Ослепший после производственной травмы павел качанов один воспитывает сегодня 6-летнюю дочь
В крошечной квартирке на 10 этаже бывшего малосемейного общежития они живут вдвоем: 48-летний Павел Иванович Качанов и его 6-летняя дочь. Есть еще портрет красивой женщины на стене, который Павел уже не видит, зато Катюша именно по нему знает свою маму. Ольга погибла, когда девочке едва исполнилось четыре года. И с той минуты все заботы о ребенке легли на плечи отца. Первое время помогала его старенькая мать: в свои 75 лет Нина Александровна почти каждый день ездила с другого конца города, чтобы забрать из сада Катю и покормить их обоих. Но и она умерла недавно, буквально за два месяца сгорев от саркомы. Теперь отец с дочкой остались вдвоем и рассчитывают только друг на друга.
Катя в четыре года научилась вдевать нитку в иголку, чтобы папа мог зашить ей колготки
Конечно, Павлу предлагали отдать дочку в интернат: мол, ребенок будет там ухожен, присмотрен, накормлен, а что можете дать ей вы? Но стоит хоть раз увидеть, как мчится к папе Катя и, крепко обхватив за ноги, смотрит снизу вверх сияющими от счастья глазами, мгновенно понимаешь: то, что он может дать, -- ни с чем не сравнить и ничем не заменить. Это -- любовь, которая соединила в себе отцовскую заботу и материнскую нежность. Он, беспомощный инвалид, действительно, сумел дать ей все, и Катя ни в садике, ни теперь в школе не чувствует себя обделенной. Она такая же веселая, ухоженная, аккуратная, с нарядными заколочками в волосах, как все благополучные девчушки ее возраста.
-- Первое время, когда не стало жены, было, конечно, очень трудно, но потом приспособились, -- рассказывает Павел. -- Катя научилась вдевать нитку в иголку -- покажет мне дырочку на колготках, я на ощупь ее зашью. Моя мама говорила, что и она бы не сделала это лучше.
Разумеется, он бравирует -- не привык жаловаться. На самом-то деле проблем хватает. Заболеет, к примеру, Катюшка (он даже на расстоянии, ночью чувствует, что у дочки жар) -- а с градусником приходится к соседям бежать, чтобы глянули, какая температура. Катя очень любит блинчики, а он никак не может угадать, когда переворачивать, -- горят, хоть плачь. Но самую простую еду готовить умеет: суп, кашка у него всегда есть на столе.
То, что слепым он был не всегда -- во многом ему помогает: он знает в квартире каждый гвоздик, забитый собственными руками, помнит город, где прошла его жизнь, и легко может в нем ориентироваться. Но нет у Павла той выработанной на уровне инстинкта осторожности и почти зрительной чуткости пальцев, которая позволяет незрячим от рожденья людям ходить по улицам, работать на специальных предприятиях.
-- Все ямы, канавы, бордюры на улицах -- мои. Любое малейшее препятствие на пути в магазин или детский сад оставило на мне отметины, -- невесело шутит Павел. -- Теперь немного легче: Катюшу взяли в первый класс еврейской школы, которая хоть и находится далеко, зато присылает за детьми автобус и привозит вечером домой. Моя мама была наполовину еврейка, а отец -- русский, значит, Катюшка -- и вовсе десятая вода на киселе, но ей в этой школе очень нравится, иврит учит с удовольствием. А я доволен, что она получит хорошее образование.
Сам Павел доучиться в вузе в свое время не смог, хотя профтехучилище закончил с красным дипломом и в горный институт поступил с первого раза, сдав на пятерку профилирующий экзамен по математике. Когда на четвертом курсе женился, пришлось взять академотпуск. Нужно было содержать семью, где вскоре родился сынишка. В вуз уже не вернулся. «Засосало», -- объясняет коротко. Но за этим словом, думаю, тот мучительный выбор, который рано или поздно должен сделать любой мужчина -- плыть по течению, или взять на себя всю ответственность за семью и детей. Он выбрал второе.
И в какие бы жизненные передряги не попадал Павел, выход из них он всегда начинал искать, исходя из главного, не подлежащего обсуждению вопроса: мужик ты или не мужик? В нем и сейчас, несмотря на невысокий рост, какую-то мальчишескую худобу и растерянный взгляд невидящих глаз, чувствуется такая внутренняя сила, которая никогда не позволит ему хоть в чем-то показаться слабым. Узнав о цели моего визита, сразу поставил условие: «Пишите, но не пытайтесь меня представить беспомощным инвалидом. Я еще повоюю». Таким, наверное, и полюбила его Ольга. После случайного знакомства в автобусе они встретились еще раз и целый вечер проговорили о жизни, одинаково не сложившейся у обоих.
В 40 лет Ольга решила родить ребенка от любимого человека
Когда они стали жить вместе, Павел уже давно не был женат. После производственной травмы, полученной на домостроительном комбинате (он упал с подкосившихся «козлов» и ударился головой), зрение начало стремительно падать. Необратимый процесс -- дегенерация сетчатки -- не поддавался ни лечению, ни коррекции очками. Из-за этого и семья распалась: не желая быть обузой, слепнущий человек ушел в общежитие, оставив квартиру жене и сыну. В крошечную малосемейку, полученную на том же комбинате, он привел Ольгу почти десять лет спустя после развода.
На первый взгляд могло показаться, что полуслепой инвалид, едва различавший очертания предметов, нашел в этом браке свою выгоду. Взрослая дочь Оли жила самостоятельно, и жена могла полностью посвятить себя мужу. «Хорошо устроился, -- судачили некоторые, -- она же швея «от Бога», вполне сможет его прокормить».
На самом-то деле все было наоборот. Это он стал поддержкой и опорой для женщины, которой всю жизнь просто катастрофически, фатально не везло. Первый муж ее бил, пришлось возвращаться с маленькой дочкой к маме. Второй, увезя Ольгу в Россию, тоже частенько поколачивал. Но когда, опухшая от синяков, она сбежала от него в Украину, оказалось, что мать давно выписала ее из квартиры и жилплощадь делить не собирается. Вскоре бесследно пропала 14-летняя дочь от второго брака Юля, даже милиция не смогла отыскать ее следов. Возможно, отец увез девочку в Россию… Ольга пробудила у Павла сострадание, острое желание защитить, оградить от всех напастей и дать, наконец, отдых ее изболевшейся душе.
Впрочем, банальный рефрен: мол, встретились два одиночества, -- тоже не очень соответствует их семейной истории. Павел влюбился в Ольгу со всем пылом последней, запоздалой любви, когда, как в молодости, еще можешь быть страстным и нежным, но уже, как в зрелости, умеешь понимать и прощать.
И оказалось, что при всем различии характеров, они — словно две половинки, дополняют и уравновешивают друг друга. У Оли даже походка была такая же, как у Павла, и идти с нею под руку было так легко, будто он опять обрел зрение. «Бордюр, ямка, бугорок», -- вполголоса суфлировала Оля, и он почти не чувствовал под ногами этой коварной, ненавистной земли.
Когда Ольга сообщила ему, что ждет ребенка, вначале стало страшно: в такие годы и здоровые-то люди не решаются обзаводиться потомством. Что уж говорить о 42-летнем инвалиде, который на мизерную пенсию не может даже себя прокормить? Но Оля успокоила: «Не волнуйся, я справлюсь. Может быть, впервые в жизни мне хочется ребенка от любимого человека». Ей было тогда почти сорок лет.
На заводе никто не догадывался, что специалист, работающий в горячем цехе, едва видит.
Силы свои Ольга переоценила. Еще задолго до родов хозяева ателье, где она работала, выставили беременную за порог -- без всяких пособий и декретных. И пока была возможность, Оля строчила на старенькой машинке случайные заказы. Но Павел понимал, что эта неопределенность все больше ее угнетает, и всю заботу о семье ему опять нужно брать на себя.
К счастью, с помощью знакомых и в обход медкомиссии ему удалось устроиться на завод -- термистом. Платили неплохо. Но только он знает, чего стоили три года в горячем цеху, когда никто даже не догадывался, что человек, выполняющий сложнейшую работу, едва различает очертания предметов.
Он обеспечивал семью, а Ольга сидела дома с маленькой дочкой, шила ей нарядные платьица, встречала мужа горячим ужином. И все вроде стало у них налаживаться, если бы не внезапная комиссия на предприятии. Павла выдворили в 24 часа. Но ему опять повезло: одна из фирм, использующая в качестве «крыши» от налогов труд инвалидов, взяла его на работу грузчиком. И пудовые коробки, которые Павел целый день таскал на себе, казались легче перышка от мысли, что он не просто необходим жене и дочке, но может о них позаботиться.
К этому нужно добавить, что все годы, прошедшие после той давней травмы, он вел тяжбу с домостроительным комбинатом. Вначале доказывал, что травма производственная (»заботливые» коллеги, пока он лежал в больнице с сотрясением мозга, исправно ставили ему в табеле «восьмерки»), а затем пытался получить с обанкротившегося предприятия положенные по закону «регрессные». Последние годы во всех поездках по судам, юридическим консультациям и исполнительным службам его сопровождала Оля. В тот майский день 2000 года, когда солнышко пригревало совсем по-летнему, и поэтому казалось, что все их проблемы вот-вот решатся, они ехали в переполненном автобусе из Приднепровска. Мужа Ольга пропустила вперед, а сама едва втиснулась на заднюю площадку перед закрывшейся дверью. Поручней не было, и она прислонилась к дверям.
Обшарпанный «лазик» уже круто выворачивал на Набережную, когда задняя дверь внезапно распахнулась -- и Оля на полной скорости вылетела из автобуса, упав спиной на проезжую часть и ударившись затылком об бордюр. Павел вначале даже не понял, почему вдруг завизжали тормоза и закричали люди. А когда кто-то с ужасом сказал рядом: «Женщина выпала из автобуса», -- сердце его стремительно рухнуло в бездну. Он сразу понял, что это Оля…
За этот час, пока он, сидя на обочине, держал ее голову на коленях, в его волосах появилась широкая белая прядь. Оля была еще жива. Но до больницы ее довезти не успели: открытая черепно-мозговая травма. Когда вечером Павел Иванович пришел в детский сад за дочкой, воспитательница ахнула: что с вами?
-- Мы с Катей остались одни, -- сказал он.
Так они и живут уже почти два года -- слепой человек и маленькая девочка. В память о женщине, которая была с ними, остались две недошитые вельветовые курточки (детская и мужская). Павел Иванович теперь почти не выходит из дома, боится: случись что с ним, дочка останется совсем одна. Пытается поменять свою квартиру, где все напоминает Олю, на другую, пониже этажом. Но результат пока неутешительный: глянут на разруху, царящую в доме (Павел не в силах сейчас отремонтировать плиту, заменить сантехнику), и уходят. А кто-то, воспользовавшись слепотой хозяина, еще и прихватил единственную в доме ценность -- Катин золотой крестик. Помощи им ждать сегодня неоткуда. Даже водитель, сидевший за рулем злополучного автобуса и письменно пообещавший помогать семье, пришел только раз -- дал сотню гривен. Это все, во что оценили Ольгину жизнь. Правда, помогает благотворительная еврейская организация, привозит три раза в неделю продукты, что избавляет Павла от необходимости ходить в магазин.
-- Катя уже очень многое умеет сама, -- с гордостью рассказывает отец, -- и вещи свои постирает, и подметет, и посуду помоет, даже картошку пытается чистить. Помощница моя! Уроки она делает в школе, а вечером (телевизор у нас не работает) я ей пересказываю те книжки, которые сам читал в детстве. И Бога благодарю, что я много читал.
-- А ты сама чем любишь заниматься? -- спрашиваю у Катюши, вертящейся перед зеркалом.
-- В куклы играть! -- тараторит она. -- Их у меня в-о-о-т сколько, -- и широко разводит руки.
Проводив утром дочку на школьный автобус, отец так ждет ее возвращения, как не ждал в своей жизни никого и никогда.
-- Пап, у нас мука есть? -- кричит с порога Катя, врываясь, словно лучик солнца, в серый мир, окружающий Павла. -- Нас в школе научили бублики и рогалики печь!
И тьма вокруг словно расступается под натиском звенящего, родного ее голоска…
Читайте нас в Facebook
