Личный переводчик никиты хрущева виктор суходрев: «хрущев сказал никсону: «ваши внуки будут жить при коммунизме». «нет,-- ответил тот, -- ваши при капитализме»
Он много знает и мало рассказывает, хотя умение грамотно и правильно говорить -- основа его работы. Виктор Суходрев был личным переводчиком Никиты Хрущева и Леонида Брежнева, работал с Михаилом Горбачевым, Алексеем Косыгиным, Андреем Громыко, Анастасом Микояном и другими лидерами Советского Союза эпохи 60--80-х. Стены его дачи на Николиной горе увешаны фотографиями, где наш герой в обществе Джона Кеннеди, Джимми Картера, Джорджа Буша, Маргарет Тэтчер, Индиры Ганди… Он был знаком с Фрэнком Синатрой и Мохаммедом Али, дружит с Ван Клиберном и Александром Ширвиндтом, Белла Ахмадулина посвящает ему стихи, а Михаил Шемякин дарит картины.
Уверяю вас: этому человеку есть что рассказать. Разговорить бы…
«В некотором смысле меня можно считать самоучкой, я не заканчивал никаких спецшкол»
-- Саперская доля известна: им позволено ошибаться лишь раз. А у переводчиков с этим делом как?
-- У нас своя специфика. Переводчики ведь разные бывают. Если, к примеру, ляп допустит сопровождающий иностранных туристов гид, большой беды, наверное, не случится. Работающие же на высшем уровне не вправе позволить себе ни одного серьезного прокола. Повторной осечки никто ждать не станет, человек моментально лишится места, на этом его карьера закончится.
-- Вы, Виктор Михайлович, почти четыре десятилетия общались с вождями. Без умения держать язык за зубами, наверное, вряд ли удалось бы так долго оставаться на плаву?
-- Я написал книгу, которую назвал «Язык мой -- друг мой». Звучит парадоксально, но вы правы: для переводчика, человека, который многое слышит и знает, важно вовремя остановиться, не сболтнуть лишнего.
-- Кто-то из ваших коллег по цеху может похвастаться подобным сроком службы на самом верху?
-- Все же думаю, мой случай похож на исключение. Сейчас появилось достаточно квалифицированных специалистов, тех, кого принято называть двуязычными, то есть одинаково хорошо говорящих на родном и чужом языках. Как правило, это отпрыски состоятельных родителей, имеющие возможность жить и учиться за рубежом. Все-таки язык лучше осваивать не по учебникам, а в живом общении с его непосредственными носителями. В мое время, сами понимаете, о свободном выезде за границу на языковую практику не приходилось и мечтать. Тогда, пожалуй, лишь дети работников советских дипломатических миссий могли брать уроки языка не в школе, а, что называется, на улице.
-- Вы, надо полагать, из числа этих «уличных»?
-- Летом 39-го министерство, а точнее -- Наркомат внешней торговли СССР направил мою маму в Лондон, в наше тамошнее торгпредство. Мне в ту пору было шесть лет, и я хвостиком поехал за мамой. Обычно загранкомандировки советских специалистов продолжались года два, от силы -- три. Но вы помните: в сентябре 39-го началась Вторая мировая война, Великобритания попала в кольцо гитлеровской военно-морской и воздушной блокады, и мы вынужденно оставались в Англии вплоть до самой победы, до 1945 года. В школу при советском посольстве я пошел только в 41-м и первые полтора года общался исключительно с англичанами. Когда бомбардировки Лондона усилились -- а немцы совершали налеты с завидной регулярностью! -- маму обязали уходить на ночь в бомбоубежище торгпредства. Там я познакомился с детьми других членов советской колонии, но сначала с трудом понимал ровесников. В какой-то момент английский стал для меня ближе, чем русский. Потом я пошел в школу, достаточно быстро вспомнил родную речь, но все равно большую часть времени продолжал разговаривать по-английски. Мама уходила на работу рано утром, возвращалась поздно вечером, оставляя меня на попечение соседей, супругов Холловэй. У тети Мэри и дяди Джека детей не было, и они относились ко мне, как к сыну. Я помогал им по хозяйству, вместе с дядей Джеком разносил почту, возился в фотолаборатории и мастерской. Естественно, говорили мы на английском. Так что в некотором смысле меня можно считать самоучкой, я не заканчивал никаких спецшкол и даже в институте иностранных языков попросился на французское отделение:
-- Это было уже в Москве?
-- В 1945 году мамина командировка завершилась, мы вернулись домой, я продолжил учебу в школе, после окончания которой и поступил в иняз.
«Сегодня мундиры старших мидовских чинов выглядят практически как при Сталине»
-- Вы сознательно не упоминаете отца в разговоре, рассказывая только о маме?
-- Сегодня об этом уже можно говорить открыто. Мой папа -- офицер, всю жизнь прослуживший в Генштабе Министерства обороны СССР, точнее -- в ГРУ, Главном разведуправлении. Когда мы с мамой улетали в Лондон, отец выполнял секретную миссию по другую сторону океана, был разведчиком-нелегалом в США. Уехал в 1939 году, а вернулся в Москву лишь десять лет спустя. По первоначальному замыслу нас с мамой тоже должны были перебросить в Америку, создав там что-то вроде семьи нелегалов. Эти планы расстроила война. Я не виделся с отцом целую вечность…
-- Он на чужбине родную речь не позабыл?
-- Согласно придуманной в Москве легенде, папа выдавал себя за выходца из Прибалтики, которому позволительно было говорить по-английски с акцентом. Да и русский знать не возбранялось. Америка ведь страна эмигрантов…
-- После Штатов отец ездил еще куда-нибудь со спецзаданиями?
-- Нет, служил в Москве, а вскоре вышел на пенсию.
-- К вашему приходу в МИД СССР в 1956 году он имел отношение?
-- Абсолютно никакого! Папа иначе поучаствовал в моей карьере. Когда я заканчивал институт, мною заинтересовались представители ГРУ. Планировали позвать в военную разведку, но сперва обратились к отцу, решив узнать его мнение. Батя отрезал: «Только через мой труп!» Тема закрылась автоматически. Обо всем этом я узнал от папы много позже.
-- А разведчиком стать хотелось?
-- Если бы предложили, пошел без колебаний. Не забывайте: время тогда было иное. Впрочем, оглядываясь в прошлое из дня сегодняшнего, благодарю судьбу и отца за то, что не стал сотрудником спецслужб.
-- Но секретов на вашу долю все равно хватило.
-- Все работники МИД дают подписку о неразглашении государственной тайны, но мне в самом деле приходилось работать с совершенно секретными документами. Система так построена: чем выше ранг, тем больше допуск.
-- А вы до каких степеней дослужились, Виктор Михайлович?
-- Вышел в отставку в ранге чрезвычайного и полномочного посланника первого класса. Даже самому смешно.
-- Что именно вас забавляет?
-- Мой ранг приравнивается к воинскому званию генерал-полковника. Если учесть, что отец был лишь полковником, то…
-- У вас и мундир со звездами есть?
-- Да, еще в годы Великой Отечественной Сталин ввел форму для дипломатов, потом ее отменили, но Игорь Иванов, нынешний министр, снова все вернул. Сегодня мундиры старших мидовских чинов выглядят практически как и при Иосифе Виссарионовиче.
-- Кто-то из переводчиков получал такое звание, как у вас?
-- Нет. В дипломатической иерархии выше только ранг чрезвычайного и полномочного посла… Но вы не думайте, будто моя карьера складывалась легко и просто. Многие из тех, кому полагалось следить за моральным обликом советского человека, были не слишком мною довольны.
-- Неужели вы, весь из себя такой положительный и правильный, совершали поступки, порочащие честь и достоинство сотрудника МИД?
-- Представьте! Впрочем, я не считал, будто порочу кого-то или что-то, ведя достаточно вольный образ жизни. Скажем, я трижды вступал в брак, что по тогдашним меркам уже считалось весьма предосудительным шагом.
-- Более того, в третий раз женились на дочери врага народа!
-- Да, Инга -- дочь знаменитой советской актрисы Татьяны Окуневской, которая шесть лет отсидела в ГУЛАГе. Впрочем, к моменту нашей с Ингой свадьбы Татьяна Кирилловна была уже полностью реабилитирована… Но, повторяю, дело даже не в этом. В пятидесятые годы и одного развода хватило бы, чтобы потерять место в МИД. Мое персональное дело рассматривалось на заседании комитета комсомола. Не сносить мне головы, если бы к тому моменту я не работал с Никитой Хрущевым, не был его личным переводчиком. А так все закончилось строгим выговором. Еще хотели запретить мне выезжать с делегациями за границу, мол, нет тебе веры, товарищ Суходрев, но из этого ничего не получилось. Я продолжал колесить по всему миру с Хрущевым и другими руководителями, как тогда говорили, партии и правительства.
«Если слушатель не оценит юмор, виновным окажется не рассказчик, а переводчик»
-- Кто из всей этой компании вам по-человечески наиболее симпатичен?
-- Понимаете, они очень разные. Одно время модно было рассуждать о безликой серой массе советских номенклатурщиков. Да, внешне эти люди старались ничем не выделяться, одевались неброско, носили похожие костюмы, шляпы, пальто. Но человека ведь только встречают по одежде, верно? При ближайшем рассмотрении оказывалось, что перед тобой индивидуальности. У каждого была своя изюминка, но, пожалуй, мне интереснее всего работалось с Алексеем Косыгиным и Анастасом Микояном. Ну и, конечно, с Никитой Хрущевым. Что бы о нем сегодня ни говорили, но это личность! Да, необразован, да, малокультурен, однако ярок, самобытен! Он никогда не лез за словом в карман, легко мог заворожить слушателя -- и здесь, и за рубежом. Кстати, при всей дремучести Никита Сергеевич хорошо понимал, как много зависит от переводчика. Говорил-то он, но иностранная аудитория слушала, извините, другого. Поэтому Хрущев как бы присматривался, прощупывал меня. Постепенно привык, принял.
-- Обращался на «ты»?
-- Как правило, на «вы», но по имени. А вот, к примеру, Андрей Громыко, многолетний министр иностранных дел, звал только по фамилии. «Суходрев, сделайте то, Суходрев, сделайте это… » Такая у него была привычка. Лишь членов Политбюро в порядке исключения называл по имени и отчеству, ко всем же остальным, включая заместителей министра и помощников, обращался строго по фамилии. Я же говорю: у каждого свой стиль общения, поведения…
При переводе хрущевского «Покажем мы вам кузькину мать!» переводчик растерялся и произнес неловкую фразу о матери Кузьмы
-- О хрущевском стиле до сих пор легенды ходят. Начиная с башмака, которым он стучал в здании ООН, и заканчивая обещанием показать кузькину мать Америке…
-- Что скрывать? Никита Сергеевич умел потрясти слушателя, любил вплетать в речь русские народные пословицы и поговорки…
-- Вам приходилось микшировать перлы вождей?
-- Иногда. Понимаете, для переводчика главное -- вызвать у собеседника адекватную реакцию на сказанное. Допустим, один из участников разговора рассказывает другому анекдот. Вроде бы смешной. Но ведь есть масса анекдотов, которые нельзя перевести буквально. Часто они несут в себе национальные, культурные, даже исторические особенности и вне контекста теряют смысл, становятся плоскими, глупыми. Поверьте, для людей моей профессии нет ничего ужаснее, чем гробовое молчание после перевода анекдота. Если слушатель не оценит юмор, виновным окажется не рассказчик, а переводчик. Это равносильно смертному приговору. Уже не вспомню, сколько раз приходилось выкручиваться, перевоплощаясь в актера, играя голосом, мимикой, чтобы добиться нужного эффекта, заставить собеседника хотя бы улыбнуться, если не рассмеяться…
Что касается кузькиной матери, то впервые это выражение Никита Сергеевич публично употребил на американской национальной выставке, проходившей у нас в Сокольниках в 1959 году. Меня в тот момент не было в Москве, я вместе с Андреем Громыко находился на переговорах в Женеве.
-- Видите, как бывает: отлучились -- и сразу проблемы. С матерью…
-- Объясняю, слушайте. Ричард Никсон, приехавший на открытие первой в СССР выставки США, знакомил Хрущева с экспозицией, что-то показывал, рассказывал. Схлестнулись они у макета жилого дома, сделанного в натуральную величину, но показанного как бы в разрезе. Понимаете? У дома отсутствовала внешняя стена, и была видна вся начинка. Именно устройство быта рядовой американской семьи и поражало посетителей выставки. Многие наши люди в ту пору еще и с телевизорами толком не познакомились, а тут им показали шикарные холодильники, посудомоечную и стиральную машины, массу всякой прочей полезной бытовой техники, о существовании которой советские граждане не подозревали. Народ стоял у дома с открытым ртом.
«Никто из высшего советского руководства не мог привыкнуть к англо-американскому обычаю предварять обед или ужин аперитивом»
-- Глядя на это, Никита Сергеевич возбудился?
-- Ну да! Он стал критиковать увиденное, говорить, что советскому человеку весь этот буржуазный быт чужд, дескать, глупо строить коттедж для каждой семьи, когда можно возвести многоквартирный дом и обеспечить жильем сразу сотни людей. Это был излюбленный конек Хрущева, он столь же убежденно выступал и против личных машин, считая, что нужно развивать общественный транспорт. Кстати, глядя на нынешние километровые пробки в Москве, начинаешь думать: может, Никита Сергеевич был не так уж и не прав…
Словом, спор на выставке с частностей перешел на более высокий уровень, собеседники переключились на глобальные философские вопросы, став выяснять, какой строй более прогрессивен и перспективен -- капиталистический или социалистический. Хрущев сказал Никсону: «Ваши внуки, господин вице-президент, будут жить при коммунизме!» -- и услышал в ответ: «Нет, ваши -- при капитализме». Приходится признать правоту американца: даже не внуки, а дети Никиты Сергеевича предпочли США родной стране. Сергей Хрущев давно уже эмигрировал в Штаты, сменил гражданство. Но это мы знаем сегодня, а тогда Никита Сергеевич привычно заговорил, что Советский Союз догонит и перегонит Америку, и, мол, вообще: «Покажем мы вам кузькину мать!» Переводчик от неожиданности растерялся и произнес неловкую фразу о матери Кузьмы. В США так и не поняли, что же подразумевал советский лидер.
Хрущев повторил понравившееся ему выражение во время визита в Штаты в том же 1959 году. Мы ехали по Лос-Анджелесу, Никита Сергеевич долго смотрел на окружающую сытую жизнь, а потом вдруг снова вспомнил про Кузьку с матерью.
-- Вы, наверное, предвидели такой поворот?
-- Не скрою, домашняя заготовка имелась, но и сам Хрущев пришел мне на выручку: «Что вы, переводчики, мучаетесь? Я всего лишь хочу сказать, что мы покажем Америке то, чего она никогда не видела!» У Никиты Сергеевича было еще одно изречение, доставившее массу хлопот нашим дипломатам. Как-то в полемическом задоре Хрущев, обращаясь к невидимым американским оппонентам, сказал: «Мы вас похороним!» Фраза предельно неудачная, ему долго не могли ее забыть. Никита Сергеевич подразумевал все то же соревнование с США, но за рубежом слова главы СССР восприняли чуть ли не как военную угрозу.
-- А вы как перевели?
-- Дословно. Вариантов не оставалось… Вот вы спрашивали, сглаживал ли я корявые выражения собеседников. Это как раз тот случай, когда и рад был бы что-то поправить, но пространства для маневра практически не оставалось, поэтому постарался максимально точно передать смысл сказанного. И все равно, повторяю, Хрущеву ту фразу не простили, даже стали утверждать, будто он обещал не похоронить, а закопать врагов, что было явной передержкой, искажением мысли.
-- Интересно, как вы отнеслись к путинскому предложению мочить бандитов в сортире?
-- Это высказывания примерно одного уровня. Наверное, можно было выразиться и поизящнее, но… Но не в моем стиле давать советы руководству страны.
-- Неужели никогда не изменяли правилам?
-- Вспоминаю, никто из высшего советского руководства не мог привыкнуть к англо-американскому обычаю предварять обед или ужин аперитивом. Перед тем как сесть за стол, полагалось постоять минут 10-15 с бокалом, поговорить на общие темы. Наши руководители не понимали, к чему эта пустая трата времени. Особенно недоумевал Брежнев: раз собрались поесть, надо наливать рюмку водки и начинать трапезу. Мне приходилось вежливо объяснять Леониду Ильичу, что таковы требования этикета, ничего с этим не поделаешь. Посол не решался сказать Генеральному секретарю ЦК подобное, а я мог. Отношения позволяли.
«Брежнева стали ограничивать в курении. Ему изготовили специальный портсигар, который открывался раз в час»
-- Говорят, вы даже обкуривали Брежнева?
-- Исключительно по просьбе Леонида Ильича. Это было, когда ему окончательно запретили курить. До этого, надо сказать, дымил он нещадно, всем прочим маркам предпочитая сигареты «Новость». Делали их на специальной линии, кажется, фабрики «Дукат». Внешне сигареты ничем не отличались от тех, что продавались в любом московском магазине, но в действительности брежневская «Новость» производилась из отборного табака и по особой технологии.
-- Может, КГБ чего-нибудь домешивал в табак?
-- Не слышал ни о чем подобном. Знаю другое: Леонид Ильич хотел попробовать разные сигареты, даже периодически заводил об этом разговор. Его желание осуществилось в 1973 году, когда во время переговоров в Кемп-Дэвиде американцы, прослышав о пристрастии советского лидера к табакокурению, предложили на выбор продукцию самых известных штатовских фирм. Брежнев, что называется, продегустировал. Даже сигару выкурил и… вернулся к «Новости».
-- А Хрущев курил?
-- При мне -- ни разу.
-- И другим не давал?
-- Официального запрета не было, но я не позволял себе вольностей. В помещении. Если же встречи проходили за городом, на воздухе, мог взять сигаретку. Единственный раз курил при Никите Сергеевиче в 61-м году во время переговоров с Джоном Кеннеди в Вене. Тогда практически без перерывов прозаседали двое суток. Мой визави американский переводчик тоже был заядлым курильщиком, и еще до начала переговоров мы обменялись опасениями, что придется страдать без сигарет. Все разрешилось неожиданно. У Кеннеди от долгого сидения за столом разболелась спина -- дало о себе знать ранение, полученное на Второй мировой войне, и президент обратился к переводчику с просьбой угостить его сигаретой, чтобы как-то отвлечься, переключить внимание. Прежде чем закурить, Кеннеди спросил разрешения у Хрущева. Тот ответил, что дым его не беспокоит. После президента США и мы с американским коллегой потянулись к сигаретной пачке. Хрущев не возражал. А при Брежневе я курил прямо в его кремлевском кабинете. Первым, правда, не начинал, но если Леонид Ильич брал сигарету, и я не отказывал себе в удовольствии. Постепенно Брежнева стали ограничивать в курении. Ему изготовили специальный портсигар, который открывался раз в час. Вмонтировали в корпус таймер.
-- Терпел генсек?
-- Старался. Когда мочи не хватало, «стрелял» сигаретки у посетителей.
-- И у вас?
-- И у меня.
-- Давали?
-- А куда деваться? Разве ослушаешься первого человека в государстве?.. Когда Брежневу окончательно запретили прикасаться к сигаретам, он стал просить охранников курить в машине. Это надо было видеть: останавливается лимузин, распахивается дверь, и из клубов дыма выплывает товарищ Генеральный секретарь собственной персоной…
Леонид Ильич и меня просил дымить в его сторону. Даже во время переговоров. Бывало, окинет взглядом нашу делегацию и скажет: «Так, Громыко, ты не куришь. И ты, Агентов: Витя, выручай… » Картина, хочу сказать, получалась сюрреалистическая, сидит глава страны, а переводчик окутывает его густыми клубами дыма… То самое вторичное курение, которое сейчас признано наиболее вредным.
«Камин, телевизор, любимые трубки, виски с содовой… Чего человеку еще желать?»
-- А трубку вы когда попробовали?
-- Давно. Уже и не припомню. Первую кто-то подарил. Даже не скажу, кто именно. А до этого иногда баловался на приемах сигарами.
-- Сейчас с ними покончено?
-- Если презентуют хороший экземпляр, выкурю с удовольствием, но сам давно уже ничего не покупаю. Помню, в прежние времена в Союзе можно было легко приобрести настоящие кубинские сигары, о которых в Америке не смели даже мечтать. Кстати, знаете, что наше посольство в Вашингтоне под видом дипломатического багажа провозило гаванские сигары и тайком переправляло их в Белый дом Джону Кеннеди, самолично введшему эмбарго на поставки кубинского табака в Америку? Забавно, правда?
-- И президент брал у нас сигары от ненавистного Кастро?
-- С превеликим удовольствием! Я же, признаться, к сигарам так по-настоящему и не пристрастился, а вот на трубки «подсел». Когда женился на Инге, она с сыновьями от первого брака подарила мне на день рождения три первоклассные трубки великого мастера Федорова из Ленинграда. Ему единственному разрешалось ставить авторское клеймо -- латинскую букву F. На особо ценных экземплярах мастер вырезал две или три F. Федоров стал обладателем звания заслуженного деятеля искусств, не имея высшего образования. Словом, уникальная личность! Можете представить мое состояние, когда я увидел сразу три его творения? Царский презент! Эти трубки я сохранил, готов показать: Когда у человека появляется хобби, настоящее увлечение, родственники, друзья-товарищи, должно быть, испытывают искреннюю радость: автоматически отпадает проблема выбора подарка, всегда знаешь, что преподнести коллекционеру. Мне стали со всех концов мира везти трубки.
-- И много навезли?
-- Достаточно. Но дело ведь не в количестве. Трубку нельзя подолгу не брать в руки, не раскуривать, иначе она умрет. Сегодня рабочих трубок у меня, наверное, штук двадцать пять, не меньше. Каждая имеет свою биографию, родословную, каждая по- особенному дорога.
-- На работе вас за барские замашки не упрекали? Все-таки трубка -- аристократический аксессуар.
-- А я на службе ее почти и не курил. При моем режиме поесть было некогда, приходилось, как удаву, заглатывать обед целиком, за секунду. Сами понимаете, на бегу не до трубки, предполагающей неспешность, покой. Поэтому долго обходился сигаретами: сделаешь пару затяжек и -- вперед. Пожалуй, настоящим трубочником стал только после выхода на пенсию. Последние пять лет перед отставкой трудился в Нью-Йорке, в секретариате ООН, а здесь, в Москве, строилась эта дача. Когда в 1994 году командировка закончилась, мы с Ингой вплотную занялись стройкой и, завершив ее, окончательно перебрались на Николину гору. Сегодня стараюсь пореже ездить в город, могу сидеть тут безвылазно неделями. И прекрасно себя чувствую. Камин, телевизор, любимые трубки, виски с содовой в стакане… Чего человеку еще желать?
И мысль написать книжку родилась на даче. Честно говоря, Инга добавила: пиши -- и все тут! Но в городской суете я вряд ли сумел бы реализовать замысел. А здесь можно без спешки все обмозговать, посидеть под соснами, подымить трубкой в свое удовольствие:
-- Продолжение у мемуаров будет?
-- Предлагают переиздать книжку, кое-что обновив, освежив, добавив. Не тороплюсь с ответом. Надо закурить трубку, поразмыслить…
Читайте нас в Facebook
