Сергей Мищенко: "КамАЗ с ранеными, под белым флагом с красным крестом, подбили первым…"
Многие фронтовики, выжившие в аду Иловайска, говорят, что ничего страшнее и трагичнее в этой войне не было.
В те дни российская армия открыто вторглась на Донбасс (по данным СБУ, в боях под Иловайском участвовали три с половиной тысячи военнослужащих Российской Федерации — это три батальонно-тактические группы, 60 танков, 320 боевых машин и 60 пушек).
26 августа в Иловайске около двух с половиной тысяч военных ВСУ и бойцов добровольческих подразделений попали в окружение. Сторона противника гарантировала им гуманитарный коридор для выхода, но это оказалось чудовищной ложью. Безоружных, обессиленных от голода и жажды людей и технику расстреляли из всех видов вооружения. По данным военной прокуратуры, при выходе из Иловайска погибли 366 человек, 429 получили ранения, 300 попали в плен.
*Снимок сделан 28 августа 2014 года в Иловайске, в день перемирия. В центре — Сергей Мищенко, слева — «Вован» (Владимир Самойленко, погибший потом под Дебальцево), справа — «Тур» (Сергей Петров, пожарную машину, в которой он ехал на следующий день, боевики расстреляли в упор). Сзади — школа, в которой был организован госпиталь. Фото Марка Левина
Начальник отдела маркетинга и рекламы одной киевской компании 40-летний Сергей Мищенко служил санитаром в батальоне «Донбасс». Его рассказ — о нескольких днях нечеловеческих испытаний, выпавших на долю тех, кто сражается за свободную и независимую Украину.
— Сергей, в одном интервью вы рассказывали, что «Донбасс» отправляли в Иловайск буквально на один день. Было предположение, что по-быстрому возьмете город?
— Это стандартная армейская практика: когда говорят, что отправляют на полдня, то это на сутки, когда на сутки — значит, дня на три. Люди, которые что-то уже понимали в этой войне, взяли запасы на три дня.
Вся наша рота (служил в первом отделении первого взвода первой роты «Донбасса») тогда ждала ротации, поскольку положенные 45 суток в АТО уже прошли. Но мы решили, что берем Иловайск и после этого едем в отпуск. Я хотел успеть домой к 1 сентября, чтобы проводить всей семьей сына в школу.
— Вы санитар-стрелок. Это как?
— Особенность такая: я воюю, но, едва появляется первый раненый, должен оказать ему помощь. Правда, только по команде командира.
— До Иловайска в каких боях участвовали?
— Прошел всю летнюю кампанию батальона: Артемовск, окончательная зачистка Николаевки под Славянском, освобождение Попасной и Лисичанска. Потом мы переехали в Курахово и уже оттуда отправились на первый и второй штурмы Иловайска.
— Как обстояло дело с медикаментами? Чем помощь оказывали?
— От государства я получил только автомат и патроны. Да и с патронами сначала было тяжело, но после освобождения Лисичанска мы разжились ими на складах сепаратистов.
Медикаменты же — исключительно волонтерские поставки. Не видел ни одного подсумка, ни одной аптечки, жгутов, на которых стояли бы какие-то печати Минобороны. Медикаментов, спасибо волонтерам, было немало.
— Первый штурм Иловайска был 10 августа?
— В тот день мы не зашли в город. Шли вдоль железнодорожных путей. Нас — пять человек из моего отделения плюс приданные два бойца и снайпер — бросили на усиление разведки на подступах к городу. Мы попали в засаду. Первым погиб «Самолет» (Вадим Антонов). Благодаря тому, что он фактически собой вскрыл эту засаду, мы смогли закрепиться. Ждали помощи, но нам велели отходить.
Чуть позже два раза возвращались в то место, но тела «Самолета» уже не было. Видимо, сепаратисты забрали.
18 августа мы снова предприняли попытку взять город. Практически без боя зашли с тыла, откуда нас никто не ждал. Переночевали, выставили блокпосты. На следующий день на них задерживали сепаратистов, которые вообще не предполагали, что украинцы уже в Иловайске. На нас выезжали на мопедах с пулеметами. Среди арестованных были и местные, и иностранцы — словак, француз. А когда мы попали в засаду, слышали через забор «Аллах акбар», какую-то кавказскую речь. Сложно сказать, кто это были, — кадыровцы или просто наемники с Кавказа.
19 августа планировали штурм города с двух сторон. Мы должны были ударить в тыл, а в это время «Днепр-1» плюс «Азов» плюс тяжелая техника ВСУ — с другой стороны тыла. Цель — отрезать город от Харцызска. Мы свою часть работы выполнили. Штурмовая группа (более 90 бойцов) вошла в оккупированную часть Иловайска. Даже видели впереди горисполком. Сепаратисты не ожидали такого стремительного натиска. Мы могли бы взять весь город. Еще одной сотни бойцов хватило бы с головой. Правда, вопрос — удержали бы его или нет. Но это все сослагательное наклонение.
Однако ВСУ технику не дали. Весь штурм захлебнулся, когда к сепаратистам пришло подкрепление из Харцызска. Я потом видел их ролики. Как Гиви и Моторола (боевики Арсений Павлов и Михаил Толстых, позже уничтоженные в Донецке. — Авт.) бодро заскочили на БТРах. В том бою мы потеряли практически всех офицеров батальона — «Шульца» (Сергея Шкаровского), «Скифа» (Александра Романенко), «Франко» (Марка Паславского). Тогда же был ранен «Бишут» (Тарас Костанчук). Снайперы с той стороны грамотно действовали — в первую очередь убивали офицеров. Выбирали цель и четко работали по ней. Было очень много раненых.
*Безоружных, обессиленных от голода и жажды людей расстреливали из всех видов вооружения. По данным военной прокуратуры, при выходе из Иловайска погибли 366 человек, 429 получили ранения, 300 попали в плен
В общем, мы вернулись на нашу часть города и занялись обороной. Укреплялись, искали корректировщиков огня, проводили зачистки. Это была не наступательная операция. Мы просто ждали подмогу.
20 августа меня и санитара роты разведчиков «Кошку» пригласил замкомбата «Филин» (полковник Вячеслав Власенко. — Авт.): «Нам нужен госпиталь». Сначала выбрали одноэтажное здание рядом со школой, где была мастерская трудового обучения (после 23-го числа госпиталь перенесли в подвальные помещения школы). По нам уже вели мощный артиллерийский огонь.
— Откуда?
— Да отовсюду, со всех сторон. Услышал в Иловайске все виды артиллерии. Думаю, что только «Точки-У» не было.
Как-то организовали госпиталь. Стали поступать раненые — и бойцы, и гражданские. Они прятались в подвалах. В городе ни электричества, ни воды, ни газа.
— Местные врачи там были?
— Жители рассказали мне, что на той стороне раненых принимал какой-то хирург. Мы туда передавали медикаменты, понимали, что наверняка же ничего нет.
Наша задача — принять раненого, остановить критическое кровотечение и сразу отправить на эвакуацию. Эвакуировали в Многополье (небольшое село под Иловайском). Там работал полевой хирург. По-моему, из 92-й бригады. Просто красавчик. Очень многих вытащил.
— С едой как было? Видела фото на одной выставке — бойцы спят в погребе, рядом банки с консервацией.
— Не могу сказать, что это мародерство, но огороды мы хорошо почистили. Просто было нечего есть.
Еще расскажу, что 19-го числа, в первый же день, мы вскрыли абсолютно все магазины и ларьки Иловайска и уничтожили все спиртное. Для нас это было принципиально. Мы многое себе позволяли. Действовали по каким-то своим правилам. В общем, такая себе махновщина.
— Прямо разбивали бутылки?
— Ну да. Очень скучное занятие, кстати. Интересно было разбивать только первые два ящика. А когда монотонно 400 бутылок бьешь, да еще и этот запах дурацкий…
Все продуктовые запасы раздали по бомбоубежищам.
…До 26-го числа город не был блокирован стопроцентно. Мы эвакуировали раненых в Многополье. Прорывались с боем на бронированных «бусиках», но раненых вывезли.
Очень важный факт, что до этого дня из Многополья конвои с ранеными уходили на Волноваху. Коридор практически существовал, не надо было ничего просить у той стороны.
— То есть, если бы знать, что предстоит, все могли бы спокойно выйти.
— Если бы от Генштаба была команда отходить. Мы могли бы уйти и 24, 25, 26 августа абсолютно без боя. Но никто не уходил. Как вообще можно подумать, что добробаты могли отойти сами и оставить ребят из ВСУ, которые здесь стоят?
28-го числа был день перемирия. Отдельные выстрелы, и то совсем мало.
— Об этом была какая-то договоренность?
— Надо было показать, что мы собираемся уходить. Не предпринимали никаких атакующих действий, стреляли только в ответ.
29-го рано утром, где-то около половины пятого-пяти, мы полностью покинули город. Вышли большой дугой — через Грабское на Многополье.
— По приказу?
— Поймите, мы четко выполняли поставленные задачи. Если был приказ стоять — стояли, приказ стоять и ждать подкрепления — стояли и ждали. Да, был приказ отходить.
Очень неприятное ощущение — оставлять город. Ты там уже с кем-то знаком, с кем-то общался, какие-то брал на себя обязательства перед конкретными людьми.
— Вы о местных жителях?
— Да. Оставлять их было тяжело.
— Как они к вам относились?
— Настороженно. В школе, где мы размещались, достаточно глубокое бомбоубежище. Там находилось больше сорока гражданских. В основном женщины с детишками. Спрашиваю у пацана: «Папа твой где?» — «Воюет».
У местных мы всякое находили. Они сливали информацию о нас на ту сторону, корректировали огонь. Знаете, какой признак приближающегося обстрела? Если вдруг не видишь во дворе школы гражданских, значит, сейчас что-то «прилетит».
Было очень много раненых мирных граждан — и дедушек, и бабушек, и женщин. Были и убитые.
— Куда девали тела? Морги-то не работали?
— Троих местных закопали во дворе школы. А что делать? Специально завернул их в разное. Чтобы можно было отличать. Потом показал их родственникам, где похоронили.
…В общем, пошли мы на выход. Нам поставили условие: выходить без оружия.
— Россияне?
— Да. Я тогда очень скептически относился к словам «россияне», «российская армия».
— Но ведь уже говорили о присутствии россиян на Донбассе?
— 25 августа мне сказали, что нас окружили русские. А я все равно не верил. Хотя видел арестованных, приехавших из Тамбова, видел погибших с наколками «ГРУ». Но все равно воспринимал их как людей, которые приехали сюда заработать денег. И все рассказы про их регулярные войска воспринимал так же. Ну, зашли чуть более организованные части сепаратистов.
— Россияне же заходили без знаков различия.
— Да. И даже с белыми флагами.
…Когда мы выстроились по дороге на Многополье, начался минометный обстрел колонны. Нас просто выгоняли из села этим обстрелом. А у нас команда первыми огонь не открывать. Когда мы выскочили из села, фактически в поле начался «тир».
Мы втроем ехали в «Жигулях».
— Где их взяли?
— Очень много машин отнимали у сепаратистов, которые попадались. Плюс много техники от волонтеров. Плюс в роте было три «тачанки» — «Тойоты» с хорошей проходимостью. Плюс ребята приезжали со своими машинами. Техника была, и очень разная.
Так вот, если бы нам дали приказ окопаться в Многополье, мы перешли бы в защиту и меньше народа потеряли бы. Но дали команду идти вперед.
В поле чувствовали себя как зайцы. По колонне лупили из всех стволов: пулеметы, несколько видов артиллерии.
В начале колонны одной из первых машин шел КамАЗ с ранеными — с белым флагом и красным крестом. Его одним из первых и подбили. Легкая цель. Несколько раненых чудом успели выпрыгнуть. Точно знаю, что двое остались живы.
А перед нами ехала пожарная машина. Наш «жигуленок» прятался за ней. Первые два выстрела по ней прошли мимо, а третьим они четко попали. Та «пожарка» стала братской могилой для отделения разведчиков и командира нашей роты «Тура» (Сергея Петрова). А мы в том дыму проскочили…
После такого голливудские боевики смотреть уже неинтересно. Голливуд отдыхает. И дым, и тела летают. Все очень ярко.
Сначала мы ехали по дороге, но когда поняли, что она пристреляна, ломанулись через поле к ближайшему селу. Это оказалось Красносельское. До него четыре-пять километров, я потом посмотрел по карте.
Русские наверняка не рассчитывали, что мы дойдем до этого села. Но две или три машины все же доехали.
— А всего сколько было?
— Больше сорока. Остальные сгорели. Из некоторых ребята успели выскочить.
Очень много погибло на подъезде к этому селу, потому что там начался первый контактный бой. Мы прорвались, выбили оттуда российских десантников. Вот тогда я фактически увидел первых россиян. Одного раненого принесли, привели одного пленного — потом еще пятерых.
— Как они себя вели?
— Очень перепуганные.
— Молодые или в возрасте?
— Все точно до 30 лет.
Как только бой закончился, организовали госпиталь в одном из самых больших домов. Раненых было очень много, собирали их по всей округе. И ожоги сильные, и кровопотери большие.
Ближе к вечеру русские стали выходить на радиосвязь.
— И что они говорили?
— Да много разного. Но вот что получилось. К нам попал их «трехсотый». До утра без медицинской помощи не дожил бы. Я сказал, что мне еще один труп совсем не нужен, и предложил: «Давайте мы отнесем его на ту сторону».
— Вы там за старшего были?
— Так получилось, поскольку я этот госпиталь организовывал. Было пятеро санитаров. Работали по разным локациям. Параллельно в соседнем подвале работал еще один госпиталь, где всем заправляла санитар роты разведчиков «Кошка». У нас много девочек было. Они молодцы. Некоторые лучше пацанов воевали.
— Вы, наверное, и присесть не могли.
— (Горько усмехается.) Присесть… Я в кровище весь был. В чужой. Хотя и самого немножко зацепило. Но это мелочи, царапины.
Самое дорогое в тот момент — последняя пара перчаток. Я их боялся снять, ведь это единственная защита. Без них работать себе дороже. Потом гепатиты лечить. В этих перчатках проработал целый день.
Сначала было 12 человек тяжелых. Потом еще добавилось. За всеми надо постоянно смотреть, кровь останавливать. Знаете, я много видел раненых, но то, как ребята держались, это что-то невообразимое. Практически никаких криков, никаких стонов, матов. Просто молчали, сцепив зубы, и терпели.
Ранения, которые я видел тогда, до этого вообще не представлял. Говоришь с человеком, шуточки какие-то отпускаешь, чтобы вида не подать, а мысленно прощаешься.
Как-то прибежал разведчик проведать побратима. Посидел, поговорил. Через полчаса его приносят: рука полностью прострелена, висит плетью. Понимаю, что от руки ничего не останется. Но, слава Богу, в итоге все обошлось. Пацан молодец.
Так вот, когда речь вели с той стороной о раненом россиянине, они попросили наших командиров прислать медработника. Может, санитары у них и были, но докторов — точно нет. Надо было на ту сторону сходить, осмотреть раненых русских.
— Вы пошли?
— Да, но с одним условием: что они отдадут «Полтаву» (Сергея Тимофиенко) — пленного раненого «донбассовца».
— Идти пришлось далеко?
— Да через поле. Оно простреливалось, не очень приятно идти. Но в это время было затишье.
— Что увидели на той стороне?
— Слаженную российскую армию. Все сделано абсолютно по всем требованиям военной науки: четко выстроено, они очень качественно окопались — долго готовились нас встречать.
— Как они с вами общались? «Хохол явился»?
— Не-не-не. Во-первых, я пришел помогать. Это же иное дело. Во-вторых, когда мы отдали их десантника, причем абсолютно без всяких условий, они увидели, что ему оказана медицинская помощь.
Я осмотрел двоих их раненых. Оказал помощь. Перевязал «Полтаву». Но один его не дотянул бы. Сказал, что сейчас вернусь с носилками и еще одним бойцом. Когда забрали, завязалось хоть какое-то общение с ними.
— О чем разговаривали?
— Произнесли несколько общих фраз. Политинформации там никто не проводил. Кто-то с гордостью смотрел мне в лицо, кто-то опускал глаза. Офицеры все-таки понимали, где они и что делают.
В тот момент наши офицеры, насколько понимаю, начали переговоры с той стороной. Параллельно выходили на высшее украинское командование, чуть ли не до Генштаба дозванивались.
Но нам никто не давал вообще никаких команд. Говорили: «Держитесь, помощь идет». Но как держаться с автоматами против танков в чистом поле? Сколько держаться? До первой танковой атаки и геройски умереть в бою?
Россияне требовали от нас сдаться в плен и сложить оружие. А мы тянули время. Дотянули до вечера. Потом сказали, что примем решение утром.
— Сколько вас было в том месте?
— Думаю, человек 180—200.
— Сколько из них в более-менее нормальном состоянии?
— Люди, у которых где-то пуля сидит, то такое… Десять вообще нетранспортабельных. Вывозить их нечем. Предлагал: «Оставляйте госпиталь, ничего они нам не сделают. А сами уходите». Но меня никто не услышал. «Своих не бросаем».
Утром, около девяти часов, россияне образцово-показательно расстреляли один двухэтажный сельский домик. Из трех видов артиллерии: сначала минометами, потом из пушки туда прилетело, и закончил это дело танк.
— Ради чего?
— Ради устрашения. Сказали: «Если вы в течение часа не сложите оружие, то же сделаем со всем селом». Вот и все.
Было принято решение сдаваться в плен. Я не рассказал важную деталь. Накануне вечером на выход пошло достаточно много людей. Нам сказали, что те, кто чувствует в себе силы, кто не хочет сдаваться в плен, кто знает, куда идти, у кого есть связь, могут идти. Было понятно, что утром придется сдаваться. Каждый сделал выбор для себя.
— Какова судьба этих ушедших?
— Порядка тридцати процентов пропали без вести. Знаю, что одного взяли в плен где-то в районе Мариуполя. Уже вблизи города нарвались на засаду. Группа отошла, а он остался прикрывать. До сих пор найти не могут. Понятно, что же там уже искать. Но матери ждут…
В общем, мы вывесили белый флаг. Ребята разобрали оружие. Гнули стволы, выкидывали затворы, все раскидали и пошли сдаваться. А за нетранспортабельными ранеными прислали КамАЗ. Их на руках нельзя было нести.
— Кто прислал?
— Россияне. Погрузили девять тяжелых «трехсотых». Я с ними. Поехали в плен. Нам сказали: «Мы с медиками не воюем. Что хотите, то и делайте. Вы нам не интересны».
— Что было в плену?
— Остановились в поле. С одной стороны — кукуруза, с другой — бахча. Я из этого КамАЗа и не вылезал. Ребятам постоянно нужна была помощь. Утром умер «Эст» (Владимир Ложешников). У него гангрена началась. Я не мог понять, почему все так моментально. Оказалось, у него был сахарный диабет. Это потом выяснилось, когда с его родственниками встретился.
Когда он умер, я подошел к российскому офицеру и начал кричать, угрожать чем-то.
— Чем же в той ситуации вы могли угрожать?!
— Было видно, что он чувствует себя виноватым. Кричал на него: «Вы нарушаете правила обращения с военнопленными, вы обязаны оказать помощь раненым. Это ваша прямая обязанность, поскольку за каждого пленного отвечаете головой. Не здесь, не у себя на родине, так где-нибудь в Гааге». Как выстраивал фразы, уже не очень помню.
— А он что?
— Молчал. После этого нам дали четыре российских армейских сухих пайка. И воду.
— До этого пить не давали?!
— Нет. Отпускали несколько человек собирать арбузы на бахчу. Позже привезли воду и для остальных пленных, которые находились в поле.
Днем было очень жарко, а ночью очень холодно. Обескровленные, обессиленные раненые лежали на земле. Кутали их чем могли.
Когда я спросил, куда отнести труп «Эста», указали место. Там уже лежали трое погибших от ранений наших военных, один из них был явно офицер, не ниже подполковника. Они умерли от ран. Из-за неоказания помощи.
Cпустя часа три после смерти «Эста» дали команду всем построиться: «ВСУ — направо, „Донбасс“ — налево». Некоторые бойцы нашего батальона, которые были без шевронов, затесались к ВСУ.
Перед этим россияне у меня спросили, сколько раненых. Прикинул, что в КамАЗ поместится человек 45. Велели пойти пересчитать: «Нам нужна точная цифра». Я подошел к нашим командирам, объяснил, что сейчас явно будут вывозить раненых. Непонятно куда. И что мне нужна помощь, чтобы их перенести. И что если начнется какое-то физическое воздействие, лучше уж пусть бьют здоровых, чем раненых. Так мы насобирали до 35 человек. У всех контузии, у кого-то мелкие раны, кому-то просто голову перемотали.
Нас везли в КамАЗе, военные шли отдельной колонной, а «Донбасс» оставили на поле. 128 человек тогда осталось. Я посчитал. Потом их передали сепаратистам в Донецк, где они сидели в подвале здания донецкого СБУ. У них это называется «избушка».
— Говорят, до сих пор еще сидят. Это слухи?
— Нет, не слухи. Знаю, что журналисты радио ВВС послали в СБУ официальный запрос. Им ответили, что после Иловайска восемь бойцов ВСУ до сих пор находятся в плену у боевиков. Пленных «донбассовцев» мы вытянули всех.
…Потом нас встретила колонна Красного Креста. 31-го ночью я попал сначала в полевой госпиталь, а утром 1 сентября нас переправили «вертушкой» в Днепр.
Когда приехал в Днепр, волонтеры поселили меня в какой-то отель. Дали футболку и куртку из секонда. Тепло и чисто. Администратор отеля предложила: «Давайте я постираю ваши брюки». Утром приходит зареванная: «Скажите мне, пожалуйста, что это глина. Три раза стирала, а вода все красная».
— Жена знала, где вы?
— Когда я уходил в батальон, никому ничего не сказал, но она достаточно быстро все вычислила. Мама до сих пор не знает, что я воевал. У нее плохое здоровье. Незачем знать.
Жена жила от эсэмэски до эсэмэски. Мои друзья ей помогали, поддерживали добрым словом. Самое страшное для родных — неизвестность. Ведь никаких списков фактически не было. Жена пыталась что-то узнать. Звонила, спрашивала, где «Яр». Это мой позывной.
— Почему такой?
— У меня собаку так звали (смеется). Удачный позывной получился.
Жене отвечали: «У нас несколько „Яров“. Один сидит в Киеве в штабе, второй — в госпитале в Днепропетровске, а третий — непонятно где, пропал без вести». Вторым и третьим «Яром» был как раз я.
Когда 1 сентября я позвонил жене, они выходили с сыном на линейку. Говорит, что слушали гимн и рыдали там все.
— Как вы попали на войну?
— Как и все добровольцы, после Майдана. Я по образованию учитель физики и астрономии. В вузе у нас была серьезная медицинская подготовка, поскольку до приезда скорой помощи на педагоге лежит ответственность за ребенка, если что-то случится.
Во время столкновений на «Груше» (улица Грушевского в Киеве. — Авт.) кто-то должен был выносить раненых. Участвовал в этом процессе. Понял, что знаний недостаточно. Прошел курсы парамедиков. Когда началась война, понял, что есть куда приложить знания. Попал в батальон «Донбасс».
— Вы же книгу сейчас пишете. В «Фейсбуке» написали, что «попускает», когда этим занимаетесь.
— В принципе, это очень хорошо помогает, как ни странно. Конечно, когда пишешь, опять туда возвращаешься, но потом действительно легче.
Это будет история санитара на этой войне. Собирательный образ. Часть, конечно, автобиографичная. Лет через пять интерес к такой тематике у людей появится.
— Это история страны.
— Самое противное, что эту историю уже хотят переписать. Я вот только что из исторического военного музея, с презентации одной книги. В музее есть один экспонат — мой рюкзак, с которым я прошел Иловайск…
5453Читайте нас у Facebook
