Евген сверстюк: «чтение стихов василя симоненко в аудиториях обычно заканчивалось тем, что директор школы спрашивал меня: «у нас что, советской власти уже нет? »
Василь Симоненко умер молодым -- в 28 лет. Но его стихи продолжали жить своей, очень интенсивной и нелегкой жизнью. В 60-е годы в Украине они ходили в «самиздате», их передавали друг другу и читали на митингах у памятника Тарасу Шевченко в Киеве. Поэзию Симоненко печатали на Западе и переводили на английский язык. В то же время сборники его стихов выходили в советских издательствах, но -- «подкорректированные» цензурой. Заменялись ключевые слова, выбрасывались целые строфы. В одну из книг включили ранние стихи, которые сам поэт публиковать не собирался. Почему вокруг имени Симоненко разгорелась борьба? Каким он был в жизни? С этих вопросов начался наш разговор с другом покойного поэта, известным украинским правозащитником писателем Евгеном Сверстюком.
«У меня Украина одна»
-- Василь был худющий, угловатый, -- вспоминает Евген Сверстюк. -- Вечно курил, одевался кое-как. Но, несмотря на свой не «байроновский» вид, он сразу выделялся среди окружающих и вызывал какое-то особое уважение… Мы впервые встретились в Киеве поздней осенью 1962 года, возле музея Ленина (сейчас Дом учителя). Я шел в библиотеку, Василь нагнал меня: «Можно с вами познакомиться? Я Симоненко, вы меня, конечно, не знаете… » «Почему же не знаю», -- говорю. В Киеве уже прошел литературный вечер, на котором -- на равных! -- выступали два поэта: столичный именитый Микола Винграновский и Симоненко из Черкасс.
«Пойдемте вместе в библиотеку», -- сказал Василь. Но в библиотеке не поговоришь, а квартиры у меня не было. Я предложил зайти к Ивану Свитлычному -- только у него дома мы могли посидеть… Василю Симоненко оставалось жить один год.
-- Он предчувствовал свой уход?
-- По-моему, он чувствовал, что ему отпущено мало времени… И я не встречал больше человека, который бы жил так интенсивно и так требовательно, сурово относился к слову. По сути, борьбу за Симоненко начал… сам Симоненко. Свой сборник «Тиша i грiм» он считал «вчерашним» -- неслыханное дело для автора первой книги? А ведь там были и очень хорошие стихи. Но Василь жил уже своей новой взрывной поэзией…
«Хай мовчать Америки й Росiї, коли я з тобою говорю… Маю я святе синiвське право с матiр'ю побуть на самотi… » -- эти строки из знаменитого симоненковского стихотворения, посвященного Украине, на родине не публиковались ни при жизни автора, ни после его смерти. Стихи заканчивались так: «Я проллюся крапелькою кровi на твоє священне знамено». Цензура заменила слово «священне» на… «червоне». Но у тех, кто присутствовал на литературном вечере в Черкасском пединституте, была возможность услышать поэзию Симоненко во всей ее чистоте. Правда, среди слушателей находились и очень бдительные.
-- Из зала пришла записка, -- рассказывает Евген Сверстюк. -- «Какую это вы самостийную Украину имеете в виду, когда пишете «Хай мовчать Америки й Росiї… »? Василь спокойно прочитал эту записку и ответил очень просто: «У меня Украина одна. Если автор вопроса знает другую -- пусть скажет. Будем выбирать… »
Стихи свои он читал негромко, что в то время было очень непривычно. Ведь даже Тычина старался читать нараспев и во весь голос. А другие просто декламировали. Декламационный тон пронизывал всю поэзию, все партийные митинги и съезды. У Василя же был тихий, исповедальный тон, который проникал в душу. Как его слушали люди! Они все-таки пришли -- хотя накануне в институте запустили дезинформацию, что вечер отменяется, из Киева никто не приедет. Помню, как был перепуган институтский декан -- мой однокашник по аспирантуре, с которым я заранее договаривался об этом вечере… Не стоит преувеличивать вольнодумство тех лет. В Украине никогда не было либеральных времен…
-- А после выступления Хрущева на Манеже с «оттепелью» уже окончательно распрощались?
-- Да, в декабре 1962 года произошло историческое событие в культурной жизни: Никита Сергеевич, ознакомившись с выставкой художников в Москве, заклеймил «педерастов» и прочих абстракционистов. В Киеве на это отреагировали: горком партии и ЦК комсомола решили устроить в Октябрьском дворце культуры этакую импровизированную новогоднюю встречу общественности с академиком Касияном, который вернулся из Москвы, где слышал историческую речь Хрущева. Замысел был такой: академик поделится своими впечатлениями, а поэты почитают стихи о трудовых свершениях, и наступит момент истины. Но… замысел провалился. По вине Василя Симоненко.
Дело в том, что на Новый год вся литературная братия собралась у Ивана Драча -- на новоселье. Был бочонок красного вина… Постепенно захмелевшая компания разбрелась кто куда. И только мы с Василем стоически держались на ногах. Нам, как «уцелевшим», и пришлось идти в Октябрьский дворец на экстренное собрание общественности.
Академик Касиян заглядывал в блокнот с конспектом выступлений Хрущева и, пряча глаза, сообщал: «Никита Сергеевич говорил, что такую… ну, такую… женщину мог только… только педераст нарисовать». Потом академик стал отчитываться в том, что, побывав в Москве, получил идейный заряд… Казалось, что потолок в зале опускается все ниже, ниже, и сейчас мы задохнемся. «А кто у нас от писателей? Вася есть Симоненко! Прошу в президиум», -- объявила Тамара Главак. «Боже милостивый, куда Василя потянули!» -- подумал я.
Он вышел и стал читать стихи. Сначала -- «Бабу Онисю» и «Дiд умер». Это было еще терпимо, хотя героики будней и не хватало. Но когда зазвучала «Дума про щастя» -- «в космос крешуть ото не ракети, але пружнi цiвки молока» -- в президиуме заерзали. Тут бы ему остановиться. Но он начал читать «Злодiя»! «Їх би за грати, їх би до суду, їх би до карцеру за розбiй!.. »
Когда Василь закончил читать, нависший над нами потолок взметнулся вверх! Все ожили. Это было как глоток озона… А после оваций к нему подошли хлопцы в штатском и поинтересовались, где можно почитать его стихи. «Выйдет книжка, вы купите и почитаете», -- ответил он… Как-то незаметно и очень быстро ретировались обступившие Василя почитатели. Мы остались вдвоем.
В тот вечер он уезжал в Черкассы. «У меня только билет на поезд. А у тебя?» -- «У меня «трешка». В ресторане на вокзале мы взяли две бутылки пива и просидели пару часов. Помню, я спросил: чувствует он, что сегодня переступил черту? «Да, конечно», -- сказал Василь. Он сделал свой выбор осознанно. И ведь, собственно, жить -- в моем понимании -- это значит переходить Рубикон.
В тот вечер Василь говорил мне, что он селянского рода и потому не приемлет власти, враждебной селянству… А 10 лет спустя следователь КГБ в тюрьме на Владимирской крайне интересовался найденным у меня при обыске рукописным стихотворением Василя Симоненко «Одинока матiр». Следователь делал вид, что не может разобрать в тексте одно слово. В книжке Симоненко, выпущенной в 1981 году (о ней скажу чуть позже), поэта «подправят», напечатав -- «окрилений народ»… У Василя же в оригинале было: «розстрiляний народ!».. Я думаю, что при первом же «покосе» украинской интеллигенции в 1965 году Симоненко, будь он жив, арестовали бы. Но он умер двумя годами раньше -- своей смертью.
«Без литературных «паровозов» выпустить книгу было невозможно»
-- Когда вы виделись в последний раз?
-- В больничной палате. Его как раз прооперировали, но безрезультатно. У Василя был рак почек… Из Киева мы приехали с Михайлиной Коцюбинской и Романом Корогодским. Разговор прервался, когда в палату зашла незнакомая женщина: «Можно мне присутствовать или здесь собрались только одни националисты?» Василь улыбнулся и представил посетительницу: «Это моя цензорша черкасская». Она принесла свежую книжку Экзюпери «Земля людей», которой Василь обрадовался. Уже после ее ухода он сказал нам: «Это очень хорошая женщина, которая очень мне помогает». Оказалось, что цензор по печати (а Василь всю жизнь был газетчиком) -- родом из России. И, не будучи «украинской националисткой», она пропускала в черкасские газеты такие стихи Симоненко, которые в Киеве даже не осмелились бы подавать в печать.
… День, когда хоронили Василя, был холодный и пасмурный. Когда мы несли гроб, над голым пустырем вдруг показалось солнце.
-- Евген Александрович, какова судьба рукописей Василя Симоненко?
-- После похорон мы с Иваном Свитлычным попросили разрешения у матери Василя взять его рукописи. А по дороге в Киев очень серьезно поспорили. В своих ранних стихах Василь отдал дань комсомольской юности. Но… ни в одно издательство их не отослал! Хотя, как сам рассказывал, его столько раз просили: «Вася, дай что-нибудь ударное!» Без литературных «паровозов» в то время выпустить книгу было практически невозможно. А он рассылал в журналы и издательства совсем другие стихи -- не «проходные»… Я предлагал Свитлычному хранить «комсомольские стихи» отдельно от других. Вспомним: ни один писатель не издавал своих ранних, незрелых произведений. Гоголь, Гете и Байрон их вообще сожгли. Шевченко начинается с хрестоматийного «Реве та стогне». Но ведь у него были и юношеские, возможно, слабые, стихи. Где они? Очевидно, уничтожены. Я и сейчас уверен, что Василь хранил свои ранние стихи только по одной причине: они могли послужить своего рода защитой в случае обыска. Тайные обыски уже начались, и мы об этом знали…
Свитлычный тогда согласился с моим аргументом, но настоял на академическом принципе: хранить тексты в одной папке. Иван сделал все возможное и невозможное, чтобы передать стихи и дневник Симоненко на Запад. (За что и поплатился первым арестом). Но вот папку со всеми рукописями Василя у него конфисковали «литературоведы в штатском» во время обыска. И в 1981 году вышла «идеологически выдержанная» книга Симоненко -- со всеми ранними стихами и частью зрелых, но исковерканных при редактировании. Мне до сих пор больно от этого!
«Возле «саркофага» мы пили крепкий чай с конфетами-»подушечками»
-- Известно, что после смерти Симоненко друзья начали сбор средств на памятник ему, а затем передали деньги матери поэта. Это повлияло на то, что официальные власти решили установить памятник Симоненко?
-- Очевидно. Видимо, тогда же вызревало и решение вылепить образ иного, официального Симоненко. А потом появилась злополучная книга… К счастью, до этого успели увидеть свет два прекрасных его сборника. В них вошли стихи, разосланные самим Василем в издательства и журналы. Помню, я купил целую пачку его книг и раздавал всем знакомым -- как гранаты. С такими стихами можно было идти в бой… Очень часто после симоненковских вечеров в разных аудиториях директора подходили ко мне и осторожно спрашивали: «Скажите, а советская власть у нас еще есть или ее уже отменили? Где это все напечатано?» А дети слушали стихи Симоненко и задавались другим вопросом: «Ти знаєш, що ти людина? Знаєш про це чи нi?.. »
13 декабря Евгену Сверстюку исполнилось 75 лет. А днем позже минуло 40 лет со дня ухода Василя Симоненко. Мне доводилось слышать: случалось, что на вопрос, как он будет отмечать день рождения, Сверстюк отвечал: «Пойду в школу рассказывать детям о Симоненко». А празднеств по случаю «круглых» дат Евген Александрович не любит. Правда, однажды не смог отказаться от «юбилейного мероприятия.
-- Было это в лагере, в 36-й зоне, -- говорит Евген Александрович. -- Наш «интернационал» -- а сидели украинцы, русские, евреи, латыши, эстонцы -- собрался возле «саркофага». «Саркофагами» я в шутку назвал тумбы, поставленные зэкам -- там можно было держать кружку, ложку и еду из лагерного ларька… Друзья поздравляли меня с 50-летием. А рядом молча стоял «почетный караул» из лагерных охранников. «У нас-то праздник, а у вас что?» -- поддел их Сергей Ковалев, но «караул» не шелохнулся. Ковалев подарил мне книгу стихов Тютчева, а Маринович -- вышитую сумку, сделанную из лагерного мешка. Мы пили крепко заваренный чай с конфетами-»подушечками». Разговаривали свободно. Все было так искренне и просто!.. Мы не знали, соберемся ли еще вместе. Вскоре нас разбросали по ссылкам в разные углы империи -- как нам тогда казалось, навсегда…
1235Читайте нас в Facebook
