Евгений евтушенко: «я не сексуальный маньяк. Просто люблю женщин»
Евгений Евтушенко -- один из самых ярких и талантливых поэтов. Он -- почетный член Американской академии искусства, действительный член Европейской академии искусства и наук. Многие годы Евгений Александрович живет «на два дома» -- то в США, где преподает в двух университетах, то в России…
В канун своего юбилея народный поэт-шестидесятник предпринял грандиозный творческий вояж: от Украины до Сибири и Дальнего Востока, включая остров Сахалин и, конечно же, родную станцию Зима в Иркутской области, где семьдесят лет назад он появился на свет. Побывал Евтушенко и в Одессе, которая, по признанию самого поэта, ему очень близка и дорога.
«Бабушка, кормившая меня во время войны хлебом на станции, оказала на мою жизнь не меньшее влияние, чем Пушкин»
-- Лет 25 назад я написал строки: «Небылица окажется былью, и легенды меня обовьют, но и сплетни меня не убили, и легенды меня не убьют». Это к замечанию о том, что я -- «живая легенда», -- начал нашу беседу Евгений Александрович.
-- Что такое «легендарность» и что значит «гениальность»?
-- Вспоминаю: война, эвакуация, поезд перевалил за Урал. Я, мальчишка, пел по вагонам песни, чтобы заработать на еду (в 1941 году, в самом начале войны, мать отправила восьмилетнего Женю к бабушке, в сибирское село. Туда он добирался долгие 4,5 месяца. -- Авт. ). Нет, я не играл на скрипке, как маленький герой моего фильма «Детский сад», в основе которого -- факты моей биографии, я просто знал много блатных, дворовых песен. И вот на станции какая-то бабушка, слушая меня, вынула из-за пазухи платочек в горошек, а из него -- 400 граммов черного хлеба. Разломила пополам и протянула мне… Как она разламывала кусок! Знала цену хлебу… На всю жизнь я запомнил крошки на морщинистой ладони. Я ей спел еще -- «На кирпичиках я родилась». Она опять вынула тот же сверток и разделила пополам оставшийся хлеб… Вот эта бабушка была гениальна. На мою жизнь она оказала не меньшее влияние, чем Пушкин.
-- Одесса и Пушкин…
-- Они неразделимы, почти так же, как Питер, Михайловское и Пушкин. Александр Сергеевич не только плодотворно творил здесь, он любил этот город и любил в этом городе…
Женщины, много прекрасных женщин! Есть предположение, что именно в Одессе Александр Сергеевич стал отцом одной из своих дочерей. И в этом есть глубокий смысл, связующая нить: настоящие стихи -- «выдохнутые», рожденные, как при разрешении после нормальной беременности. Одесса -- колыбель шедевров поэзии…
-- Евгений Александрович, вы когда-то сказали, что пишете о двух вещах -- о любви и политике. Сейчас что-то изменилось?
-- К счастью, нет… Ни в любви, ни в политике. И там, и там требуется определенный настрой, диктуемый темпераментом. На недостаток последнего не жалуюсь.
-- Тогда, если позволите, давайте по очереди: сначала -- о любви, а…
-- … затем -- о любви к политике?
-- Зачем же, можно о любви в политике…
-- Согласен (улыбается. -- Авт. ). Поколение шестидесятников породило замечательных людей: Гагарина, Высоцкого, Сахарова… Это те, кто «продышался» сквозь холодную войну, кто своими руками разломал железный занавес. Восьмидесятники. Их главным оружием стали ядовитый сарказм, стеб, зубоскальство, переходящее иногда в цинизм. Да, и ирония, и сарказм могут быть прекрасными слагаемыми литературы.
-- Извините, мы опять о политике…
-- Нет, как раз о любви -- к поэзии и в поэзии. В далеком 1956-м я написал: «Со мною вот что происходит. Ко мне мой старый друг не ходит… » Я не придавал никакого значения этим строкам. Был влюблен в Беллу (Ахмадулину. -- Авт. ), ухаживал за ней. Мне было 23 года, ей -- 18. Мы тогда поссорились… А именно эти строчки стали петь -- сначала у костров, потом Эльдар Рязанов включил их в свой замечательный фильм… Минуло почти полвека, и могу сказать откровенно: я счастлив тем, что до сих пор не разлюбил ни одну из тех женщин, которых любил когда-то… Но я не сексуальный маньяк…
«На новогоднем банкете в Кремле Хрущев обнял меня и сказал: «Давай пройдемся, чтобы тебя больше не трогали… »
-- В 1986 году, когда вы женились на 23-летней девушке, злые языки цитировали ваши же строки: «Последняя попытка стать счастливым, последняя попытка полюбить… »
-- Было такое. У нас с Машей -- два сына: Мите -- тринадцать, Жене -- четырнадцать лет. Старший очень похож на меня, такой же неуемный. Младшие сыновья Митя и Женя (от предыдущих браков у Евтушенко -- еще три сына. -- Авт. ) сейчас пишут стихи. Может, это пройдет. Сын Саша, у которого мама -- англичанка, прекрасно говорит по-русски. Он окончил Лондонский университет, специалист по Хемингуэю, пишет прозу. Очень способный парень. Маша больше не работает медсестрой, выучилась на филолога. Иногда помогает мне -- редактирует.
-- Главный роман вашей жизни?
-- Конечно же, с Машей. Человек я немножко суеверный. Решил, что трижды разводился потому, что мы не венчались. Вот и решил получить благословение. Привел Машу в церковь. В храме, что на московском Калитниковском кладбище, Маша вдруг прошептала: «Я хочу окрестить наших детей, принять крещение сама и обвенчаться с тобой».
Венчались мы в Филадельфии, в старинной православной церкви, заложенной еще моряками крейсера «Варяг».
Глаза закрою -- вижу: над нашими головами покачиваются короны. Слышу изумительный голос отца Марка. Бельгиец по национальности, он изучил русский до основы…
-- Ваши стихи цитировали президенты США Буш-старший и Клинтон. Написанные вами строки высечены на граните в Музее холокоста в Вашингтоне…
-- Могу дополнить: в 1972 году удостоен чести быть принятым в Белом доме президентом Никсоном. Он собирался с визитом в Москву и спросил меня, что, по моему мнению, хотели бы от него услышать советские люди, что стоило бы посмотреть в России. Я посоветовал начать речь с воспоминания о встрече на Эльбе. Посетить рекомендовал Пискаревское кладбище в Питере и Театр на Таганке в Москве. Последний назвал еще и потому, что Юрия Любимова тогда собирались снимать. А если бы в театр пожаловал американский президент, карать Любимова было бы сложно. Когда Никсон упомянул о визите на Таганку, там срочно развернули неслыханный ремонт. Однако кремлевские чины заявили, что не могут гарантировать Президенту США безопасность в этом помещении, и «культпоход» отменили. Правда, успели отремонтировать в театре туалет, который функционирует и по сей день.
-- Вы всегда пользовались особым уважением и «вниманием» власти предержащих…
-- Всякое было… К примеру, письмо писателей, двенадцати человек. Когда референт Генсека Самотейкин после смерти Брежнева сдавал дела (его отправляли куда-то послом), он меня вызвал и сказал: «Евгений Александрович, хочу подарить вам из моего архива замечательное письмо-донос в Политбюро с просьбой о лишении вас гражданства». Я поблагодарил и отказался. Не хочу знать эти имена.
Был Хрущев… На знаменитой встрече с творческой интеллигенцией после выставки в Манеже Хрущев кричал на Эрнста Неизвестного: «Забирайте ваш паспорт и убирайтесь из нашей страны!» Я напомнил ему: «Этот художник был ранен 12 раз, у него вырвано полспины. Какое вы имеете право разбрасываться паспортами таких людей? Неужели те, которые изображают вас то среди колосьев, то в цехах в откровенно, извините, идиотическом виде, лучше? Если Эрнст в чем-то не прав, ну хорошо, он исправится… » «Горбатого могила исправит!» -- свекольно багровея, заорал Хрущев. «Нет, Никита Сергеевич, -- ответил я, -- прошло то время, когда людей исправляли могилами». И тут поднялся вой: «Позор! Позор!» Громче всех завывал Сергей Михалков.
Я сидел рядом с Хрущевым и микрофоном. Вдруг он оглядел зал, поднес ладони буквально к моему лицу и зааплодировал тяжелыми, медленными, с паузами, хлопками: «Да, это время не вернется». И тут же зал, как ни в чем не бывало, подхватил державные аплодисменты. Громче всех хлопал тот же Михалков. А потом Никита Сергеевич позвонил ночью откуда-то из-за границы и пригласил меня на новогодний банкет в Кремль: «Мы там обнимемся, и от тебя отстанут».
И вот, праздничный вечер в Кремле. Хрущев прилично выпил: «Я часто думаю, как раз и навсегда избавиться от бюрократии? Столько к партии поналипло карьеристов, и я их всех ненавижу. У меня есть идея, не знаю, как к ней отнесутся Политбюро и мои товарищи. Может, отменить Коммунистическую партию и просто объявить весь наш народ народом коммунистов? А теперь я хочу услышать мою любимую песню «Хотят ли русские войны». Это была прелюдия к нашему объятию. И действительно, ко мне подкрался советник: «Будьте готовы, сейчас к вам подойдут… » И Хрущев подошел и обнял: «Давай, давай, пройдемся, чтобы они видели, чтобы тебя не трогали… »
Едва отошел, подбежали Брежнев, Ильичев, Косыгин. Юра Гагарин прошептал: «Надо выпить». Тихо принесли водочку, тихо налили, тихо опрокинули…
«Первую часть рукописи «Антологии русской поэзии», весившую килограммов пятнадцать, мне помогла вывезти за границу Марина Влади»
-- Евгений Александрович, это правда, что Пазолини предложил вам сыграть в своем фильме Христа?
-- Да. Группа итальянских режиссеров, среди которых были Феллини и Антониони, даже написали письмо Хрущеву в поддержку этой идеи, заверяя Никиту Сергеевича, что фильм будет выдержан в марксистском духе.
-- Не помогло?
-- Меня не выпустили. Был бы я в Италии, вообще не спрашивал бы разрешения и, конечно, снялся. Потому что побыть в образе Иисуса Христа хотя бы полтора часа -- это не каждому удается.
-- Многие ваши стихи стали основой для популярных в свое время песен. Известно, что вы писали слова для нового Государственного гимна России…
-- Я работал над ним почти год. Композитор Андрей Петров говорил, что мои стихи прекрасно легли на музыку, которую он аранжировал. До того, как выяснилось, я работал «не по тому ритму». Вообще со слухом у меня не очень, мой репертуар ограничивается песней «Шаланды, полные кефали… »
Я направил гимн президенту, однако Ельцин не счел нужным ответить. Мне, который был с ним рядом на баррикадах 19 августа! Возможно, причиной ельцинского неудовольствия стали эти строки: «Разве совесть в лагерной могиле? Будут жить и мужество, и честь. Для того, чтоб мы в России жили, все у нас в России есть». Мне передавали, что кто-то из окружения Ельцина сказал ему, мол, как это -- где наша совесть? Вот вы -- наша совесть, и вы в Кремле…
-- Какова судьба вашей «Антологии русской поэзии»?
-- Над ней я работал 23 года. Хотелось собрать воедино стихи разных поэтов -- «красных», «белых» -- без деления по классовому принципу. В СССР издать это было невозможно, я решил выпустить ее на Западе. Первая порция рукописи весила килограммов пятнадцать, там были и стихи запрещенных в ту пору авторов. Как переправить это за границу? Ведь чемоданы тогда потрошили яростно, выискивая малейший намек на крамолу.
Выручила Марина Влади. Она пользовалась тогда огромной популярностью даже среди таможенников и пограничников. Мы с Володей Высоцким подтащили сумку с рукописями к контролю. Марина взяла ее так легко, будто там были сушеные лепестки роз от поклонников, и внесла в самолет. Теперь «Антология» стала учебником во многих американских колледжах, где изучают русскую литературу…
-- Что вам дороже всего из сделанного в жизни?
-- Хочется верить: этот итог -- еще промежуточный (улыбается. -- Авт. ). Все в жизни сделано собственными руками. Я деньги зарабатывал уже в восемь лет -- пел на перронах. Даже воровал -- для восстановления справедливости, как мне тогда представлялось. Но ни у кого милостыни не просил…
Я -- человек без аттестата. Был исключен из восьмого класса 607-й школы в Марьиной Роще (Москва. -- Авт. ) по подозрению в краже и сожжении всех классных журналов. Подозрение было логичным: за день до этого я отхватил сразу два «кола»… Лишь через много лет выяснилось, что кражу с поджогом совершил круглый отличник. Он был в ярости, поскольку впервые получил «четверку». Затем этот человек стал членом-корреспондентом Академии наук…
Когда вышел первый сборник моих стихотворений, мне было 19 лет и меня приняли -- в виде исключения(!) -- в Литинститут без аттестата о среднем образовании. Однако в 1957-м исключили, с четвертого курса, когда я выступил в защиту романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», отнесенного тогда к «антисоветским»…
Так что я -- никто… А маленькая школьная история -- урок всем нам, и мне в том числе. Нельзя подозревать, лучше пойти на риск доверия…
-- Это ваш девиз?
-- Нет. Он таков: «Нет диктаторов несвергаемых. Есть -- свергаемые слишком поздно».
464Читайте нас в Facebook
