Лев дуров: «во время выступления юрия никулина в цирке творилось что-то невероятное -- ну просто стон стоял! »
Замечательный актер театра и кино Лев Константинович Дуров -- великолепный рассказчик, любитель розыгрышей, анекдотов. Но писателем себя не считает. Он говорит, что это навязчивые издатели его «достали», поэтому вынужден был сесть за перо. А поскольку напряженный ритм работы не дает возможности актеру заняться писательским делом (честно говоря, невозможно представить темпераментного, энергичного Дурова сидящим за мемуарами), он ночью наговаривает свои воспоминания на диктофон, а затем в свободное время расшифровывает их. Первая книга Льва Дурова называется «Грешные записки». В ней много смешных, интереснейших историй о знаменитых людях. А недавно в издательстве «Вагриус» вышло продолжение его книги -- «Странные мы люди». Комические рассказы из реальной жизни о друзьях актера и его коллегах заставляют читателя беспрерывно хохотать. С любезного разрешения издательства «Вагриус» «ФАКТЫ» предлагают ознакомиться с некоторыми главами из этого произведения.
«Познакомились мы с Юрием Владимировичем, когда он был подставным в цирке»
Приглашают меня как-то в дирекцию театра. Там мне вручают шикарный конверт -- весь в штемпелях и печатях. Вскрываю и вижу отпечатанное на машинке письмо на английском языке. Нашел переводчика, и тот мне перевел, что фирма «Парамаунт» приглашает меня в фильм «Пятеро». И что из советских артистов предлагают сниматься еще господину Никулину. С американской стороны участвуют Пол Ньюмен и еще какой-то популярный артист. Я сразу все понял и позвонил Никулину.
-- Владимирыч, -- сказал ему, -- ты меня не купишь. Кончай свои розыгрыши.
-- Ты о чем? -- спрашивает.
-- О письме из Голливуда.
-- Значит, ты тоже получил? -- радуется Никулин. -- И мне прислали. Не веришь? Сейчас я к тебе Макса с этим письмом пришлю.
Приезжает его сынишка и передает мне точно такой же конверт, в котором лежит письмо с переводом. В нем сказано, что господину Никулину предлагают роль в фильме «Пятеро» и что из советских артистов предлагают еще роль господину Дурову и т. д. Звоню Никулину.
-- Юра, -- говорю, -- извини. А я думал, ты разыгрываешь. Ну что ж, поедем, научим их, как надо работать.
Проходит неделя, никто не интересуется моими связями с США, и министерство культуры молчит. Звоню Никулину.
-- Владимирыч, -- говорю, -- ты чего-нибудь получал еще оттуда?
-- Нет.
-- Тогда, -- говорю, -- ну их к черту! А то дома уже все волнуются, когда дед поедет, чего-нибудь привезет.
-- Не поедем, -- соглашается Никулин.
-- Не поедем -- пусть прозябают.
Никулин помолчал немного и спрашивает:
-- У тебя конверт далеко?
-- Вот он, -- говорю, -- на столе.
-- Возьми его в руки.
Я взял.
-- Там есть большая треугольная печать? -- спрашивает.
-- Есть.
-- Прочти, что на ней написано.
-- Там же по-английски.
-- Но буквы-то ты знаешь, вот и читай.
Я читаю: «Счастливого пути, дурачок».
А познакомился я с Юрием Владимировичем, когда он был еще подставным в цирке. Подставной -- это свой человек. Когда артисты с арены приглашают кого-нибудь из публики, подставной тут как тут, и вот тут с ним начинают валять дурака.
Это было давным-давно -- на общественном просмотре цирковой программы. Ну, общественный просмотр -- это когда собирается вся театральная общественность: и актеры, и режиссеры, и художники. Тогда Никулина широкая публика, в общем-то, еще не знала, и известным он не был. Знали его только цирковые.
Народу -- полный цирк! Обычно на такие представления приходит вся Москва. Все обожают цирк: и простые люди -- дворники, водители, и интеллигенция -- профессора, академики, то есть кто угодно, потому что это особое искусство -- искусство мужественных и отважных, искусство смешных и смешащих.
«Никулин садился на лошадь задом наперед, прижимал к груди конский хвост и в таком положении сказал по манежу»
И вот идет номер за номером. На манеж на роскошных лошадях выехали туркменские наездники в белоснежных папахах. Они грандиозно отработали свой номер, и их долго не отпускали: в конце номера были бурные аплодисменты. Неожиданно один из всадников, точно не помню, наверное, это был их руководитель, обратился к публике:
-- Кто хочет стать артистом? Кто хочет стать наездником?
Есть такой прием в цирке. И вот он стал спрашивать желающих, но никто не решался стать наездником. В конце концов, он вдруг обратил внимание на какого-то парня и сказал:
-- Ну вот -- ты! Иди, иди сюда!
И стал вытаскивать на манеж очень странного мужчину. Вид у него был чудовищный: засаленный бушлат, как у человека со старой баржи, какие-то странные мятые брюки с потертыми коленями, кирзовые сапоги, из-под бушлата выглядывала застиранная ковбойка и кончик рваной тельняшки, а на голове была помятая мичманка со сломанным козырьком. Этот портрет во всех деталях я помню до сих пор. Как будто он сейчас стоит передо мной. Но дело даже не в этом. Дело было в лице этого человека, в его глазах! Никто даже и подумать не мог, что это подсадной.
А рядом с ним сидела его жена. Как потом я узнал, это действительно была жена Никулина -- Татьяна. Она была одета так, как одевались все тетки в ту пору: замотанная платком и с огромной авоськой с апельсинами и колбасой. Она дергала супруга за рукав и ругалась:
-- Куда поперся? Какой артист? Сиди на месте!
А он шевелил губами, и все понимали, что муж матерится.
-- Ладно, перестаньте! -- успокаивал их руководитель. -- Не надо ссориться, все будет хорошо.
И вот, озираясь по сторонам, мужик медленно выходит на арену.
-- Давай ногу, я подсажу тебя на лошадь! -- командовал руководитель.
Парень сгибал ногу, и тут начиналась подлинная глупость, просто идиотизм! Руководитель, подсаживая, перебрасывал его через лошадь, и этот парень падал лицом в опилки, вставал и долго-долго вытряхивал эти опилки изо рта и ушей. Но самое изумительное было в том, как он смотрел на публику: это был взгляд человека, который впервые попал на манеж и вдруг увидел цирк с обратной стороны -- не как зритель, а как актер. Он смотрел на зрителей с каким-то мистическим ужасом. И вот тут началось нечто: от этого невероятного лица, от камуфляжа, в который он был одет, в зале начала потихонечку назревать жуткая истерика. Я такого никогда больше в своей жизни не испытывал! Выглядело это как полная глупость. Опять к нему обращался руководитель: «Давай я тебя подсажу». Тот, конечно, опять перелетал через лошадь, опять падал лицом в опилки, потом вставал, долго что-то вытаскивал изо рта, долго рассматривал внимательно-внимательно, затем начинал задумчиво жевать, глядя куда-то вверх, под купол. А Татьяна, изображающая жену (и на самом деле жена), кричала:
-- Жуй, жуй! Это из лошади!
А он отмахивался и дожевывал. Потом его опять подсадили, причем задом наперед. Ездить он, конечно, не умел, поэтому начинал искать опору и, в конце концов, находил ее в виде конского хвоста: он прижимал этот хвост к груди и в таком положении скакал по манежу. Только представьте себе картину: вот эту розовую часть лошади и лицо Никулина!
В цирке творилось что-то невероятное -- ну просто стон стоял! Потом с его ноги падал кирзовый сапог и развивалась длинная-длинная портянка невероятного цвета. В конце концов его выдергивали лонжей из седла, и он летал над цирком -- сначала проносился над публикой, потом кружил над манежем. Потом его снова роняли, он падал лицом в опилки и уже не соображал, что с ним происходит. И тут на арену выбегала Татьяна, била его авоськой с колбасой и апельсинами, и они вместе убегали.
Все это казалось глупостью, я сам отлично понимаю, что, если бы это делал я или кто другой, -- ничего бы не произошло. Но это был Никулин! Это было его обаяние, его невероятный талант! Я не знаю, случалось ли когда-нибудь что-нибудь подобное со зрителями где-нибудь в мире. Думаю, что нет.
550Читайте нас в Facebook
