечанием г-на К. , что тот уже знает его как шарлатана по предупреждению местной печати. Мнимый брат Шевченко на вопросы купца сбился совершенно, от роли родного брата тотчас отказался и начал уже утверждать, что он «недалекий» родич поэта, и что-де «газеты брешут». Долго ли он будет морочить честную публику? Пора бы ему угомониться».
Киевские самозванцы от литературы и искусства все же встречались реже, чем те, кто просто ел, пил и закусывал благодаря умению морочить людям голову. Эти пройдохи не стремились примазаться к чужой славе. Они выдавали себя за богачей или преуспевающих дельцов только затем, чтобы облапошить наивных простаков, выудить у них несколько сотен рублей. В отличие от самозванцев-»артистов», долго не задерживались на одном месте и обладали искусством исчезать быстро и бесследно.
Осенью 1910 года в Киеве появился импозантный господин, представлявшийся хозяином золотых рудников в далекой Сибири. Днем он пьянствовал и торчал в кафешантанах, по вечерам ходил по театрам, бросал на ветер тысячи рублей и заводил подозрительные знакомства. Полиция почуяла неладное, навела справки и нагрянула с обыском в гостиницу «Континенталь» (на этом месте позже построили консерваторию). Оказалось, что самозваного золотопромышленника хорошо знали в Казани, Конотопе, Белой Церкви и других городах, где он торговал паями (или, как теперь говорят, пакетами акций) своих мифических золотых рудников, распродавая их по 1500 рублей за штуку. Разумеется, он не требовал сразу всей суммы, а брал только по 200-300 рублей на нотариальные расходы. Натешившись вдоволь глупостью своих клиентов, лжепредприниматель исчезал.
В конце XIX и в начале XX века таких дельцов презирали и называли «бубновыми валетами» (знак бубны нашивался на спине арестантов и каторжников). Артистизма, свойственного самозванцу, в них было мало, а уголовщины хоть отбавляй.
«Я никогда не плачу за обеды
в ресторанах», — заявил посетитель
Снисходительно относились горожане лишь к жуликам, промышлявшим безвозмездными обедами в ресторанах, трактирах и кафе. О них рассказывали смешные истории и многое прощали ради их неслыханного нахальства.
Успех этих самозванцев основывался на том, что хозяева приличных заведений, боясь дурной славы, предпочитали отпустить жулика на все четыре стороны, нежели попасть на страницы скандальной хроники. Большой популярностью в городе пользовался Фаддей Адуцкевич, живший в доме Михельсона на Софиевской улице (после переименований в советское время улице возвращено ее историческое название) Ь 10 и выдававший себя за дворянина и помощника присяжного поверенного. Очевидно, и то и другое было фикцией чистой воды. Возможно, он имел какое-то отношение к лакеям или официантам, поскольку, кроме необыкновенной наглости, обладал хорошими манерами, внешностью «большого барина» и умением одеваться. Журналисты были от него в восторге и охотно писали про его дерзкие проделки.
«В гостиницу «Метрополь» (нынешняя гостиница «Театральная». — Авт. ), — сообщала газета «Киевлянин», — явился неизвестный господин, одетый с претензией на франтовство, и потребовал обед. «Самый лучший», — сказал строго гость с видом опытного гастронома. Гость выпил несколько рюмок водки, закусил, съел обильный обед, выпил вина и, похвалив вино, потребовал сигару. «Убери эту дрянь!» — крикнул он на официанта и швырнул поданные сигары на пол. «Неужели у вас нет получше?» — многозначительно спросил гость. Подали получше. Гость одну из них закурил, а другую спрятал в карман. «Это понимаю!» — одобрил строгий гастроном.
«Прикажете подать счет?» — робко спросил официант, когда гость поднялся с места и взялся за цилиндр. «Какой счет? Я никогда не плачу за обеды в гостиницах — это моя специальность», — развязно проговорил требовательный гастроном и хотел уйти из ресторана, но его остановили. «Кто вы, как ваша фамилия?» — спросили его. «Я помощник присяжного поверенного, дворянин Адуцкевич», — не без достоинства проговорил гость и опять выразил намерение уйти из ресторана. Его просили обождать до прихода полицейского чиновника, который был приглашен в ресторан по телефону. Когда в ресторан пришел полицейский чиновник, он сразу узнал оригинального гостя».
Тюрьма импозантного дармоеда не испугала. Отсидев немного (в те времена за такие вещи заключали на несколько дней, неделю, от силы две), он снова принимался за свое любимое занятие, получая от него как артист и великий гурман истинное наслаждение.
Но вот с дармовой одеждой у Адуцкевича дела шли хуже. Однажды он под видом юриста рискнул явиться не в ателье, где легко верили людям с хорошими манерами, а в один из магазинов одежды на подольской части Александровской улицы (теперь ул. П. Сагайдачного), хозяева которых славились пронырством и умением всучить покупателю любую дрянь. Адуцкевич выбрал, по своему обыкновению, самый лучший костюм и самое дорогое пальто и, вырядившись франтом, направился к выходу, небрежно бросив хозяину лавки, чтобы тот прислал за деньгами слугу в «Метрополь». Но и хозяин был не лыком шит. Тут же следом за «юристом» был послан сноровистый приказчик, который и проследовал за ним в гостиницу. Оказалось, Фаддей Адамович «забыл» деньги в окружном суде. В окружном суде он пытался скрыться от приказчика через черный ход, но тот знал об этом фокусе, догнал его на Софийской площади и неучтиво схватил за руку. Фаддей Адамович обиделся: «Нахал, что тебе надо?.. Я тебя не знаю, вон!»
В полицейском участке снять присвоенную одежду он отказался, но не сопротивлялся, когда его раздевали полицейские. При этом «юрист» переживал за нарушение норм закона: «Раздевайте, раздевайте, — говорил он, — но вы не имеете права этого делать, я пошлю на вас жалобу министру». Ему вернули старые обноски и выставили на улицу. «Может быть, желаете посадить меня в кутузку?» — не сбавляя барственного тона, спросил он пристава. Но тот, устав от его фокусов, лишь махнул рукой: «Нет, можете идти».
Что стало впоследствии с этим замечательным по своему нахальству самозванцем, неизвестно. Киевляне тех лет памятники проходимцам не ставили. Но стоит подумать: а не прибавить ли к монументам Голохвастова и Паниковского еще и изваяние легендарного дармоеда Адуцкевича? Что ни говори, а фигура подходящая! В киевском вкусе…
432Читайте нас в Facebook
