Олена Степова: "Каждое утро я говорю своей земле, городу, Луганщине: "Ты только живи. Борись. Прорастай Украиной!"
Правозащитница и писательница из Свердловска Луганской области Олена Степова сегодня широко известна как блогер, благодаря которому интернет-аудитория узнает, что же в действительности происходит с людьми на Донбассе. Она наблюдала начало войны и делилась впечатлениями о происходящем в соцсетях. Сейчас Олена Степова живет в Черкасской области, но связи с оставшимися в оккупации земляками не теряет. На днях ей позвонили из родного Свердловска. О чем шел разговор, Олена рассказала в присущей ей эмоциональной манере на своей странице в «Фейсбуке».
«Мой город звонил мне, чтобы сказать: «Все будет Украина!» Вчера был самый тяжелый день в моей жизни. Морально. Хотя нет, самый радостный. Хотя… трудно определить свои чувства, когда тебе звонит твой город. Поздно вечером звякнул телефон. Номер незнакомый. Я подняла трубку:
— Алло! Слухаю вас. — В трубке было непривычно тихо, какой-то шорох. «Связь жуткая» — подумала я и только хотела еще раз спросить, кто звонит, как из телефона раздался тихий, совершенно тихий, нереально тихий голос:
— Это вы, Леночка?
— Я!
— Вы Олена Степова?
— Я!
— Вы наша Елена Степанец?
— Да!
Трубка замолчала и заплакала. Я слышала тихое дыхание и чувствовала, как у собеседника бегут слезы. Знаете, такой шелест от падающих на стол слез, как дождь. У меня начинали дрожать руки и сердце. Такие звонки ждешь, боишься, реагируешь на них всей раной своей души. Я молчала, слушая эти слезы и тишину, понимая, ожидая, впитывая струящуюся из трубки боль.
— Леночка, это я, Свердловск!
Голос не сказал «Катя», «Миша», «Галя». Голос сказал «Свердловск». Я понимала, что это нереально, но, разве реальна эта война, с первых дней навязчиво напоминающая постановочные кадры исписавшегося Михалкова.
Мне звонил мой город. Он плакал, он дышал, он жил, он шуршал мне в трубку то ли ветром, то ли душой. Тук-тук-тук — отзывалось в телефоне. Может быть, это капали слезы, а может быть, билось его сердце. Я не знаю, сколько мы так молчали друг другу. Мыслей не было. Я давно уже все сказала городу. В книге, в интервью, в молитвах. Каждый день, каждое утро я говорю своей земле, городу, Луганщине: «Ты только живи. Все пройдет. Грязь смоет дождь. За врагом придет смерть. Глупость не вечна. Она не может победить твою антрацитовую мудрость. Ты только живи. Борись. Прорастай Украиной!».
Трубка вздохнула:
— Леночка, родная наша девочка! Мы услышали о тебе на радио в «Полевой почте». Там читали твою книгу. О нас. О городе. О степи. О Провалье. Мы вот собрались все и решили тебе позвонить. Думаем: «А вдруг?». А тут твой голос (плачут), ты с нами, родная наша, с нами.
— Я с вами всегда, а как иначе? Если бы я хоть на секунду разуверилась в городе, я бы не кричала, не молилась, не плакала со страниц «Фейсбука», — плакала я в ответ. — Моя родная Свердловка, мои родные, вы слушаете украинское радио? — спросила я, даже не узнав собеседника, не спросив имя.
— Ой, что ты, конечно. Сразу, как заработало. У кого спутник, тот и телевидение смотрит. Мы ходим друг к другу на посиделки. Все, как ты пишешь. Мы — украинское подполье. Отсиделись в подвалах, вышли на свет Божий и поняли, что мы-то — Украина. Книгами меняемся подпольно, радио слушаем, телевизор смотрим. Тут много тебя в Интернете читают. Правда, спорят, кто пишет. Кто знает, что это ты, молчит. Большинство думают, что это киевские писатели, потому что знают тебя и считают, что не может простой человек из низов так в люди выбиться. Как это нас, окраину, и Киев читает, говорят, так не бывает. Писателями только люди из Киева становятся, по блату. А мы им говорим: «Мы не окраина мира, мы начало Украины». А за блат талант не купишь. Даже на «Одноклассниках» тебя читают. И распечатки на принтере твоих рассказов по городу ходят. И мы всех узнаем. И Косякова, предателя трусливого, узнали. И куму твою. И Иришку, нашу певчую птичку. И Ольгу, она ж регрессы шахтерам делала, а теперь с сынулей-опочленцем на пенсиях наживается. И Марецкого этого, тьху, мы теперь вообще попам не верим, врут все. Вот в «Одиночном» правда, не узнали, о ком конкретно. Просто у нас таких «одиночных» уже через двор.
Леночка, ты пиши, пожалуйста, пиши. Пока ты пишешь, мы живем. Понимаешь, нам кажется, что мы все умерли и попали в АД. А читаем тебя, понимаем: есть жизнь, и мы живы. Дыши за нас там, не сдавайся. А мы на 1 Мая на парад не пошли. Вот! Никто! Город пустой был. Без флагов, речей, транспарантов. А старики пошли в комендатуру, высказали все казакам. Говорят, вы, мол, Победой и фашистами прикрываетесь, чтобы нас грабить, да таких зверей, как вы, даже фашисты бы боялись, коммуняки вы, а не фашисты. Так их в яму бросили. Сидят. Голодают третий день. Мы в ОБСЕ звонили, а они говорят, не их компетенция. И мальчика из ополчения застрелили, что за дедов заступился. Вот как!
— Я уехала. Что я могу писать? Ведь я писала вести из зоны. Вживую. С натуры.
— Правильно, что уехала. Мы знаем, как Шмальц тебя расстрелять хотел. Уже весь город гудит. Ты молчала, а в городе-то все знают. Даже опочленцы говорят: «Один мужик в юбке в городе был, и того потеряли, надо было ее генералом ставить, уже бы город от бандитов освободили». Ты столько для людей сделала. Просто (молчание) мы не понимали, что ты делаешь… Вот, может, это и расплата. Ты за город боролась, за людей, за экологию. А мы не понимали, думали, это все мелочи, об этом власть должна думать, а не мы. Вот они и надумали. За нас. А сейчас понимаем: каждая мелочь, каждое наше молчание, каждое попустительство власти теперь по нам бьет.
Леночка, ты пиши. Мы теперь будем твоими ушами и глазами. Все будет с натуры. Мы, знаешь, флажки рисуем, пока радио слушаем. Поем украинские песни и рисуем. Карандашами раскрашивали бумагу в желто-блакытный. А на Пасху, как краски пищевой завезли, так мы набрали ее и теперь бумагу красим пищевой краской. Много купили. А потом флажки клеим на столбы. А они дерут. Ногти ломают, плачут, до крови дерут. Так мы что придумали. Мы на клейстер из муки флажки сажаем. «Столько „ваты“ маникюру попортило», — смеются. — А мы в окошко: «Ломай когти, ломай, меньше кусать нас будешь». Смеемся.
В этом мой город. Плачет, но смеется. Находит нестандартные решения. Может, потому, что ему всегда было трудно. А он жил. Мой город выживал при грабивших его регионалах. Едва не задохнулся от ненависти чиновников, вбивавших в головы людей бредовые идеи неравенства и зависимости. Выжил при укоренившемся ефремо-совке и ахметово-феодализме. Выживает при палящем солнце, под восточными суховеями, дующими с российской стороны. Выживает в окружении 45 горящих терриконов, в оккупации и удушающей российской любви. Выживет и сейчас. Выживет! Вы слышите, те, кто считает себя властью? Вы — тлен, всего лишь пыль, которая упадет и растворится в Провальских степях. А город будет жить. И даже если всего одно сердце будет биться в унисон с Украиной, Свердловск — это Украина.
Мы проговорили полночи. Каждые 30 минут, когда отключалась связь, начиналась паника. «А вдруг это сон? А вдруг не позвонят?» — металась я, ожидая звонка или набирая номер. Перезванивали, рассказывали, снова плакали, снова смеялись.
Перезнакомились, узнавали друг друга по историям «той» жизни. Рассказывали друг другу новые истории, вспоминали то, что происходило, но как-то забылось и не написалось, читали стихи.
— Леночка, как же хорошо говорить на украинском. Почему мы раньше не видели, не слышали, как он красиво звучит. Сколько в нем тепла. Мы так учим, так стараемся. Когда наши придут, мы им: «Слава Українi! Дякуємо, хлопцi, за нашу свободу! Хай щастить вам та вашим дiткам! Ми молились за вас усi цi страшнi днi наруги над нашою землею! Але ми вiрили та знали — все буде Україна!»
…Сегодня я буду читать им стихи, новости, комментарии друзей из «Фейсбука». Теперь я — их «Полевая почта». Я прочту им стихи Низового и Голобородько, Стуса и Костенко, свои и Ярину Чаплинську. И обязательно молитвы Яна Твардовского. Обязательно. Я буду лечить их веру, я буду наполнять их любовью, я буду заживлять их раны. Мой город звонил мне, чтобы сказать: «Все будет Украина!» Это дорогого стоит".
1650Читайте нас у Facebook
