Григорий поженян: «когда мама узнала, что я «погиб смертью храбрых», она ушла на войну и вернулась в 1945-м в чине майора»
Григорий Поженян -- автор 30 поэтических сборников, более полусотни популярных песен (таких, например, как «Мы с тобой два берега» и «Маки»), лауреат Государственной премии, создатель сценариев к целому ряду кинофильмов. В годы Великой Отечественной войны Григорий Михайлович принимал участие почти во всех десантных операциях на Черном море, в героической обороне Одессы, Севастополя, Керчи. Был трижды тяжело ранен, контужен. Тем не менее считает, что ему везло в жизни. Своими воспоминаниями юбиляр поделился с корреспондентом «ФАКТОВ».
«Из досье, заведенном на меня особистами, узнал, что я сын врага народа»
-- Когда я уходил служить на флот, -- рассказывает Григорий Михайлович, -- учитель русской литературы сказал мне: «Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо». Поскольку был слишком молодым, пропустил эту фразу мимо ушей. Только потом, на войне, понял, что в жизни действительно случаются мгновения, когда «жить не так уж необходимо», -- например, если нужно расстаться с жизнью ради других…
… Рисковать Григорию Михайловичу приходилось не раз. Например, летом 1941-го он возглавил группу из тринадцати моряков-десантников, которая прорвалась в тыл к фашистам, захватила водонасосную станцию и пустила в осажденную Одессу пресную воду. Тогда чудом уцелели трое, в их числе и он. Правда, длительное время числился погибшим, о чем свидетельствовала надпись на мемориальной доске, установленной на улице Пастера, и «похоронка», поступившая родным.
-- В разведке почти стопроцентная смертность, -- продолжает фронтовик. -- В конце августа мы высадились в Одессе, а в конце сентября уже… умерли. Уходя в расположение противника, сдавали все документы, оставляя при себе единственное удостоверение личности -- «смертный медальон»… Правда, во время войны хватало тех, кто и в таких условиях прекрасно устраивался. Ведь «около войны» жить очень неплохо, а кому-то и выгодно. Это относится не только к Великой Отечественной. Например, ту же афганскую войну можно было закончить гораздо раньше, если бы не огромное количество людей, заинтересованных в ее продолжении.
Каждый раз после выхода из госпиталя я говорил себе: ну скажи, что ты воевал в зенитной артиллерии или еще где-то. Ну зачем тебе снова лезть в разведку? Ты же клялся себе, что это в последний раз, ты же договаривался с собой! Но всегда я снова писал: «разведчик». Хотя к тому времени понял, что на войне есть немало и окольных путей, ситуаций, вариантов, когда шанс остаться в живых значительно возрастает.
-- Каким образом, Григорий Михайлович?
-- Покидаешь госпиталь, надеваешь другие штаны, находишь другие документы, а свои якобы теряешь… Да на войне всегда есть тысячи вариантов! Кругом -- бои, людей не хватает, причем не только на передовой…
На всю жизнь я запомнил некоторых контрразведчиков, отсиживавшихся в надежных блиндажах и следивших за нами -- такая у них была работа. Всякий раз они интересовались, верю ли я в конечную победу. А сами присматривали себе девочек в медсанбате. И вот когда достали меня особисты окончательно, я решил взять слабый пол под свою опеку: в качестве охраны выставлял возле медсанбата своих ребят. Только очередной «герой» лыжи к бабам навострит, как мои во все горло: «Внимание! Стреляю!» Те прямиком к командиру бригады бегут жаловаться: «Уголек (так называли Григория Поженяна его боевые товарищи. -- Авт. ) обнаглел! Везде расставляет своих людей… ». Подобные инциденты случались и на других фронтах.
… В благодарность за защиту одна из медсестер тайком принесла Угольку досье на него, которое, как выяснилось, вели те самые особисты. Из досье Григорий Михайлович и узнал, что он -- сын врага народа.
«Героем Советского Союза я не стал потому, что бросил в бурун политрука»
Однажды, командуя военным катером, шедшим на полном ходу, Поженян выбросил за борт… политрука. Не мог больше Григорий терпеть его подлость, трусость, его бесконечные доносы на всех. А во время одной из десантных операций политработник и вовсе исчез. Бой идет, кругом -- бомбы, мины, пули свищут, а его и след простыл… Только на обратном пути обнаружили политрука, спящим под тумбой штурманской рубки. Здесь-то командир обвязал его веревкой и бросил в бурун (пенистый след за кормой катера. -- Авт. ). Потом его вытащили, конечно… Однако дорого обошлись Поженяну его честность и принципиальность. Во всяком случае звание Героя Советского Союза ему не дали.
Рассказал как-то Поженян эту историю писателям Стаднюку и Алексееву. Они ему сначала даже не поверили… Но позже Иван Стаднюк в своей повести «Исповедь сталиниста» написал: «Я стал убеждаться в том, что слышанное от Поженяна -- сущая правда, но далеко неполная, обедненная. Вспоминая его «похождения» во время войны, адмирал Октябрьский (в годы войны Филипп Октябрьский командовал Черноморским флотом. -- Авт. ) иногда поругивал Гришу за былые излишние вольности: «Более хулиганского и рискованного офицера у себя на флотах я не встречал! Форменный бандит!.. Я его представил к званию Героя Советского Союза, а он… во время Эльтигенского десанта выбросил за борт политработника. Естественно, последовала жалоба в военный совет. Стали затевать трибунал. Но опомнились и ограничились тем, что ликвидировали представление к Герою… ».
-- Война меня преследовала всю жизнь, -- продолжает Григорий Михайлович. -- Я всегда хотел избавиться от нее. Но не оттого, что ныли раны. Это уже теперь, когда я состарился, они дают о себе знать. Когда вернулся с войны, мне было 22 года. Не физически, а психологически давило ощущение какой-то вины перед всеми, ощущение несделанного.
Я остался жить, но не смог смириться со смертью своих друзей, с братскими могилами, могилами неизвестных солдат.
-- Григорий Михайлович, как сложилась судьба ваших родителей?
-- Отец был репрессирован. И мать достойно пережила это горе, пришедшее в наш дом. Маленькая, хрупкая женщина, она была опытным хирургом, ходила на вызовы знакомых и незнакомых людей даже в лютую стужу и только в редких случаях брала деньги за визит. Отказываясь, объясняла, что просто выполняет долг человека, имеющего диплом врача. Когда в 1941-м мама получила извещение о том, что я погиб «смертью храбрых и похоронен в Одессе, на Сухом лимане», она ушла на войну и вернулась в 1945-м в чине майора, с орденом Красной Звезды и многими медалями.
Ей очень нравились мои стихи, читала их на всех послевоенных вечерах в мединституте. Единственное, до чего не дожила, так это до моих песен, когда все пьяные на улицах пели: «Мы с тобой два берега у одной реки… »
Отец вернулся в 1954-м, был реабилитирован. Восстанавливаться в партии не стал -- не хотел. Хотя был профессором, а в те времена номенклатурные должности, в том числе и профессорскую, могли занимать лишь партийные. Когда у мамы случился первый инфаркт, отец меня подозвал и сказал: «Знаешь, мне надо помириться с советской властью, тогда мы получим квартиру и перевезем маму из больницы. » И он помирился с советской властью, мы получили прекрасную квартиру. И все. На этом он закончился, потому что жил только своим противостоянием. Мама вскоре умерла, я перевез отца к себе…
Мне довольно часто приходилось надолго отлучаться из дому: в послевоенные годы неоднократно бывал в кругосветных плаваниях, дальних творческих рейсах. Во время одного из них отец выбросил слуховой аппарат, очки, лег, сложив руки, и, когда я приехал, посмотрел на меня глазами той птицы, которая так далеко залетела, что вернуться не может…
«Из литинститута меня выгнали, потому что отказался участвовать в антисемитской травле писателя Антокольского»
-- За вашими плечами непростая, крайне насыщенная и интересная жизнь. Собственное мнение, своя точка зрения -- это ведь всегда непросто…
-- Наоборот, очень просто. Гораздо сложнее «ходить» под кем-то, понимая, что тебя приручили либо купили, либо хотели утихомирить. Так, еще на фронте мне предлагали вступить в ряды КПСС. Ответил, что я сын врага народа. И добавил: когда с отцом решите вопрос, тогда и вступлю в партию. А пока буду единственным беспартийным командиром разведки…
Комсомольцем был, но и оттуда исключали. В 1948 году по указанию сверху мне прицепили бредовую формулировку: «За небрежное хранение комсомольского билета». Не сработало. Тогда, в 1952-м, меня вообще выбросили из Литинститута им. Горького -- «за пособничество в организации беспринципной групповщины на семинаре бывшего руководителя, ныне разоблаченного эстета и космополита Антокольского. » Словом, потому, что не пожелал участвовать в антисемитской травле известного литератора.
После этого я работал котельщиком на калининградском судоремонтном заводе, подымал со дна затонувшие корабли, ходил испытывать их в штормах и долго не писал никаких стихов. На заводе все были уверены, что моей первой детской игрушкой был отбойный молоток. Придя в редакцию газеты «Калининградская правда», принес стихи и сообщил: «Должен вас огорчить, никакого отношения к рабочему классу не имею, а действительно был студентом Литинститута, откуда исключен… »
Редактор газеты Гладилин сказал, что у него лично ко мне вопросов нет. И я ушел в полной уверенности, что стихи не опубликуют. Однако ошибся -- их опубликовали, да еще и приписочку сделали, которой унизили всю местную интеллигенцию: «Вот рабочий, а какие стихи написал! Вот как надо писать!»
На заводе был шок. Ко мне подошел бригадир: «Знал я армян, был знаком с евреями. Две судимости у меня. Но так списать, чтобы эти ученые не обнаружили, мог только ты!» Одним словом, на заводе решили, что все это я списал. Я стал чаще появляться в редакции, приносил новые стихи… Литинститут все же окончил, правда,с нескольких попыток. А вот уже в 1960 году в день смерти Бориса Пастернака я прочел свои стихи: «И Сталин в землю лег, и Пастернак. Поэт и Царь, Тиран и Божий дух». После чего очередной раз попал в черные списки. Благо, друзья помогли… Настоящие друзья, которые встречаются далеко не всегда.
Не так давно по телевидению показывали все мои фильмы. В основном, документальные . Я внимательно еще и еще раз их посмотрел… Все адмиралы, капитаны первого ранга давно уже умерли. И Володя Кайда умер, и Людмила Павлюченко… Это люди-легенды Великой Отечественной. Душа болит, когда думаю об этом. А сам живу уже «на бис», ведь 80 -- возраст довольно предельный.
Читайте нас в Facebook
