"Я понимаю, как победить врага, но не знаю, как жить среди своих..." (фото)
Вернувшись из зоны боевых действий домой, Борис изменился до неузнаваемости: из заботливого уверенного в себе мужчины он превратился в затворника, который не может спать по ночам, а наутро — завязать шнурки на ботинках, потому что руки дрожат. «Я выжил, но часть меня умерла в бою, — признается боец. — Теперь я понимаю, как победить врага, но не знаю, как жить среди своих. Думаю: сложно выиграть войну, но не менее сложно выиграть мир».
К счастью, в Украине появились специалисты, которые могут помочь воинам вернуться к мирной жизни. Это частная, не имеющая отношения к государству инициатива волонтерских организаций, привлекающих иностранных специалистов с опытом работы в горячих точках мира. Так, благотворительный фонд «Мова добра», некоммерческая организация Wounded Warrior Ukraine и общественная организация «Союз Ветеранов Антитеррора» организовали в Украине первый 16-дневный тренинг по работе с шоком и посттравматическим стрессовым расстройством.
«ФАКТАМ» удалось попасть «за кулисы» мероприятия и узнать у его участников, что чувствуют люди, вернувшиеся из зоны боевых действий «на гражданку», какие с ними происходят изменения и почему, а также — что необходимо знать каждому жителю страны, в которой идет война.
«Чтобы понять, что происходит с бойцом, нужно на время спуститься на уровень инстинктов и реагировать, как животное»
— Перед тренингом я протестировала психоэмоциональное состояние бойцов, и результаты таковы: повышенная агрессия, агрессия по отношению к самому себе, депрессия, — объясняет медицинский психотерапевт Евгения Игрунова. - У ребят — посттравматический стрессовый синдром, который предполагает частые вспышки воспоминаний событий, которые происходили с ними на фронте. Страх, что те, кто находится здесь — не понимают и не примут. Ощущение вины — особенно если погиб товарищ. Постоянные вопросы: почему он, а не я? Мог ли я его спасти? Стыд за те поступки, которые в мирном обществе считаются постыдными, а на войне часто необходимы для выживания. Например, приходится причинить боль противнику, чтобы выведать информацию. Или взять еду в чужих домах, когда находишься в состоянии постоянного голода.
Важная часть послевоенной адаптации — понять, что конкретно и объективно с тобой происходит. Нужно дать человеку возможность посмотреть на себя со стороны. Для многих бойцов эта информация становится откровением. В посттравматическом состоянии кажется, что никто тебя не понимает, обостряется чувство справедливости.
— В чем принципиальное отличие между мировоззрением на войне и на гражданке?
— Война приводит к тому, что для человека существует только две категории — черное или белое. Друг или враг, хороший или плохой, наш или противник. Полутона исчезают. Во время войны все ресурсы организма направлены на выживание. Человек живет инстинктами, отбрасывая сложные многослойные социальные правила. Тут и возникает непонимание: от того, кто вернулся с войны, требуют вести себя так, как привычно и понятно мирному обществу. А бойцу нужно время, чтобы перестроиться — от двух недель до трех месяцев.
— Как вести себя эти условные три месяца тому, кто находится рядом с вернувшимся с войны?
— Это тот случай, когда важнее понимать не что нужно, а чего делать нельзя.
К примеру, после войны во Вьетнаме, 90% американских военных, которые участвовали в боевых действиях на территории этой страны, возвращаясь домой, разводились со своими женами. Почему?
Представьте себе двух людей, один из которых находится в опасности, ему и его окружению угрожает смерть. А другой в это время просит его не думать об этой опасности, а думать о его чувствах. То есть мы тому, кто контролирует периметр и натянут, как струна, пытаемся рассказать о своих эмоциях и потребностях эго. «Поговори со мной! Ты холоден! Ты что, меня разлюбил? Может, нам надо пересмотреть наши отношения? Тебя совсем не волнует то, что я чувствую!» — эти фразы произносят практически все супруги бойцов. А первое время лучше на темы чувств вообще молчать.
Нам, тем, кто способен понять, что происходит, надо на время спуститься на уровень инстинкта, и оттуда уже вытаскивать близкого человека. Вспомните, как приручают раненых животных. Каждый день садятся чуть ближе. Это правильная стратегия. Когда мы показываем, что с нами безопасно, что мы не внедряемся в его личное пространство, человек начинает позволять нам больше. И со временем он возвращается в состояние, когда способен слышать и понимать наши слова, чувства и эмоции. А сейчас он молчит или хамит не потому, что разлюбил, а оттого что все, что кажется важным нам, для него временно не имеет значения.
Недавно был случай: я встретилась с солдатом после тяжелого боя, чтобы помочь преодолеть посттравматический синдром. Он не хотел встречи, увиливал, но я все-таки нашла его. «Сейчас ты начнешь задавать все эти вопросы», — сказал он мне. «Нет, — пообещала я, — давай просто выпьем кофе и покурим». И вот мы сидим, молчим. А я и сама не раз бывала в зоне АТО, плюс ребята мне накануне рассказали, как прошел бой. И вот через какое-то время он поворачивается ко мне, и я произношу единственную фразу: «Я понимаю, это был звездец». Он только кивнул. Но на следующий день мы уже встретились, чтобы разговаривать. И только спустя две недели он начал осознавать, что с ним происходит. Он вскакивал ночью с постели, хотел бросить гранату… Сейчас он помогает другим бойцам, объясняя им, что с ними происходит.
Проблемы возникают и с сексуальными отношениями. Жены признаются, что у вернувшихся с фронта мужей появляется тяга к агрессивному сексу, изменам, а нередко они и вовсе отказываются от секса. Здесь тоже стоит поучиться у животных. К примеру, волчица может злиться, не хотеть секса, но продолжать заботиться о своем волке, оставаясь с ним. Она дает понять, что это временное состояние. Нельзя говорить «Я не хочу тебя». Лучше: «Я сейчас не хочу секса, мне нужно время». Человек, который хочет понять другого, найдет способ это сделать.
— А если недели идут, а улучшений нет?
— Гарантий не даст никто, и если человек и до войны был склонен к унынию и жалости к себе, то ситуация может зайти в тупик. Мотивация, желание самого солдата изменить свое состояние и положение — это и начало, и основа эффективной адаптации. Наша же задача — понять и принять, а потом мягко помогать.
Ведь если быть честными, нас зачастую волнует не боец, а мы сами. Почему когда мы видим человека, который пережил боль, начинаем относиться к нему агрессивно или снисходительно? Сочувствие, желание понять его чувства — это нормально. Но мы беремся судить и жалеть, потому что это отличный способ убежать от себя. Внутри каждого из нас тоже живет боец, и у многих он тоже раненый. Только осознав собственные страхи, мы можем быть искренними и помогать другим.
— А если вернувшийся с войны — не близкий человек, как тогда себя с ним вести?
— Чаще всего общество относится к ветеранам либо как к амнистированным зэкам, либо как к героям. Вместе с тем солдат — это живой человек, который видел смерть, пережил страх смерти, которому нужно личное пространство и искренность. Так что лучше сказать, что чувствуешь на самом деле, чем соврать. Лучше признаться: «Я боюсь и не знаю, как с тобой разговаривать», чем нахамить, попытаться поставить на место или фальшиво улыбнуться. Понимаю, что искренности в мире вообще мало, все защищаются. Тем не менее в Украине сейчас без нее никак нельзя. Без искренности мы не выживем.
«Эксперты войны — это не те, кто прочитал много книг, а те, кто сам прошел через подобное»
Большую часть своей жизни ведущий психотерапевт тренинга — известный датский бодинамист Дитти Марчер провела в работе с людьми, пережившими различные формы шока и травм: преступниками, заключенными, солдатами, полицией США, ветеранами Вьетнамской войны, ливанскими и палестинскими беженцами. Сама она тоже неоднократно переживала шок: в нее стреляли, она ломала шею, пережила бомбежки. Дитти Марчер — соавтор уникальной методики работы с посттравматическими состояниями, основанной на телесных практиках и превращении негативного опыта в источник сил и знаний для помощи другим.
— В Украине много сильных мужчин, которые ничего не боятся, защищая свою страну, — говорит Дитти Марчер. — Но приходит время возвращаться, и человек чувствует, что не может жить, как прежде. Новый опыт мешает чувствовать себя удовлетворенным, наполненным. Посттравматический синдром может проявиться и через полгода, и даже спустя 13 лет. Среди мирного населения тоже много тех, кто страдает от этого синдрома. Количество агрессии растет, а агрессивное общество, в котором люди не доверяют друг другу, развивается очень медленно.
Дания занимает второе место в мире как страна с наибольшим в мире количеством солдат на душу населения — их 300 тысяч на пять с половиной миллионов жителей. Датчане воевали на Балканах, в Ираке, Сомали, Афганистане, долгие годы у нас не было специальных программ реабилитации солдат, а к традиционным психологам ветераны обращаться не хотели. В итоге немало людей в Дании живут с серьезными психологическими травмами, их семьи рушатся, социальные связи обрываются. В Украине сейчас нет специалистов по посттравматическим синдромам у военных. И чтобы решить сразу две задачи — адаптировать ветеранов и подготовить таких специалистов, имеет смысл объединить эти задачи. На своих тренингах я работаю только с теми, кто сам воевал или побывал в зоне боевых действий. Потому что убеждена, что эксперты войны — это не те, кто окончил вузы и много прочел, а те, кто сам пережил подобный опыт. Доверие — вот основа, без которой невозможна терапия. А бойцы доверяют тем, кто говорит с ними на одном языке. Кроме того, те бойцы, которые сумели преодолеть свои травмы и адаптироваться в результате тренинга, становятся лучшими помощниками для других солдат.
— С помощью каких механизмов вы вытаскиваете людей из посттравматических состояний?
— Нам всем нужна связка, ведь человек — не крокодил, он живет в обществе, группе, и человеку важно, чтобы после того как он на некоторое время выходит из своей группы, его потом тепло встретили, приняли. Нам важно иметь безопасное место, в котором чувствуешь себя спокойно, и безопасных людей, которым ты нужен и на которых можно положиться. Мы учимся находить таких людей и такое место.
Шок, который пережили бойцы, — это очень важный опыт, ужасный и великий одновременно. Возвращаясь домой, ветераны чувствуют, что не могут применить этот опыт в мирной жизни, не могут найти себе места. Мы показываем им, что они могут применить свои знания для поддержки других бойцов. Сопереживая их страхам, но не перенося их на себя.
Следующий момент — телесные практики. В течение жизни человек накапливает травмы, и в какой-то момент чаша с травмами переполняется. Человек хочет убежать от этой внутренней боли, но куда бежать? Работая с телом, мы возвращаем человека в состояние покоя и силы, которые нужны для работы со своими страхами, своей болью. Наша задача — чтобы человек научился распознавать сигналы своего тела, контролировать свои реакции и управлять ими.
*Дитти Марчер (крайняя справа): «Бойцы доверяют тем. кто говорит с ними на одном языке»
— Когда мы пугаемся, в теле происходит зажим, и зажимы с годами накапливаются, — объясняет тренер Роман Торговицкий, основатель Wounded Warrior Ukraine. — Эти зажимы сами никуда не уходят, поэтому на тренинге я учу людей от них избавляться через работу со своим телом. Это работа с позвоночником, суставами, дыханием. Это не спорт, не физкультура. Спорт не развивает осознанности в теле. Даже наоборот — спортсмену часто приходится игнорировать сигналы тела для достижения какой-то внешней цели. Наша же задача — прочувствовать глубинные мышцы тела. Обнаружить зажим и убрать его. Нервная система успокаивается. Уходят многие психологические барьеры. Появляется ресурс для развития. Следующий этап — учиться управлять своим состоянием, не проваливаться в стресс. Почему одни люди переживают посттравматический синдром, а другие — нет? Потому что когда контролируешь тело, понимаешь, что с ним происходит, можно влиять и на свои эмоции.
.jpg)
.jpg)
Один из участников тренинга, приехавший на него из зоны АТО, рассказывает:
— Когда человек идет на войну, он идет с одними ценностями, но там они перечеркиваются. Когда мы возвращаемся, нам кажется, что мир сошел с ума. Миру важны курс валют, цены, политика… Нам тяжело общаться и с друзьями, и с семьей, и со знакомыми. Люди задают глупые вопросы «убивал ли ты?», рассказывают, мол, «ты лоббируешь интересы кондитерской компании, а не воюешь за родину», «тут ты можешь больше пользы принести, а там вы убиваете своих братьев». Нам кажется, что нас не понимают. Приходишь домой, а там жена: «Тебя так долго не было! Ты меня все еще любишь?» А тебе кажется, что тебя хотят контролировать, тобой хотят манипулировать. Она видит, что теряет контроль. Она не знает твоих новых друзей. Обижается. Она звонит на фронт и говорит: «Ты не представляешь, как я страдаю». И боец действительно не представляет. Ему легче оборвать контакт, чем поломать себя. Иногда брак спасают дети. Но чаще и они не помогают. Плюс к этому все, что дает тебе государство — это в лучшем случае соцвыплаты и льготы. Человек остается один. Общество давит: иди работай. Ты должен! Никому нет дела до того, что ты уже никогда не будешь прежним. И мы становимся изгоями. Начинаем пить. Не потому, что алкоголь помогает решить наши проблемы, а потому что он помогает забыться.
— Чему такому учат на тренинге, что действительно помогает со всем этим справиться?
— Здесь не говорят, что мы больны, здесь предлагают поддержку, понимание реакций своего тела и того, как слышать и поддерживать других. Я могу быть честным с самим собой, признать проблему. И понять, каким образом эта проблема произошла. А значит — научиться жить с ней.
Здесь понимаешь, что люди критикуют нас, потому что защищаются. Обесценивают наш выбор, потому что хотят оправдать свое решение остаться на гражданке, не воевать. И знаете, это даже хорошо, что он не пошел воевать. Я наблюдал за теми, кого мобилизовали, а они не хотели служить. В критической ситуации от них вред. Они могут застопориться, не контролируют себя, могут убежать, стреляют не туда, куда надо. По статистике только 25% бойцов в первом бою стреляют в цель, остальные совершают хаотичные движения. Чтобы эту статистику изменить, нужно больше психологической подготовки. Нужно хотя бы 45 дней, или два месяца, чтобы освоить необходимое, чтобы сложились коллективные отношения, определились лидеры, доверие. И нужна мотивация.
Я понимаю, что первое время после возвращения нужно потратить на себя. Не на расслабление, выпивку, а на понимание себя, своих интересов, своего места в мире. На войне многие открыли у себя новые таланты: кто-то был дизайнером, а стал снайпером. Кто-то всю жизнь возился с машинами, а тут стал супер-поваром. Эти качества нужно развивать. Учить английский. Применять себя в новых сферах. Меня вдохновляют волонтеры. Эти люди бросили все, у них тоже рушатся семьи, но они продолжают помогать… вдохновленный их примером, я собираюсь сделать дом воина, где можно было бы собираться ветеранам. Причем не для того, чтобы вспомнить и выпить, но чтобы сделать что-то социально полезное -- помочь инвалидам, наркоманам, другим ветеранам. Если я приобрел опыт, с которым никогда уже не буду прежним, то моя задача — взять лучшее из этого опыта и направить его на помощь другим.
Во вьетнамской войне погибло 58 тысяч американцев, тогда как в течение последующих десяти лет после окончания войны покончили собой еще 60 тысяч ветеранов. Америка с опозданием осознала глубину ситуации и стала создавать центры реабилитации для военных и их семей. Афганская война закончилась в 1989 году, но многие из тех, кто на ней побывал, до сих пор чувствуют себя чужаками в обществе. Хочет ли Украина повторять такие ошибки? По предварительным подсчетам гражданских активистов, в реабилитации после окончания АТО будут нуждаться около шести миллионов украинцев. Около ста тысяч из них — участники боевых действий, около 500 тысяч — члены их семей, более полумиллиона — вынужденные переселенцы и около пяти миллионов человек — проживающие в зоне конфликта или на прифронтовых территориях.
Некоторые древние племена запрещали своим соплеменникам после войны возвращаться обратно в деревню, утверждает американский психолог Фрэнк Пьюселик. Их больше не считали человеческими существами. Если же человек хотел вернуться и жить в обществе, с ним встречались шаманы и несколько месяцев с ним работали. Шаманы верили, что вернуться к себе прежнему тот, кто прошел войну, не может. Зато он может стать «человеком мудрости».
11811Читайте нас у Facebook
