Беженцы из Песок: "Снаряды "перепахали" кладбище так, что человеческие кости разлетелись по всей округе"
До войны Пески были элитным пригородом Донецка, где любили селиться бизнесмены и преподаватели вузов. Некогда красивый и ухоженный, а теперь полностью разрушенный поселок стал одним из символов войны на Донбассе. Через Пески проходит передовая линия обороны как украинской армии, так и сил пророссийских боевиков. Это одна из самых горячих точек на карте боевых действий. Уже девятнадцать месяцев здесь практически непрерывно идут обстрелы.
Супруги Носко всю жизнь прожили в Песках и не хотели покидать родные места, несмотря на начавшиеся обстрелы. Первой не выдержала Татьяна Петровна: она выехала на мирную территорию летом прошлого года. Ее 67-летний муж Анатолий Николаевич остался охранять дом. Мужчину эвакуировали из поселка перед Новым годом. Тогда охранять было уже нечего: в жилище супругов Носко попало сразу шесть мин, превратив дом в руины.
— Война пришла в Пески 18 июля 2014 года в семь часов утра, — рассказывает 63-летняя Татьяна Носко. — Я как раз пошла к соседке за парным молоком для внучки, и тут начался обстрел. Это такой ужас, что словами не передать. Я бросилась домой. Прибежала, отдышалась, смотрю — а у меня подол сарафана мокрый. Пока бежала, от страха уписалась и даже не почувствовала этого… Потом узнала, что один снаряд разрушил дом круглой сироты, а второй — дом матери-одиночки. Будто специально выбрали самых бедных и незащищенных жителей Песок. Как та девочка-сирота плакала! Аж приседала, бедная.
Я же ведь чувствовала, что беда будет. Когда в Киеве бушевал Майдан, мы с мужем следили за событиями по телевизору. И вдруг передают, что началась стрельба по людям. Я заплакала и сказала Толе: «Ой, как страшно! Представляешь, что теперь будет? Танки прямо в хату заедут и развернутся». Так и случилось. В августе 2014 года танк, разворачиваясь, въехал к нам во двор и зацепил мою клумбу. Никогда не забуду, как гусеницы танка пожирали цветы. Сколько ужасов войны перевидала, но эта картина почему-то врезалась в память сильнее всего.
А видела я такое, что и вспоминать страшно. В июле 2014 года с одной стороны поселка стояли украинские военные, а с другой — «дээнэровцы». Они зачем-то расстреляли автобус, перевозивший жителей Песок из Донецка. Люди еле спаслись: выскочили из автобуса, забежали в лесопосадку и на четвереньках, чтобы их не было видно, ползли аж до дома. В другой раз женщину убило снарядом, ее тело лежало на перекрестке, а по нему танки ездили… Не буду говорить, кто точно, но, кажется, те же «дээнэровцы» расстреляли на улице мужчину и двух женщин. Мы хотели забрать тела: может, родственники будут искать, так хоть передадим. Но ведь лето, жара, и трупы так воняли, что к ним невозможно было приблизиться.
Как-то смотрю: едет бульдозер, а за ним КамАЗ, груженный мертвыми солдатиками. Их столько было — целая гора! Наверное, тех солдатиков закопали в лесопосадке. Я там однажды проходила и вдруг слышу: играет мобильный. Оглянулась — вокруг ни души. А музыка играет, играет. Пошла на звук и вижу: в кустах свежий холмик. Это оттуда, из-под земли, звук доносился. Видно, в спешке похоронили бойца прямо с мобильным.
А мы своих соседей хоронили в огородах или палисадниках. Потому что наше кладбище танки сравняли с землей. Однажды я слышала фразу «бывшее кладбище». Меня это тогда задело: «Разве может кладбище быть бывшим?» Оказывается, может. По Пескам стреляют из Донецка, отсюда дают «обратку» — снаряды часто ложатся на кладбище. «Перепахали» его так, что человеческие кости разлетелись по всей округе.
Я не знаю, кто прав, а кто виноват. Но знаю одно: там, где война, лишь горе и смерть. А выдержать это не всякому под силу. Сколько было случаев, когда наших, песковских, эвакуировали на мирную территорию, а они там почти сразу же умирали от инфаркта. Люди тут такого навидались, что дальше жить с этим просто не смогли. Чем только по нам не стреляли! И «Градами», и минометами, и фосфорными бомбами…
— У вас три дочери и четверо внуков. Они первыми выехали из Песок?
— Как только начали обстреливать Донецкий аэропорт, мои дети поняли, что надо бежать. Сначала вывезли внучат на море, а оттуда на мирную территорию. Самая младшая внучка Камилла очень боялась взрывов. Ей тогда был год и десять месяцев, и ручка левая в гипсе. Только бахнет где-то, она бежит в комнату, падает лицом в подушку и кричит: «Баба, боюсь, боюсь!» «Не бойся, доця, — говорю ей. — Это дядя молотком стучит». А внучка мотает головой и поднимает вверх указательный пальчик здоровой руки: «Не, баба. То стреляют». В общем, дети уехали, а мы с мужем остались. Тогда все думали, что война скоро закончится и будем жить, как прежде.
Если бы знали, что нас ждет, то бежали бы сразу, куда глаза глядят. А потом было уже поздно. Транспорт в Пески не ходил, частники, вывозившие людей на своих машинах, брали сумасшедшие деньги. Война показала, кто чем дышит. Одна часть жителей Песок поддерживала украинскую армию и носила на блокпосты картошку и домашнюю консервацию, а вторая часть была за «ДНР» и, соответственно, таскала продукты на другой конец поселка. И тут началось: давай одни и другие составлять списки тех, кто подкармливает «свою армию», и передавать их военным. А если у кого-то был зуб на соседа, он из вредности вносил человека во «вражеский список». И попробуй потом докажи, что ты не помогал «ДНР»! Я таких доносчиков называла «редисками». Но были и другие примеры. Когда стало понятно, что война надолго, те, кто выехал на мирную территорию, звонили соседям: «Ломайте замок в моем подвале и берите все, что там есть». Жители многоэтажек объединялись, вместе варили борщи и каши на костре, а потом разносили еду немощным старикам.
Забыла сказать: перед тем как в Пески зашли украинские войска, снаряды разрушили в поселке электролинии. Через неделю обстреляли газо- и водопровод. И мы стали жить, как в каменном веке. Магазины закрылись, питались тем, что росло в огородах. Бывало, наберу в саду груш, приду к военным и прошу их: «Привезите нам хлебушка!» Они меня жалели, делились своими запасами. Как-то пришла к соседке, протягиваю ей солдатскую буханку: «Галка, такой подарок тебе еще никто не дарил». Соседка аж расплакалась… Потом начали привозить гуманитарную помощь, и стало легче.
— Разве на одной «гуманитарке» можно выжить?
— Когда постоянно стреляют и думаешь, как бы не убило, аппетита нет совсем. Тарелка каши утром, кусок хлеба с соленым огурцом вечером — и хватало.
— Как зимовали без света, тепла и воды?
— В подвалах ставили «буржуйки», зажигали свечи, кутались в одеяла. С девяти до одиннадцати часов утра обстрелы прекращались. В это время люди бегали с пустыми баклажками к колодцам или заряжали мобильные телефоны. У нескольких человек в поселке были электрогенераторы. Мы в складчину покупали бензин (он был на вес золота!) и записывались в очередь на подзарядку мобильных. Звонили только родным, говорили быстро: «Живы, все нормально» — берегли энергию для звонка «на крайний случай».
— Когда вы поняли, что больше не можете оставаться в Песках?
— В августе прошлого года я сказала мужу: «Больше так не выдержу». Он кивнул: «Ты иди, спасайся, а я останусь дом сторожить». Я взяла сумочку, положила в нее халат, помолилась и — в путь. Дошла до лесопосадки, а там табличка «Мины». Но я все растяжки видела и аккуратно их переступила. Дошла до «бывшего» кладбища, остановилась и вслух обратилась к похороненной там свекрови: «Бабушка Катя, береги своего сына, а моего мужа…»
Покойная свекровь меня, видно, услышала: Толя выжил лишь чудом. Когда в наш дом залетело шесть мин, муж сидел на кухне с соседом. Тот зашел, чтобы вместе позавтракать. «Так бахнуло, что меня швырнуло на пол, а сосед отлетел аж в другую комнату, — рассказывал мне потом Толя. — Тут еще раз гепнуло, и мне к ногам прилетел телевизор. Мы с соседом выскочили из дома и давай бежать, а снаряды ложились совсем рядом… Я спрятался в туалете на улице, там и переночевал в футболке и домашних тапочках. Потом, когда затихло, возвращаюсь к нашему дому, а его… нет. Только груда обломков дымится».
Расскажу все же, как я пешком из Песок выбиралась. Всю дорогу плакала и причитала: «Куда я иду? Мужа-инвалида дома оставила, сама тоже инвалид… Господи, помилуй нас!» Так в слезах добрела до поселка Октябрьский на окраине Донецка. Смотрю, в окнах домов свет горит. Подошла к киоску, чтобы купить воды, а там написано «Мороженое». Я расплакалась: мы столько времени прожили без света, тепла и хлеба, а тут мороженым торгуют… Продавщица спрашивает: «Женщина, что вы хотели?» «Мороженое. Я его больше года не ела». Из Донецка добралась до Славянска, а оттуда — к дочке в Райгородок (это поселок возле Славянска, там много переселенцев).
Узнав, что наш дом разбомбили, я наняла машину и поехала в Пески. Когда увидела мужа, потеряла дар речи. Мы не виделись четыре месяца, и за это время он постарел лет на двадцать. Голова полностью седая, лицо изрезали глубокие морщины, сгорбился, ногами шаркает, оглох от взрывов… «Толя, что с тобой война сделала? — заплакала. — Оставила красавца, а забираю старика…» А грязный какой был! Привезла в Райгородок и насилу его отмыла. Ноги даже замачивали. Муж ведь, считай, больше года не мылся.
Сейчас мы с Толей снимаем комнатушку за триста гривен в месяц (это еще дешево) плюс коммунальные. Добрые люди дали нам газовый баллон и старенькую «буржуйку». В общем, пока Бог милует. Поначалу, пока не переоформили пенсии, выживали за счет гуманитарных наборов штаба Ахметова. Как-то пришла получать продукты, спрашиваю волонтера: «Сынок, ты не слышал, в Песках люди еще остались?» «Остались, — говорит. — Шестнадцать человек».
Волонтеры штаба точно знают, сколько мирных жителей проживает в населенных пунктах «серой зоны» и в отдаленных поселках на неподконтрольной Украине территории Донбасса. С мая 2015 года туда регулярно приезжают мобильные бригады штаба Ахметова, чтобы раздать людям продуктовые наборы. Зачастую волонтерам приходится работать под обстрелами, поэтому они носят бронежилеты.
— В «серой зоне» совершенно другая жизнь и энергетика, — говорит координатор мобильных волонтеров Юлия Малахова. — Там тяжело дышать, люди морально подавлены. В их глазах нет страха, только равнодушие и пустота. Детей в «серой зоне» мало, и смотрят они настороженно, как волчата. Родители ходят за детьми по пятам. Жители в «серой зоне» обычно передвигаются вне дома целыми семьями (даже в магазин за хлебом). Они ведь не знают, что может случиться в следующую минуту. А так, если «вдруг что», будут все вместе.
Самые напряженные выезды — в Пески, Новотроицкое и Новолуганское. Бесчисленное количество блокпостов, проверки… Каждый приезд мобильной бригады — это знакомство с людьми, их судьбами. Помню, пришла 80-летняя одинокая старушка — худенькая, как тростиночка. Утром получила набор, а вечером принесла нам свежеиспеченные пирожки. Плакала, просила не обижать ее отказом и принять угощение. Еще запомнилась мамочка с грудным ребенком. «Давайте побуду с маленьким, — предложила я. — А вы тем временем пройдете регистрацию, получите продуктовый набор, положите его в детскую коляску». Но женщина еще крепче прижала к себе дитя: «Я всегда держу ребенка на расстоянии вытянутой руки. Извините».
В глазах этих людей столько боли! Почти каждый просит: «Вы передайте ТАМ, что мы еще существуем». По вечерам, к концу выдачи, обитатели «серой зоны» становятся более открытыми: «Спасибо Ринату Ахметову за помощь, за то, что он помнит о земляках. Приезжайте еще. Мы вас ждем!» И все говорят, что очень надеются на мир.
— По ночам лежу без сна и вспоминаю довоенные Пески, — вздыхает Татьяна Носко. — Пруд и два моста через него, церковь, зеленые улицы… Как водила детей, а потом внуков в школу, как вдвоем с мужем строили дом, как сажала свой сад. Если бы вы видели, какие у меня цветы! Розы, крокусы, петунии, первоцветы… Может, они дождутся меня. Приеду и перецелую каждую луковичку. Недавно сказала приятельнице, что, как только закончится война, мы с мужем вернемся в Пески. «Да куда ж вы поедете? — ахнула приятельница. — Все разбомблено, там ведь жить невозможно». «Ты не понимаешь, — говорю ей. — Приду на родную улицу, постелю на земле газету, сяду на нее, и все — я дома, на своей территории».
Бывает, пьем с мужем чай и начинаем, как я это называю, ворошить прошлое: «Помнишь, какой у нас был медный таз? Варенье в нем варили. Печка и бойлер совсем новые, только купили… А сколько потом моих платьев в шкафу сгорело!.. Да и Бог с ними. Главное, что мы с тобой живы остались». Я сейчас хочу только одного: чтобы война закончилась и чтобы люди больше не погибали. Дом можно отстроить, поле — засеять заново, а человека не воскресить.
Фото в заголовке с сайта radiosvoboda.org
7887Читайте нас у Facebook
