Игорь кваша: «солженицын, шутя и смеясь, рассказывал мне, как уходит от слежки»
«Александр Исаевич часто сидел в кабинете Олега Ефремова, делился соображениями и своими заботами»
В ноябре 1962 года в журнале «Новый мир» появилась повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича»… Олег Ефремов попросил достать журнал с публикацией, мы все прочли повесть и были в диком восторге. Она произвела на нас ошеломляющее впечатление… Мечтали встретиться с автором и попросить его написать пьесу… Завлит «Современника» Леночка Рождественская пошла в «Новый мир», чтобы узнать, как связаться с Солженицыным. Он жил тогда в Рязани, работал школьным учителем физики. В редакции ответили, что он сам интересовался нами и что у него есть пьеса, которую он хочет нам передать…
Однажды нам позвонили из редакции и сказали, что Солженицын приедет такого-то числа и хочет прийти к нам в театр… Помню, как мы встречали его в фойе. Он вошел в шляпе, прорезиненном на клетчатой подкладке китайском плаще, их тогда многие носили. На ногах — не туфли, а ботинки на шнурках. Из-под плаща выглядывал коричневый костюм, в руках портфель. Вошел очень деловито и тут же стал знакомиться… Если не расслышал, переспрашивал фамилию. В ответ: «Очень приятно. Солженицын». И так со всеми. Потом спросил, можно ли посмотреть нашу сцену… Сначала мы с недоумением это восприняли и с некоторым юмором: вот тоже специалист по театру пришел. Но просто у него в ремарках все было расписано: как сцена опутана колючей проволокой, как должны стоять вышки с часовыми и как через зал должны прогонять заключенных, когда приходят новые партии; как их обыскивают…
Посмотрев сцену, Солженицын сказал: «Это подходит. Ну, что будем делать? Я бы хотел прочитать вам свою новую пьесу. Где это можно сделать?» Олег Ефремов пригласил в свой кабинет. Мы прошли, Александр Исаевич снял плащ, и девочки определили, что костюм у него из дорогого материала. Видимо, на какой-то из первых гонораров купил… А плащ и шляпа оставались еще те. Он сел, подтянул брюки, обнажились носки. Тогда их носили на резинках, которые пристегивались к голени. А у него этих резинок не было, наверное, болели ноги, как я подумал. И потому носки опустились, и стали видны белые солдатские кальсоны. На одной ноге можно было разглядеть завязочки…
Он разложил пьесу на столе и стал нам рассказывать, что до войны мечтал стать актером и даже пытался поступать в студию Завадского (известный советский режиссер, актер и педагог. — Ред. ), его не приняли, и он поступил в университет на физический факультет, а во время войны ушел на фронт… А затем начал читать пьесу «Олень и шалашовка»… Она произвела на нас большое впечатление, и мы захотели ее поставить… Стали распределять роли… Стали думать, как пробивать пьесу. Надеялись, что это получится, ведь Солженицын был в фаворе и выдвигался на Ленинскую премию. Но не тут-то было. Пьесу закрыли, а нам запретили о ней даже думать. Позже нашему завлиту звонили из КГБ и спрашивали: «У вас пьеса лежит в сейфе? Никому не показывать, никому не давать!» Всю эту эпопею Солженицын описал в книге «Бодался теленок с дубом».
У нас долго сохранялись с ним довольно тесные отношения. Он полюбил наш театр и стал к нам приходить, приезжая в Москву. Когда первый раз пришел на спектакль, был удивленно-восторженным: ему нравилось, что он попал за кулисы, что он с актерами, что они такие замечательные и так замечательно играют. Говорил массу комплиментов… Позже часто сидел в кабинете Ефремова, рассказывал о себе, делился соображениями и своими заботами…
«Когда закрутилась история, связанная с Нобелевской премией, Солженицын пришел в «Современник» и спросил у нас, ехать ему за ней в Стокгольм или не ехать»
У меня с ним возникли отдельные отношения. Он очень трепетно относился к сестре своей первой жены — Веронике. И, разойдясь с Наташей Решетовской, все равно продолжал поддерживать отношения с Вероникой… А я хорошо знал ее мужа — Юру Штейна: на первом в моей жизни фильме он был вторым режиссером. В Москве они жили на Песчаной улице, и я стал бывать у них иногда, когда туда приезжал Солженицын. Он назначал мне там встречи.
Я приезжал на свидание с ним, картинка была невеселой. Вдоль улицы курсировали черные «Волги» с антеннами, около самого дома стояла пара «Волг», а в подъезде на одном из этажей (лифта в доме не было) на подоконниках загорали «слесари», у них были раскрыты чемоданчики с инструментами, а они сидели и вроде перекусывали. Следили за Солженицыным постоянно… Он мне даже рассказывал, шутя и смеясь, как уходит от слежки. Вообще, он был большой конспиратор… Ничего не говорил в кабинете или комнате, выходил из помещения, чтобы сказать что-то, что не должно было дойти до ушей КГБ… Когда давал нам читать свои произведения, всегда говорил, кому дать, а кому не давать… Кому-то он доверял, а кому-то нет…
Еще в период борьбы за пьесу «Олень и шалашовка» у меня с ним была одна встреча, которая меня поразила. Он написал письмо Лебедеву, помощнику Хрущева, надеясь, что тот поможет с пьесой. И мы договорились, что я заеду в гостиницу «Москва», где Солженицын останавливался, возьму письмо и отвезу в ЦК… Когда я бежал в «Москву», встретил своего близкого друга — художника Владимира Медведева. Говорю: «Володька, подвези меня до гостиницы, Солженицын меня там ждет, я опаздываю. И подожди меня внизу. Я забегу, он мне отдаст письмо, и мы с тобой куда-нибудь двинем… »
Только один раз в жизни, именно в тот, я увидел Александра Исаевича расслабленным… «Я так не люблю жить в этой гостинице, — сказал он мне, когда я вошел в номер. — Это как ущелье. Когда я живу здесь, у меня всегда тоскливое настроение». Он был в домашнем виде, в тапочках. Ему хотелось потрепаться, и он стал рассказывать о своей болезни, как ему делали операцию лагерные врачи, и о том, что он знает — это рак. Теперь ему привозят какие-то лекарства, и он проходит тяжелейшие курсы. «Я эти курсы плохо переношу». И дальше говорит: «Вы знаете, почему я так со временем обращаюсь? Почему я так точен и от других этого хочу? На меня многие обижаются. Но я же не знаю, сколько мне отпущено… А я должен отдать долги. Я отдал свой долг зэкам, когда написал «Ивана Денисовича». Я отдал долг врачам, когда написал «Раковый корпус». Но у меня еще много долгов, а сейчас я задумал большую работу. И не знаю, сумею ли ее закончить». Видимо, он говорил об «Архипелаге ГУЛАГе»… А я, дурак, сижу как на иголках, меня же внизу ждет Медведев, мне перед ним неудобно. Ну и свернул разговор, хотя это была единственная возможность с Солженицыным так поговорить. Просто поговорить. Как я об этом жалею.
… Когда закрутилась история, связанная с Нобелевской премией, Александр Исаевич пришел в театр, попросил нас собраться в кабинете, несколько человек. Спросил: «Ребята, как вы думаете, ехать мне или не ехать в Стокгольм получать Нобелевскую премию?» Мы решились высказать наше общее мнение: «Не надо, Александр Исаевич, не впустят вас обратно… » Он так обрадовался: «Ой, я и сам так думал. Как хорошо, что вы мне это сказали. Это меня как-то укрепляет в моих мыслях… ». И он действительно не поехал…
… Когда его выдворили из Союза, все, что дальше происходило, на меня производило странное впечатление. Я слышал его интервью по «Голосу Америки» и Би-би-си, а мы всегда ловили по ночам эти «вражеские голоса», как ни трудно было на них настроиться… Странно он говорил и странно вел себя. Кого-то привечал, кого-то нет. Виктор Платонович Некрасов мне потом рассказывал, как Солженицын в Париже по непонятной причине отказывался принимать тех или иных людей… Похоже, он ощутил себя неким Мессией… Эта поездка по России… с митингами на станциях и толпами встречающих… Слишком уж публично для непубличного человека…
Наверное, дело в том, что он всегда жил в страшном напряжении, под чудовищным прессом, в обстановке слежки и постоянной опасности. Надо было скрывать и прятать рукописи… А когда выдворили из Союза, все разом изменилось. Корреспонденты вокруг, интерес ко всему, что он скажет. Свобода!.. Раньше он придерживался принципа никогда не давать интервью, говорил, что у него просто на это нет времени, он должен писать и все высказать через свои произведения. И вдруг такой поворот, абсолютно противоположный. Для меня возник новый, совершенно непохожий на себя Солженицын…
Подготовила Ирина ТУМАРКИНА, «ФАКТЫ»
491Читайте нас у Facebook
