За несколько лет до смерти иван свитлычный попросил, чтобы его похоронили в сорочке, подаренной василем стусом
… Капустник вышел замечательный! Шуточный юбилей -- «70-летие Аллы Горской и Ивана Свитлычного» (юбилярам исполнилось по 35 лет) отмечали в художественной мастерской. Центральный юбилейный комитет (ЦЮК) возглавил Вячеслав Чорновил. А членов комитета подобрали с соответствующими фамилиями: Сивоконь, Билоконь, Рябокляч и Возна. От имени «группы юбиляров» Иван Свитлычный горячо благодарил ЦЮК за то, что тот учит, как жить, для чего жить и куда жить. И брал обязательство прожить следующие пять лет за два с половиной года… Вместе со всеми смеялась на капустнике младшая сестра именинника Надийка Свитлычна. Ее близкая подруга Алла Горская спустя несколько лет будет убита, брат Иван -- пройдет лагеря и ссылку, откуда вернется беспомощным инвалидом. Сама же Надийка отправится по этапу в Мордовию, и ее едва не разлучат навсегда с маленьким сыном. Но… разве думают о тюрьме и смерти люди молодые, остроумные, талантливые? А именно такая компания шестидесятников собралась в тот вечер…
«До самого ареста Иван чинил всем приятелям часы и клеил подошвы к туфлям»
-- Оказывается, приглашения на «юбилей» люди хранили долгие годы, -- рассказывает Надия Свитлычна. -- И при встрече показывали их мне как реликвию. Эти пригласительные с шутливыми рисунками -- работа Аллы Горской. Алла и Иван одногодки. И оба родились в сентябре с разницей в несколько дней, поэтому часто устраивали общий день рождения.
-- А еще -- совместный «юбилей» своей официальной безработицы?
-- Да. Чувство юмора очень помогало. Иван не утратил его и на допросах в тюрьмах КГБ. Однажды он спросил у следователя: «А как вы относитесь к стриптизу?» И, не дождавшись внятного ответа, сказал: «Я все-таки сниму свитер, а то у вас тут жарко… »
От квартиры, где мы разговаривали, с полчаса ходу до известного всем шестидесятникам дома номер 35 по Уманской в Киеве. Здесь жила раньше семья Свитлычных. Хозяин -- авторитетный литературный критик (имена этой троицы Свитлычный -- Сверстюк -- Дзюба была у всех на устах). Его жена Леля -- Леонида Павловна -- преподавала в инженерно-строительном институте суровый предмет сопромат. И сестра Надия, учительница, которую за сходство с братом знакомые звали Свитлыченя.
«Голубятня» -- так шутливо прозвал Василь Стус эту однокомнатную хрущевку на пятом этаже, без балкона и даже без форточек. Обустроил «голубятню» сам Иван Свитлычный -- мастер на все руки, при том, что еще подростком остался лишь… с обрубками пальцев.
-- В войну Иван вместе с товарищем тайно планировал высадить в воздух немецкий грузовик с оружием, -- вспоминает Надия Свитлычна. -- Самодельная «бомба» взорвалась у него в руках… Пальцы покалечило так, что врачи хотели полностью их ампутировать, оставив только мизинцы. Но мама умолила, чтобы спасли хотя бы обрубки всех пальцев. И выходила сына.
Несмотря на такой физический недостаток, Иван был удивительно мастеровит. В маминой хате в селе Половинкино на Луганщине он оборудовал водопровод и паровое отопление. А позже провел воду и сделал канализацию в ирпенском домике Григория Кочура (известный украинский переводчик был наставником Свитлычного. Председатель КГБ СССР Федорчук в 70-е годы говорил, что их обоих «надо повесить на одном суку». -- Авт. ).
До самого ареста в 1972 году Иван чинил всем приятелям часы и клеил подошвы к туфлям, зажимая их, как сейчас помню, между словарями на книжных полках. Полки с «секретом» (они разворачивались на 180 градусов) смастерил сам. И сделал двери в книжном стеллаже -- так что вышла еще одна, совсем крошечная комнатка.
В этом закутке-»кабинете», от пола до потолка уставленном книгами, Свитлычные устраивали на постой очередное молодое дарование.
После разгрома Клуба творческой молодежи в Киеве (»оттепель» 60-х была недолгой) его «филиалом» для украинских поэтов, художников, ученых, студентов стала квартира на Уманской. Завсегдатаями «голубятни» были два Ивана -- Дзюба и Драч, три Василя -- Симоненко, Стус и Голобородько, Лина Костенко, Евген Сверстюк, Алла Горская, Михайлина Коцюбинская, Людмила Семикина, Галина Севрук, Микола Винграновский, Валерий Шевчук, Владимир Дрозд, Ирина Жиленко… Невозможно перечислить всех, кого приняла эта крохотная, но «безразмерная», как в сказке, квартира -- недаром ее еще называли «рукавичкой».
На последние деньги Иван Свитлычный купил магнитофон «Весна» и, словно предчувствуя раннюю смерть Василя Симоненко, записал его стихи в авторском исполнении (а Надийка распечатывала тексты на машинке). Со временем у него появилась коллекция кассет со стихами авторов, которые попали в «черные списки» и их не печатали.
И сам Свитлычный с 1965 года (со времени первого ареста) стал персоной нон-грата для издательств и журналов. Изредка печатался под псевдонимами и чужими фамилиями, подрабатывая, если повезет, переводами. Но, несмотря на очень скромный достаток этой семьи, каждого, кто переступал порог дома, не только выслушивали, ободряли, снабжали нужной книгой или самиздатовской статьей, а и просто… кормили. «Вы тут почитайте, а я вас культурно обслужу», -- улыбаясь в усы, говорил хозяин гостю и отправлялся на кухню за «фирменным блюдом» -- винегретом…
У друзей фамилия Свитлычных ассоциировалась со словом «свiтло» -- свет, а их жилье -- со светлицей. Но, с точки зрения органов госбезопасности, здесь находилось «логово» инакомыслия и самиздата, а хозяин квартиры был «отец украинского буржуазного национализма».
Квартиру прослушивали (и, случалось, гости общались с помощью записок, которые потом рвали на мелкие кусочки и бросали в унитаз). За ее посетителями следили. Однажды зимней ночью из подозрительной квартиры вышли двое. И, к разочарованию наблюдавших, направились… к роддому.
«Алла так радовалась, что у меня будут дрова на зиму!»
-- По дороге Иван поддерживал меня под руку, чтобы не поскользнулась, а я в промежутках между приступами боли, поддерживала его шутки, -- вспоминает Надия Свитлычна. -- Через неделю брат пришел забирать меня, маму-одиночку, домой. Принес узелки с одеждой, которые Леля приготовила для нас с новорожденным Яремой. И тут оказалось, что мою обувь он забыл дома. По этому поводу мы тоже шутили…
Обустраивать полхатки на окраине Киева, куда со временем собиралась перебраться Надия с сыном, подруге помогала Алла Горская. Однажды завезла ей целую машину дров.
-- Алла так радовалась, что удалось раздобыть дрова на зиму! -- говорит Надия Свитлычна. -- Мы их разгрузили. И Алла заторопилась домой: на следующий день, в субботу, она собиралась поехать в Васильков, где жил ее свекор, -- за швейной машинкой…
Больше они не виделись. Горская исчезла. Надия решила узнать, что случилось с подругой. Вместе с Евгеном Сверстюком отправилась в Васильков. Дом был закрыт, на стук никто не отзывался. Расспросили соседей -- те не видели, чтобы кто-то заходил или выходил из дома. В местной больнице и отделении милиции тоже ничего не знали.
-- Но мы настояли, чтобы стражи порядка все-таки открыли и осмотрели дом, -- рассказывает моя собеседница. -- Полы в комнатах были чисто вымыты, на табуретке лежал молоток. И -- мертвая тишина. Милиционеры уже собрались уходить, когда я показала на погреб -- его не осматривали. И вдруг, приоткрыв крышку, милиционер сказал напарнику: «Гляди -- ноги! Тут женщина!.. » Евген Сверстюк заслонил мне лицо: «Не смотри туда… » На Уманскую после допроса в милиции я пришла уже под утро. Ярема не спал, моя мама носила его на руках, чтобы хоть как-то успокоить. Но покормить сына я не смогла -- молоко перегорело…
Накануне похорон Аллы мы скупили на рынках Киева всю калину. И у каждого, кто пришел попрощаться с Горской, была крохотная ветка калины на черной ленте… После смерти Аллы исчезли ее личные бумаги, а само ее имя официально нигде не упоминалось. У художника Панаса Заливахи (бывший политзаключенный, вместе с Горской создал в Киевском университете Шевченковский витраж, уничтоженный в 1964 году, накануне открытия. -- Авт. ) хранились чудесные письма Аллы, которые она писала ему в лагерь. Я сделала с них копии -- на память. Но и копии конфисковали при очередном обыске. Вот тогда-то я отправила с Главпочтамта телефонограмму на имя Щербицкого. В тексте был такой вопрос: почему творчество и имя художницы Аллы Горской, не совершившей никаких преступлений, оказались под негласным запретом, и даже копии ее писем мне не возвращают? Я указывала, что прежде не связывала гибель Горской с деятельностью КГБ (официальная версия смерти художницы в ноябре 1970 года -- убийство на бытовой почве. -- Авт. ). Но, учитывая происходящее, не исключено, что эта версия -- верная.
-- И какой была реакция на вашу телефонограмму?
-- Писем Аллы мне тогда так и не вернули, хотя и пригласили на беседу в приемную Щербицкого… Алла часто снилась мне -- такая же, как наяву, только чуть сдержанная и отстраненная. Однажды я спросила ее во сне: «Алла, расскажи, что случилось в Василькове?» -- «В Василькове? -- удивилась она. -- Меня там не было». И вдруг, словно на экране, я увидела, как Алла заходит в здание КГБ на Владимирской, идет по коридору… И тут ее окружают несколько мужчин в штатском. При этом во сне очень четко, несколько раз звучит одна и та же, неизвестная мне, фамилия… Позже я случайно узнала, что это фамилия реального человека -- следователя КГБ…
«На первом свидании мы писали друг другу записки шпильками на хлебе с маслом»
Вещий сон приснился и маме Надии Свитлычной -- накануне ареста дочери: будто весь огород почернел, и остался только один крохотный зеленый стебелек.
-- Мама потом говорила, что сразу почувствовала: этот росточек -- маленький Ярема, -- вспоминает моя собеседница. -- Ивана арестовали в январе, а меня до 18 мая чуть ли не ежедневно вызывали на допросы. В то утро я отвела сына в садик и отправилась на Владимирскую, как всегда, в сопровождении Лели: она крестила меня вслед и говорила следователю, что глаз с меня не спускает. В шесть вечера я забирала сына и сразу же звонила Леле на работу. У нас был уговор: если не позвоню, значит, Ярему забирает из садика она.
В кабинете следователя мне объявили об аресте. Леля, не дождавшись вечером звонка, кинулась за Яремой. Но там ей заявили, что ребенка… нет, его уже увели.
«Передо мной со всех сторон выросли стены: муж и его сестра арестованы, ребенок пропал неизвестно куда, -- вспоминала Леонида Свитлычна. -- Кем же надо быть, чтобы при живых родственниках забрать двухлетнего ребенка с целью заставить дядю Ивана и маму Надию покаяться в несовершаемых преступлениях!»
Маленький Ярик еще неправильно выговаривал свою фамилию, говорил: «Литлычный». В Ворзельский дом ребенка его вывезли без всяких документов. И если бы не добрые люди, подсказавшие тете с бабушкой, где искать мальчика, Ярема мог бы навсегда потерять семью…
Свой первый рисунок Ярема отправил маме в зону. На листке бумаги в клеточку нарисовал слона, машину, дядю Ивана, всадника, а в уголке -- солнце. «Сину, в клiтках не малюй, не треба!» -- отвечала ему мама в стихах, переправленных из лагеря, на крохотном кусочке ткани (искусству ювелирной вышивки Надия с подругами училась у сокамерницы -- поэтессы Ирины Сеник, отбывавшей уже второй срок).
А дядя Иван в одном из своих писем к маленькому племяннику тоже прислал стихи. Обращался к нему на равных, по-мужски: «Ми -- мужчини, й за кодексом честi ми чинимо -- не для вигод i пiльг, не для слави й хвали. Є високий, шляхетний закон мiж мужчинами: як не я, тодi хто? Не тепер, то коли?»
… »Свитлычный, почему пуговицы не застегнуты?» -- гаркал лагерный офицер. -- «Согласно моему заявлению от такого-то числа я не желаю с вами разговаривать», -- спокойно отвечал заключенный. В зоне он носил на груди черную дерматиновую бирку с фамилией, ел баланду с гнилой капустой. Часто попадал в карцер и голодал, защищая права зэков.
Права на свидание в пермских лагерях могли лишить за любое «нарушение режима». За незастегнутую пуговицу. Или за то, что не так посмотрел на начальника… Иван и Леля виделись за весь лагерный срок пять дней, вместо положенных 15. На первом свидании -- через два года после разлуки -- страшно волновались. Так много хотелось сказать друг другу за одни сутки! А всюду «прослушки», и нет ни бумаги, ни карандаша -- «не положено!»
«Мы писали шпильками для волос на хлебе, смазанном маслом, -- вспоминала Леонида Свитлычна. -- При обыске после свидания (я не позволила сделать гинекологическую проверку) мне разорвали юбку и оторвали подошвы на туфлях… В следующем году свидание не состоялось. Это был очень тяжелый год -- бесконечные изнурительные голодовки. Во время одной из них, на 56-й день голодовки, Ивана этапом отправили в Киев «на профилактику». В то время он весил 44 килограмма, а нормальный его вес до заключения был 70 кг. В Киеве ему давали диетическое питание, у меня взяли для него роскошную передачу, но когда нам (маме с Яриком и мне) дали общее свидание, я заплакала -- такой он был изможденный… Конечно, профилактика не дала желаемых для КГБ результатов. Ивана снова отправили в лагерь… »
Став лидером лагерного сопротивления, Свитлычный отладил систему самиздата. Зэки-»писари», несмотря на постоянные шмоны и стукачей, ухитрялись делать «ксивы»: мелким каллиграфическим почерком тексты наносились на тончайшие полоски бумаги, которую затем скручивали и оборачивали несколько раз полиэтиленовой пленкой -- получались аккуратные капсулки. Потом находился зэк, который шел на свидание или готовился выйти на волю и не боялся взять записи и передать их надежным людям. Он глотал эти капсулы. Лагерные репортажи появлялись в «Хронике текущих событий» и передавались на Запад…
Первым читателем, редактором и критиком стихов своих сокамерников был опять-таки Свитлычный. Он шутил, что в зоне пора открывать отделение пен-клуба. Здесь, к слову, сидело несколько будущих лауреатов Шевченковской премии: Игорь Калинец, Тарас Мельничук… (Свитлычный удостоился этой награды уже посмертно).
«Устроили тут себе академию!» -- процедил однажды дежурный офицер по прозвищу «Интеллигент», обыскивая Свитлычного с Глузманом перед очередной отправкой в карцер. И, раздев зэков догола, произнес слова из «Горе от ума»: «Собрать все книги бы да сжечь!» Свитлычный весело ответил ему: «Правильно, гражданин начальник. Все, включая «Капитал» Маркса… »
«Пишите каждую свободную минуту, -- убеждал своего младшего напарника по карцеру Свитлычный, -- никто из нас не знает, что ждет его завтра. Никто не знает, когда его разобьет паралич, откажет память, откажет голова. Потом будет поздно… »
Сам Иван Алексеевич успел написать «Тюремные сонеты», поэму «Архимед». И трудился над составлением Словаря синонимов украинского языка. Надзиратели сперва забрали у него картонный ящик с картотекой слов -- подумали, что это шифры. Но потом милостиво вернули. Журналы и книги (их передавала Леля, плюс к тому система «Книга -- почтой» распространялась и на зэков) тоже не конфисковывали. Когда Свитлычному предстояло идти «на этап -- с вещами», то даже бывалые надзиратели растерялись: имущество зэка составляли десятки коробок и ящиков с книгами. Пришлось запрашивать в зону… лошадь с подводой! Такого лагерь еще не видывал…
В ссылку Ивана везли вместе с уголовниками. Они дали ему пристойную, хоть и вшивую, гражданскую одежду взамен зэковской униформы. Подкармливали в дороге: «На тебе, дед, сахарку, тебе же нельзя гнилую тюльку есть». «Деду» было тогда 49 лет. И у него имелся целый «букет» болезней, включая гепатит, полученный от укола грязным шприцем в лагерной больнице. В зоне из-за спазмов сосудов головного мозга у Свитлычного часто и мучительно болела голова. Так что место ссылки -- высокогорный Алтай, с постоянными перепадами давления и нехваткой кислорода, для особо опасного государственного преступника выбрали более чем удачное. Здесь у Свитлычного случился первый тяжелейший инсульт. Врачи-хирурги с первого раза не удалили гематому (в больнице не было даже рентгеновского аппарата), пришлось дважды пробивать череп, получилась дыра размером 140 на 30 миллиметров…
Леля хлопотала, чтобы инвалида 1-й группы, который практически обездвижен, не может читать и писать, комиссовали по состоянию здоровья. Но председатель медкомиссии объявил: «Есть такое мнение, чтобы оставить до конца срока».
«Перед отъездом нас предупредили: «Чтобы при встрече не было никаких демонстраций!» -- вспоминала Леонида Свитлычна. -- Я опешила: какие демонстрации?! Хоть бы нашлась добрая душа и помогла дотащить Ивана домой на пятый этаж!… Добрая душа нашлась: нас встречал Валерий Марченко, он был как раз в Киеве, в короткий промежуток между своими лагерными отсидками».
«Не можу я без посмiшки Iвана… »
Дома, в своей «голубятне», Свитлычный рассматривал книги, еще надеясь, что сможет читать. Слушал репортажи сестры Надийки по радио «Свобода» (Ее лагерный срок был короче, чем у брата. Но на воле житья не давали, поскольку она так и «не стала на путь исправления». А когда ее выдворили из СССР в США, Надия надолго стала «невъездной» для Киева. Слава Богу, удалось передать для брата инвалидную коляску). Круг гостей сузился до минимума. постоянно навещали Ивана семьи Глузмана и Сверстюка, только-только вышедших на волю.
Близкие друзья узнавали прежнего Ивана по глазам и улыбке. «Доброокий», «вусате сонечко» -- так называл его Василь Стус. «Они очень любили друг друга, -- рассказывала Леонида Свитлычна. -- Еще когда Иван мог говорить, он завещал, чтобы его похоронили недалеко от Василя, в сорочке, которую тот когда-то подарил ему. »
Разговаривать Свитлычному было тяжело, он с усилием подбирал слова. Леля каким-то чудом научилась читать мысли по его глазам. Он сиял, когда после его «Леля, скажи!» -- жена говорила гостю, именно то, что думал Иван.
С «голубятни» сняли прослушки и наблюдение -- Свитлычный уже был не опасен. В другую квартиру, на нижнем этаже, которой так долго добивалась Леля, его привезла машина скорой помощи.
«Три последних года Иван лежал неподвижно и не разговаривал: только по выражению глаз и пожатию его левой руки я могла догадаться, чего он хочет… Последним, что услышал Иван от меня, были посвященные ему стихи Василя Стуса «Не можу я без посмiшки Iвана». Иван заплакал, сжал мою руку… Через 15 минут он потерял сознание… » Смерть констатировала присутствовавшая в доме Свитличных доктор Ольга Богомолец. 12 лет Иван Свитлычный провел в тюрьме, лагерях и ссылке. И еще 11 лет промучился после инсульта.
На многолюдную церемонию прощания со Свитлычным в октябре 1992 года его мама приехать не смогла -- была уже очень слаба. Ее не стало за три дня до смерти мамы Василя Стуса. Их сыновья теперь покоятся поблизости друг от друга -- на 33-м участке Байкова кладбища, ставшего «своим» для бывших политзаключенных-шестидесятников.
В этот раз, приехав в Киев, Надия Свитлычна ухаживала уже за двумя могилами -- Леониды Павловны не стало в феврале нынешнего года… В День памяти жертв Голодомора и политических репрессий, на Байковом отслужили панихиду по украинским правозащитникам. Почти все они с детьми пережили голод и чудом выжили 33-м году.
-- Родители из последних сил старались спасти своего первенца -- трехлетнего Ивана, -- говорит Надия Свитлычна. -- И таки не дали ему погибнуть! Брат заменил мне рано умершего отца, тяжело заболевшего после голодомора. Очень рано вся мужская работа легла на плечи Ивана…
Однажды на семейном совете Свитлычные решили выкопать новый колодец. Иван-подросток укреплял его бетонированными кольцами… И тут в отверстие между кольцами и колодцем провалился утенок. Вытянуть его, казалось, невозможно. Утка-мать беспомощно звала своего детеныша, утенок-»заключенный» отчаянно пищал. А чем поможешь? И вдруг Иван попросил опустить его в колодец. Взяв необходимый инструмент, он пробил отверстие в том месте, где, по его расчетам, застрял несчастный птенец. Пустил на воду утку, которая вызвала дитя к себе через «оконце». А потом вытащил их обоих ведром. И семья воссоединилась…
674Читайте нас в Facebook
