Михаил шемякин: «никогда публично не оцениваю коллег, хотя они позволяют себе высказываться, что мне место в психиатрической больнице»

Можно любить или не любить Шемякина, но его длинноносиков ни с кем не спутаешь. Как не спутаешь и самого Михаила, в вечном френче и низко надвинутой на лоб фуражке…

«Не призываю давить свободу слова, но границы дозволенного должны быть»

-- Сегодня вы мирный, Михаил?

-- Если разобраться, мы вообще люди мирные…

-- Но.. ?

-- … но, как полагается, наш бронепоезд стоит на запасном пути.

-- Это я успел заметить: какое ваше интервью не возьмешь, везде вы воюете с кем-то, ругаетесь.

-- Разве же это ругань? Если бы мне дали волю…

-- Без проблем, Михаил. Я пришел вам ее дать…

-- Не то настроение, чтобы разборки затевать. Да и с кем? С вашей постсоветской прессой? Что она сегодня собой являет? 99 процентов публикаций -- самое натуральное дерьмо.

-- Нюхали? То бишь -- читали?

-- Регулярно! У меня ваши газеты постоянно под задницей лежат.

-- Полагаете, там им место?

-- Иногда попадаются статьи, авторы которых стараются сохранить объективность, но это случается крайне редко. Чувствую себя ассенизатором, пытающимся в бочке с дерьмом отыскать жемчужину. Почему по любому поводу надо ерничать и стебаться? Почему плевок в сторону уважаемых людей считается доблестью? В советское время ходило выражение: «В «Правде» нет известий, в «Известиях» нет правды». Мы учились читать между строк, угадывать намеки, оттенки, полутона. Сегодня и этого не осталось. Все предсказуемо! Заранее известно, кто заказал статью, какую цену за нее заплатил. Все газетные «утки» -- подсадные! Абсолютно не верю вашей прессе. Сегодня пишете одно, завтра -- другое, через день -- третье… Судиться с вами совершенно невозможно, вывернетесь, найдете способ нагадить. В Америке недобросовестного писаку и издателя, что называется, разденут донага, поэтому пресса там осторожна в оценках и высказываниях, а здесь любое судебное решение легко проигнорировать. Не призываю давить свободу слова, но рамки, границы дозволенного должны быть. А то получается, как в анекдоте: «Все мы в среднем бляди».

-- Это в каком же, извините, смысле?

-- Рассказываю. На дороге сломался грузовик, в кузове которого ехали молоденькая офицерская жена и городская шлюха. А мимо из бани шла рота солдат. Гулящая девка крикнула бойцам: «Мальчики, не проходите, полезайте к нам». Сержант поинтересовался: «А вы -- это кто?» Шлюха подумала и ответила: «В среднем все мы тут бляди».

-- Словом, вы против усреднения?

-- Ну да! Поймите простую вещь: хама невозможно накормить. Ему всегда будет мало. Сегодня папарацци сфотографировал какую-нибудь кинозвезду в полуобнаженном виде, и редактор тиснул карточку на обложку журнала. Хам с радостью проглотит наживку, а завтра потребует добавки. Значит, чтобы и следующий номер раскупили, придется печатать уже полную обнаженку. Порочный круг! Я не против желтой прессы, наверное, и она имеет право на существование, но нельзя же всем скатываться до уровня бульварных изданий! Не могу вообразить, чтобы «Нью-Йорк Таймс» стала, например, публиковать предсказания астрологов или обсуждать, откуда шрамы на лице у Шемякина. А в России такое запросто возможно. Каких только глупостей не читал по поводу тех же шрамов в ваших газетах! Чуть ли не сам себя изрезал, сознательно изуродовал.

-- Расскажите правду, и журналистам не придется ничего сочинять.

-- Никакого отношения к ножу или бритве шрамы не имеют. Это след ожога, производственная травма. Раскаленная решетка грохнулась прямо на меня. У меня и плечи обожжены, но этого, к счастью, не видно. От шрамов на лице тоже с радостью избавился бы. Вранье, будто я только и думаю о собственном пиаре. В мои планы не входит выделяться среди окружающих.

-- Полагаете, этот френч, сапоги до колен, неизменная фуражка и темные очки делают вас незаметным в толпе?

-- Как и не снимавший кепи Тулуз-Лотрек, я вынужден защищать глаза, изрядно выжженные сваркой и электрическим светом. Даже когда был на приеме в Кремле, сначала фуражку снял, испытывая почтение к месту, а потом все же попросил разрешения одеть головной убор.

-- А с кем вы в Кремле общались?

-- С Путиным.

-- И как оно, общение?

-- С президентами всегда интересно. Особенно с молодым и энергичным, вроде бы стремящимся что-то изменить в стране.

-- Почему «вроде бы»?

-- Посмотрим, что получится. Я искренне симпатизирую Путину и надеюсь, он справится с задачами, которые ему неизбежно придется решать.

-- Долго вам пришлось добиваться аудиенции у ВВП?

-- Нет. У меня отношения с президентом достаточно теплые. И беседовали мы о серьезных вещах.

-- Например?

-- О необходимости возрождения российского искусства, выводе его на международную арену.

«Зачем беспокоиться об имидже, если есть имя»

-- Что просили у президента?

-- Ничего.

-- Зачем же тогда ходили?

-- Я ведь сказал: для разговора о том, как помочь российскому искусству.

-- И чем вы готовы ему, искусству, подсобить?

-- К примеру, созданием здесь филиалов моего института.

-- Значит, все-таки просили у Путина содействия?

-- Не понимаю, вы хотите поссорить меня с президентом? Я был приглашен на встречу с главой страны. Сначала в качестве иностранного гостя присутствовал на трехчасовой беседе Путина с деятелями культуры России. На второй день имел индивидуальный часовой разговор.

-- В ходе которого вам и была обещана поддержка?

-- Да, но мне не пришлось ничего просить! Президент сам поинтересовался, где я живу и работаю, когда приезжаю в Россию. Честно ответил, что останавливаюсь в отелях, а мастерской у меня нет. После этого президент позвонил господину Кожину и сказал: «Очень хотелось бы, чтобы у господина Шемякина появилась в Москве своя мастерская». Управляющий делами задал встречный вопрос: «В какой срок подготовить предложения?» На это Путин остроумно заметил: «Шемякина изгнали из страны в 1971 году, значит, в очереди он стоит уже 30 лет… Его черед подошел, пожалуйста, решите вопрос поскорее».

-- Судя по тому, что встречаемся мы по-прежнему в гостинице, кремлевская быстрота -- понятие относительное?

-- Почему? На улице Садовой мне выделили два этажа в жилом доме, бывшие коммунальные квартиры. Там идет ремонт. Правда, я решил все же не делать мастерскую, а открыть филиал института, чтобы проводить занятия со студентами и устраивать выставки. Будет еще небольшой, метров на двести, камерный зал и комнатка, где я смогу останавливаться.

-- Значит, к следующему приезду рассчитываете обрести в Москве свою крышу над головой?

-- Надеюсь. Вероятно, теперь прилечу к апрелю, когда в Большом театре должны показывать «Щелкунчика».

-- Заметил, что пока жилья нет, вы снимаете апартаменты в самых дорогих столичных отелях -- если не в «Метрополе», так в «Балчуге». Пафоса ради?

-- В «Балчуге» мне делают большую скидку, иначе не потянул бы здешние цены. Прежде жил в «Президент-отеле», славящемся дешевизной. Когда там стали докучать «ночные бабочки», перебрался в гостиницу «Арбат», тоже принадлежащую управлению делами президента. О пафосе не думаю. Я не Пугачева, Киркоров или прочая ваша попса. Зачем беспокоиться об имидже, если есть имя? Имя серьезного художника и скульптора. Перед кем или чем выпендриваться? У меня достаточно титулов и наград, включая, скажем, Госпремию России и звание рыцаря изящных искусств Франции. Никогда не кичился этим, не таскал цацок на груди. Все награды лежат сваленные в один ящик, куда никто и не заглядывает. Я же не Ростропович, который безумно гордится заслугами перед человечеством. Однажды он потряс Высоцкого. Володя давно просил меня познакомить его со Славой, и как-то я свел их в парижской квартире Ростроповича и Вишневской, расположенной неподалеку от площади Трокадеро. На протяжении часа, пока мы были в гостях, Ростропович бережно доставал бесконечные значки, медальки, ордена, ленточки, подвязки и долго, нудно объяснял, какая королева или принц ему это вручили. Володя был так поражен, что, выйдя на улицу, не удержался от вопроса: «И это великий Ростропович?!» Мне пришлось подтвердить: «Да, неравнодушен наш Слава к славе… »

«Я в прошлом крепко употреблял»

-- У каждого, Михаил, свои слабости. Вы, например, о России говорите исключительно «у вас», «ваша страна», что, не скрою, режет слух.

-- Это моя родина, но страна не моя. Приезжаю в Питер, вхожу в подъезды домов и всякий раз диву даюсь. Ощущение, словно здесь прошлись легионы бесов: выломали чугунные решетки, раскололи ступеньки, исцарапали перила, изрисовали стены и потолки, сожгли почтовые ящики…

-- Разве такое вы видите только в Питере?

-- Нет, еще в нью-йоркском Гарлеме. Когда в дом вселяются черные, они моментально разрушают все. Даже унитазы выбрасывают на улицу и гадят на лестничных клетках. Засрут все до предела, оставят за спиной выжженную землю и переберутся в следующий дом. Мы вроде бы не негры, но временами ведем себя очень похоже. Конечно, и в Москве, и где-нибудь в Саратове такие же жуткие подъезды, как в Питере, но именно в Петербурге контраст между роскошью фасадов и внутренней запущенностью зданий особенно бросается в глаза.

-- Может, в вас говорит и личная обида на Питер?

-- С какой стати?

-- Разве нет поводов? Хотя бы обращение с вашим памятником Петру. Ему ведь постоянно достается.

-- Это есть. Задняя спинка кресла, на котором сидит император, изрядно исчирикана, Вани и Мани завели моду оставлять там автографы. Моего Петра залапали, и теперь он блестит, как золотой. Памятник превратили в мифологический объект: якобы достаточно потереть левую руку, чтобы пришли творческие успехи, прикосновение к правой руке принесет материальные блага, а сидение на коленях у императора позволит безболезненно потерять девственность.

-- Волшебная сила искусства, Михаил! Интересно, а вы об какую руку третесь?

-- Я же создавал скульптуру, до трещинки ее знаю… Но, кстати, Петру не так достается, как памятнику архитекторам-первостроителям. Его разрушили до основания. Делали это методично и упорно. Сначала спилили бронзовый стул, потом ломом сбили со стола архитекторские атрибуты, сломали и вывезли в неизвестном направлении четырехсоткилограммовый стол, затем автогеном срезали портреты архитекторов… В итоге от памятника осталась гранитная плита. Власти всю вину за содеянное свалили на неведомых бомжей. Настолько нелепое объяснение, что даже обсуждать его не хочется. Ясно, что памятник уничтожался целенаправленно.

-- На московские «Пороки», установленные на Болотной площади, пока не покушались?

-- К счастью, нет. Есть защитная решетка, пост круглосуточной охраны.

-- По-вашему, это нормально?

-- Так ведь и «Джоконду» приходится прятать за стекло. Разве мало идиотов на свете? Помните, маньяк плеснул кислотой на «Данаю» в Эрмитаже?

-- Раз уж вы о классиках заговорили, еще одну известную работу хочу напомнить… Что-то до боли знакомое привиделось мне в фигуре, изображающей алкоголизм.

-- Вы пьете?

-- Спасибо, нет.

-- А я в прошлом крепко употреблял… Словом, образ, изображенный мною в «Пороках», собирательный.

-- О том и речь, что не такой уж он собирательный… Вы, Михаил, во дворце Питти в городе Флоренции, наверное, были?

-- Разумеется.

-- А Бахуса, как две капли воды на вашего алкаша похожего, там не встречали?

-- Да, я использовал флорентийскую скульптуру в качестве прообраза.

-- Сие плагиатом не попахивает?

-- Боже упаси! Готовлю к печати книжку, где будут и фотографии двух Бахусов -- из парка Питти и моего. Никогда не скрывал, что именно служило мне лейтмотивом.

-- Другие фигуры тоже имеют иностранных «родителей»?

-- Конечно! Скажем, я работал со средневековыми гравюрами. Искал символику, хотел понять, как аллегорически изобразить разврат, проституцию, прочие пороки. Заказ Юрия Лужкова меня крепко озадачил. Почти полгода размышлял, как же показать зло, угрожающее детям. Приходилось учитывать и то, что народ в России практически не сталкивался с современной скульптурой и привык к лобовым образам. Согласитесь, Ленин на площади или девушка с веслом в парке культуры отличаются от моих «Пороков»… Требовались особые решения. Кажется, я их нашел.

-- Ага, и сделали подписи под скульптурами -- для тупых.

-- Не для тупых, нет. И на Западе аллегорические памятники нередко имеют расшифровку. Не все ведь сразу могут понять мысль художника.

А что касается вашего вопроса про пост охраны у «Пороков», так это не моя инициатива, Юрий Лужков распорядился, когда увидел мои эскизы.

-- Предвидел реакцию зрителей?

-- Если не считать журналистов, отвязавшихся по полной, у остальной публики реакция самая нормальная. Сегодня утром ехал по Болотной на встречу к Лужкову и был приятно удивлен: памятник еще не открыт, а уже стоит толпа желающих посмотреть на него. Заметил даже автобусы с иногородними туристами. Все понуро ждали, пока распахнут ворота.

«Прижизненные музеи -- как-то не очень скромно»

-- А вы, Михаил, определенно не обходите властные кабинеты стороной. Серьезные у вас собеседники -- Путин, Лужков…

-- Что у вас без власти сделаешь? Здесь же по-прежнему все зависит от царя-батюшки, от его благословения.

-- У Юрия Михайловича благословение нашли?

-- Опять вы… С мэром мы говорили о проблемах кинотеатра «Форум».

-- А какие у него проблемы? Просветите.

-- Мне предложили сделать в нем музей Шемякина, от чего я отказался.

-- Почему?

-- Прижизненные музеи -- как-то не очень скромно. Москве и без меня хватает музея Шилова. Теперь вот Глазунов собирается свой открыть…

-- Не уловил интонацию: вы иронизируете по поводу Шилова и Глазунова?

-- Говорю лишь, что мне подобный путь не подходит.

-- А вы видели работы этих мэтров?

-- Никогда публично не оцениваю коллег, хотя они и позволяют высказываться в том смысле, что Шемякину место в психиатрической больнице. Я же желаю всем здоровья и успехов. Едва начались гонения на Зураба Церетели и его Петра, сразу выступил в защиту. Во-первых, терпеть не могу, когда все наваливаются на одного, во-вторых, искренне считаю: это достойнейшее произведение, украсившее город.

-- Впечатление, что Москва маловата для колосса.

-- Парижане тоже долго не могли привыкнуть к Эйфелевой башне…

-- И все же, Михаил, что с «Форумом» будет, вы не договорили.

-- Юрий Михайлович согласился открыть там филиал моего института.

-- Еще один?

-- Да. С выставочной площадкой для художников, работающих в кино, театре, мультипликации, и с небольшим залом для различных перформансов. По-моему, так использовать «Форум» разумнее, чем устраивать собственный музей.

-- Но уже были попытки реконструкции этого кинотеатра.

-- Да, сначала госпожа Пугачева планировала открыть театр песни, потом Володя Спиваков пробовал что-то сделать… Может, третий заход окажется более удачным? Во всяком случае, мне пообещали произвести ремонт за счет Москвы -- все равно этот памятник архитектуры когда-то надо приводить в порядок. Если бы предложили самому искать спонсоров, наверное, отказался бы от проекта, как и Спиваков. Попросту не знаю в России людей, которые могли бы дать мне на это денег.

-- Так вы же постоянно публично поливаете олигархов. Из каких таких хулиганских побуждений они станут после этого помогать вам?

-- Я на их помощь не особенно и рассчитываю.

«Восемь котов и четыре собаки, живущие в доме, все равно что мои дети»

-- А в чем причина такой нелюбви к отечественным толстосумам?

-- Вопрос по меньшей мере странен. У любого нормального человека и русского патриота достаточно оснований, чтобы не питать теплых чувств к тем, кто приложил руку к разорению родины.

-- И это говорит человек, много лет живущий в Америке и заглядывающий в Россию по праздникам?

-- Что за гэбистские формулировки? Кому какое дело, кто и где живет? Или позавидовали подвалу, в котором я обитаю последние двенадцать лет?

-- Ради Бога, Михаил! Мне вашего ничего не надо… А почему, кстати, подвал?

-- Когда-то я купил несколько домов в сельской местности. Самый большой из них, где мечтал сделать библиотеку и жить, сгорел.

-- По пьяной лавочке?

-- Да, я говорил, что в свое время крепко пил, но не до такой же степени, чтобы дома палить! Нет, тут другое. Я погнался за дешевизной и пригласил польских строителей, чтобы те привели дома в божеский вид. Забыл народную мудрость: «Что дорого, то мило, что дешево, то гнило». Словом, поляки сэкономили на растворителе и стали выжигать старую краску на окнах паяльной лампой… Дальше рассказывать? Когда дом загорелся, работнички бросились бежать, их поймали в 70 километрах… К моменту моего приезда от дома остался подвал.

-- Там и живете?

-- Нет, в соседнем здании. Сгоревший дом восстановили, но отопления в нем по-прежнему нет. Использую под летние скульптурные мастерские. Условия суровые.

-- Нравится чувствовать себя спартанцем?

-- Деньги, деньги! Где их взять на все? Если бы мой карман был адекватен моему имени…

-- Однако на домашний зоопарк вы средства нашли.

-- Это не зоопарк. Восемь котов и четыре собаки, живущие в доме, все равно что мои дети. Я их люблю.

-- Не многовато ли объектов любви?

-- Это не рекорд. Когда жили в Германии, у отца (он тогда служил военным комендантом) было 12 охотничьих собак. Мы с ними проехали практически всю Саксонию…

К слову, многих четвероногих «детишек» я привез из Москвы. Порой не выдерживал общения с людьми, шел на Птичий рынок и покупал очередного щенка. У меня с Птички два шар-пея и французский бульдог. Были мастиффы, но умерли от старости. Жил когда-то и знаменитый бультерьер Урка, о котором Володя Высоцкий писал. Когда Урка сдох, я так переживал, что даже установил ему памятник: стоит в треуголке, камзоле и курит трубку, а рядом -- вся его собачья родословная до пятого колена… Я Урку привез из Ливерпуля, породистый был пес.

-- И как только ваши кошки с собаками уживаются?

-- Нормально. Это же не люди…

 

388

Читайте нас в Facebook