Наверняка бы спился или сдох, если бы не искусство, — художник Дэмьен Херст (фото)
Дэмьен пришел на интервью в черной футболке и джинсах. Подтянутый, среднего роста, с седыми волосами, он излучал энергию. Херст обладает удивительным магнетизмом. Такое ощущение, что он притягивает к себе не только внимание, но и золото. На нем было много украшений из этого драгоценного металла — цепочки, цепи, браслеты, а также массивные перстни на каждом пальце, которые выглядели как кастеты!
Браун не мог привыкнуть к тому, что его собеседник ни минуты не сидел спокойно. Он все время дергался, наклонялся, откидывался назад. «В какой-то момент Херст неожиданно вскочил на ноги и одним резким движением расстегнул ремень и выдернул его из джинсов! Признаюсь, я испугался. Мне вдруг показалось, что он сейчас начнет меня хлестать этим ремнем. Широкая полоса кожи с золотой массивной пряжкой взлетела над нашими головами. Я отпрянул. „Простите! Мои джинсы немного тесны…“ — извинился со смехом Дэмьен и отбросил ремень в сторону. После этого он немного расслабился. И беседа потекла спокойнее».
Эксклюзивное право на публикацию в Украине этого шокирующего своей откровенностью интервью «ФАКТЫ» получили от The Interview People.
«Я по жизни очень азартный и легко увлекающийся человек»
— Дэмьен, недавно вы открыли собственную галерею, где выставили принадлежащие вам произведения искусства. Эксперты удивились: ваша коллекция включает не менее трех тысяч произведений. Больше только у королевы Елизаветы II. Так кто вы теперь — художник или коллекционер?
— И то и другое. Понимаете, я по жизни очень азартный и легко увлекающийся человек. Я много зарабатываю. Раньше мог спустить все в казино или потратить на выпивку и наркотики. Но с возрастом стал искать для себя более полезные увлечения. Так и начал создавать свою коллекцию. Покупал на аукционах, частным образом. Мне нравятся современные художники: Джефф Кунс, Джон Беллани, Джон Хойленд, Гэвин Терк. Со многими знаком лично.
И вот, когда моя коллекция приблизилась к трем тысячам произведений, я вдруг понял: какой же я чертов эгоист! Разве мне бы понравилось, если бы какой-нибудь толстосум скупил мои произведения и спрятал их от других? Конечно, нет! И я решил открыть собственную галерею. Она называется «Галерея Ньюпорт-стрит». Там выставляю не только принадлежащие мне произведения, но и договариваюсь с другими художниками, и они охотно дают мне свои новые работы в надежде, что я смогу их продать. Так я помогаю коллегам и одновременно даю людям возможность познакомиться с современным искусством. Мой девиз прост: если у тебя есть доступ к хорошим вещам, поделись этим доступом с другими.
— Говорят, ваша коллекция оценивается как минимум в 30 миллионов долларов. Это правда?
— Не считал. Мне это неинтересно. Я уже сказал, что меня интересует прежде всего. К тому же ценность произведений искусства постоянно меняется. Сегодня это 30 миллионов долларов, а через месяц любая из принадлежащих мне картин вполне может быть продана за такую сумму. Повторяю — нельзя было допустить, чтобы столько прекрасных творений пылились в ящиках! Уверяю вас, «Галерея Ньюпорт-стрит» — это некоммерческий проект.
— И все же он приносит вам доход. Порой создается впечатление, что вы — современный Мидас. Все, к чему прикасается Дэмьен Херст, превращается в золото!
— По-моему, вы преувеличиваете. Да, галерея приносит мне деньги. Но она также приносит деньги другим художникам. Я не стремлюсь их обворовывать, как это порой делают другие галеристы. Для меня важнее искусство.
— Несколько дней назад, готовясь к нашей встрече, я решил погулять в Йоркширском парке скульптур. Там представлены четыре ваших работы. На меня наибольшее впечатление произвела «Дева Мария».
— Мне она тоже нравится. Я использовал в качестве основы «Маленькую танцовщицу» Дега. Только с половины ее тела снял кожу. И она стала похожа на модель в анатомическом театре. Видны плоть, вены и артерии, зародыш в утробе…
— И высота этой скульптуры больше 10 метров!
— Да! Мне очень хотелось, чтобы стоящая рядом работа Генри Мура выглядела миниатюрной на фоне моей (смеется). Генри меньше меня! Это такая забавная шутка. А если серьезно, для меня крайне важно было, чтобы мои скульптуры появились именно там.
Я вырос всего в 16 километрах от этого парка — в Лидсе. Пусть кто-то назовет это самоутверждением, мне плевать. Только я понимаю, что это означает на самом деле. Знаете, в моем детстве не было мобильных телефонов. У некоторых моих знакомых не было даже домашнего телефона. В центре Лидса стояла статуя мужчины с бочонком. Это было первое произведение искусства под открытым небом, которое я увидел в своей жизни. Но для местных жителей это был удобный ориентир. Они так и говорили: «Значит, встречаемся в два часа возле мужика с бочонком!» И мне хотелось, чтобы хотя бы одна из моих скульптур или инсталляций заняла в повседневной жизни людей такое же место. По-моему, это и есть всенародное признание. Это куда круче, чем картина, висящая на стене.
— Вы помните, как вы жили в Лидсе?
— Помню ли я?! Каждую мелочь! Мы жили в доме с террасой в Хедингли. Своего родного отца я никогда не знал. Он бросил маму сразу, как я появился на свет. Когда мне было два года, она вышла замуж второй раз. Но и этот брак не стал для нее счастливым: развелась спустя десять лет. Мама работала в конторе, которая называлась «Бюро советов гражданам». Однажды она решила, что Хедингли не соответствует ее социальному статусу, и мы переехали в другой район. Раундхэй считался более престижным, и жилье там стоило дороже. Поэтому мы обосновались в домике поменьше. И мне пришлось делить комнату с братом. А райончик на деле оказался еще тот. Криминальный. В 12 лет я начал пить сидр бутылками и нюхал клей. Меня не раз забирала полиция. Я бы наверняка спился или сдох в Лидсе, если бы не искусство.
На уроке изобразительного искусства взял однажды лист бумаги, макнул все пальцы в краску и приложил их к листу. На бумаге остались пятна краски. «Что это значит?» — спросили мои одноклассники. «Это модерн!» — с важным видом ответил я, и мы все заржали. Из Лидса потом рванул в Лондон. Два года пахал на стройках. Деньги были нужны, чтобы оплачивать уроки в школе искусств. Иногда казалось, что ничего из меня не выйдет, что зря трачу деньги. Но в 1988 году вместе с моими однокашниками Сарой Лукас и Гэри Хьюмом организовал первую нашу выставку. Она проходила на заброшенном лондонском складе.
«Работая над инсталляцией „Тысяча лет“, чувствовал себя Оппенгеймером, расщепившим атом»
— И что вы там показали?
— Лично я представил работу, которая состояла из двух картин, нарисованных мною прямо на стене, и нескольких ярко раскрашенных картонных ящиков, которые стояли рядом. Среди тех, кто пришел посмотреть нашу выставку, оказался знаменитый галерист Чарльз Саатчи. Ему неожиданно понравилось. И он предложил мне финансовую поддержку с условием, что получит право выставлять все мои работы в своей галерее. Первая моя выставка состоялась в Саатчи в 1992 году. Она включала в себя две инсталляции — «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» и «Тысяча лет». Думаю, вы знаете эти работы.
— Еще бы! Они стали вашей визитной карточкой!
— Да, мне они тоже нравятся. Это был период моего увлечения формальдегидом. Первая работа — это акула, помещенная в стеклянный прозрачный ящик. Вторая — голова коровы в луже крови, на ней сидят мухи. Много мух. Когда я работал над инсталляцией «Тысяча лет», чувствовал себя Оппенгеймером, расщепившим атом! Я понимал, что создал очень глубокое произведение. Это было настоящее искусство! В нем ощущалась боль, страх смерти, ее неизбежность. Но хотелось ли мне и дальше создавать такое искусство? Это был главный вопрос. Нужно ли оно кому-нибудь? Хотят ли люди испытывать такие ощущения, приходя на выставку?
— И вы приняли решение?
— Да. Знаете, моя любимая книга — «Левиафан» Томаса Гоббса. Он был выдающимся философом. Многие его идеи спорны. Но он очень точно показал жизнь человека. Его одиночество. Жизнь полна бед, она жестока и коротка. Мне нравится такая идея. Человеческое общество — весьма темная материя, и люди в ней словно мухи. «Тысяча лет» как раз об этом.
Читайте также: Мертвый бык в формалине под названием «Золотой телец» пошел с молотка за 18,5 миллиона долларов
— Неужели все так пессимистично?
— Так было до тех пор, пока я не почувствовал себя другим выдающимся британцем. Был такой художник Уильям Тернер. Выдающийся художник, уверяю вас. Он писал пейзажи. И вот однажды, чтобы ощутить в полной мере, что такое морской шторм, Тернер велел привязать себя к мачте корабля! Он, рискуя жизнью, познал ужас, который человек испытывает перед стихией. И смог затем передать это в своих картинах.
— Вы тоже привязывали себя к мачте?
— Фигурально выражаясь, привязывал. Мне нужно было познать ужас неожиданного богатства и свалившегося на меня успеха.
— Ужас?!
— Да, я так и сказал. Деньги посыпались на меня со всех сторон. Началось все с того, что мой друг, художник и писатель Дэнни Мойниган, неожиданно купил за 10 тысяч фунтов (на тот момент 16 тысяч долларов. — Ред.) сделанный мной аквариум. Я был шокирован. Не мог понять, почему он заплатил так много. Но это стало началом изменения правил игры. Вскоре мой тогдашний менеджер Фрэнк Данфи позвонил мне и сказал: «Саатчи хочет купить твой „Гимн“ за 950 тысяч фунтов». Я тут же примчался к Фрэнку. «Ты не ошибся? 950 тысяч?» — спрашиваю. Он кивает головой. «Ты, конечно, согласился?» — спрашиваю я. «Нет! Я сказал ему, что ты хочешь миллион и не фунтом меньше», — отвечает Фрэнк.
И тут я выплеснул на его голову все нецензурные выражения, которые выучил еще в Лидсе! «Саатчи хотел купить мой „Гимн“ за 950 тысяч долларов, а ты уперся из-за 50 тысяч?! Да кто ты такой, мать твою!» — орал я. Данфи отвечал: «Дэмьен, это 50 тысяч фунтов. Ты понимаешь, сколько это денег?» Я ору в ответ: «Пошел ты! Конечно, я понимаю. За 50 тысяч фунтов я могу купить всю улицу с потрохами, на которой вырос!» И тут меня словно ледяной водой окатило. Действительно, это очень большие деньги.
Фрэнк почувствовал изменения в моем отношении к возникшей проблеме. «Послушай, когда два человека, у которых есть деньги, хотят купить у тебя то, что тебе принадлежит, ты обязательно продашь это за ту цену, которую назначишь ты, а не за то, сколько тебе предложат другие», — говорит Данфи. И он оказался прав. Саатчи таки купил «Гимн» за миллион фунтов! Тогда это было больше полутора миллионов долларов.
Это был большой успех и одновременно ужас. Дело в том, что после этой сделки я перестал считать ноли. У меня снесло крышу. Богатство вскружило голову. А это очень опасное состояние, скажу я вам. И мне потребовалось привязать себя к мачте, чтобы пройти сквозь этот шторм.
Знаете, я никогда не гонялся за деньгами. Это деньги гонялись за мной. Успех — это обоюдоострый меч. С одной стороны, вам больше не нужно беспокоиться о деньгах. С другой — можно глубоко порезаться. Иногда — смертельно. В такие моменты люди теряются. Вокруг них возникают сотни новых лиц, которые кажутся друзьями. А старые друзья постепенно исчезают. Я знаю, о чем говорю. Прошел через это. Самое страшное, что новые «друзья» тебя совершенно не понимают. Они притворяются. Но ты понимаешь это далеко не сразу.
— Как вы это поняли?
— Однажды мне было совсем уже плохо. В душевном смысле. Я заказал столик, нет, большой стол в дорогом ресторане. Собралась, как всегда, шумная компания. Пили, жрали. Вдруг один из моих приятелей спрашивает: «Дэмьен, а чего ты такой кислый сидишь?» Я отвечаю: «Мне трудно быть мной». Я сказал это совершенно серьезно. А они подхватили эти слова и начали ржать над ними, словно я удачно пошутил… И у меня открылись глаза! Черт, кто меня окружает?! Где мои старые друзья? Почему я каждый день пью и нюхаю наркоту? Зачем мне все это?
Самое страшное, что внешне у меня все в полном порядке. Я богат и успешен. Мама гордится мной. Все родственники гордятся. Чего жаловаться? И кому? И только ты осознаешь, что давно сбился с курса. Даже искусство тебя больше не волнует. Ты нашел то, что нравится публике, и эксплуатируешь это. Перестал искать что-то новое. Вы, конечно, помните мою серию «Пятна».
«Я превратился в чудовище, которое отказывалось знаться с теми, кто не употреблял наркотики»
— Да, эти картины трудно забыть. Потрясающая геометрическая абстракция.
— Спасибо за высокую оценку. Так вот, моя студия наштамповала 1473 таких картины. Разных размеров, разной цветовой гаммы. Но принцип один — цветные кружки, как правило, одинакового размера, не повторяющиеся по цвету и расположенные рядами по всему полотну. Эти картины улетали, как холодное пиво летом! А сейчас я вам признаюсь, что лично нарисовал не больше 30 картин из этой серии. Остальные 1400 с лишним сделали мои ассистенты. Потом я создал еще одну серию — «Вращения». Принцип написания еще проще. Бумага крепится к вращающемуся кругу. Вы его запускаете и аккуратно выдавливаете из тюбиков разные краски, начиная от центра листа. Получаются фантастические узоры. И это тоже продавалось. Все до последней картины. Настоящий бум. Мне оставалось только тратить деньги.
— И вы начали пить?
— Да, я решил подражать своему кумиру Фрэнсису Бэкону. Когда я приехал в Лондон, Бэкон представлялся мне живым божеством. Я не смел мечтать, что он когда-нибудь узнает о моем существовании. Много раз видел его в Сохо, но боялся подойти и поздороваться. Зато познакомился с его ближайшим помощником Джоном Эдвардсом. Мы стали друзьями.
Эдвардс унаследовал практически все, что осталось после смерти Бэкона в 1992 году. Мы с Джоном бухали сутками напролет. Нюхали дурь. Я сам не раз видел, как Фрэнсис уходил в запой. И мне казалось это нормой. Хотелось быть похожим на него. Он любил паб French House и клуб Colony Room. Я же облюбовал Groucho Club. Думаю, мои счета за выпитое изрядно продлили жизнь этому заведению. Меня там принимали в любом виде. Мог явиться утром в отглаженном костюме и белоснежной рубашке с галстуком. А мог приползти под вечер пьяным вдрызг и грязным, словно валялся на помойке. Может, и валялся на самом деле, не знаю. Мне все равно были рады и обслуживали по высшему разряду. И мне было плевать, что пишут обо мне газеты. Жил по принципу — хорошо, что пишут, а что именно, значения не имеет. Раз люди говорят о тебе, значит, ты представляешь интерес.
Читайте также: Дэмиен Херст инкрустировал бриллиантами череп новорожденного младенца
— Неужели настолько было все равно, что о вас думают?
— Я возгордился. Когда Дэмьен Херст стал художником, западная пресса относилась к современному искусству с пренебрежением. Модно было едко высмеивать представителей этого направления. Особенно доставалось концептуалам. Я принял этот бой и победил.
Моими работами восхищались. Изменилось отношение к другим художникам. Гордыня и тщеславие сыграли со мной злую шутку. Я превратился в чудовище, которое отказывалось знаться с теми, кто не употреблял наркотики. Признаюсь в страшной вещи — я принуждал других нюхать и курить дурь. Нет, не силой. Просто ставил условие. Если хочешь общаться со мной, курни, убери дорожку, и тогда мы станем друзьями.
— Когда вы завязали?
— В 2006 году. Не сразу, пришлось помучиться.
— Почему вы решили отказаться от спиртного и наркотиков?
— Больше не мог переносить отходняк. Слишком разрушительно для тела. Если не пить и не нюхать, выход из такого состояния у меня занимал примерно пять суток. Это страшно. У меня хватило силы воли справиться с этим. У многих моих знакомых — нет. И мне жаль их.
— Не тянет снова?
— Нет. Я уже говорил, что свою первую бутылку всосал, когда мне было 12. В 42 я завязал. Думаю, 30 лет — достаточный срок, чтобы познать эту сторону жизни. Скажу так: сегодня я бы не хотел встретиться с самим собой из того периода. Это стало бы ночным кошмаром. Знаете, у меня осталась парочка друзей, которые видели меня в любом состоянии и не отвернулись. Это те люди, которые меня поддерживали, старались помочь. Я им благодарен. А есть те, чьи лица я даже не могу вспомнить, хотя считал их лучшими друзьями.
— Неужели с 2006 года ни разу не пробовали?
— Говорю же вам, нет! Был такой случай. Сейчас расскажу, и вы поймете. Дружил я с одним парнем. Питер Экройд, писатель. Со стороны могло показаться, что мы любовники. Мы так вели себя на людях. Обнимались, целовались взасос, вешались друг другу на шею. Уже видеть Питера было для меня тогда верхом счастья. А потом я завязал, и Экройд куда-то делся.
Некоторое время назад мы случайно столкнулись в Неаполе. Он явился на открытие моей выставки. И вел себя так, будто мы расстались только вчера. «Дэмьен! Как ты поживаешь, дорогуша?» — бросился Питер ко мне обниматься. Его лицо оказалось в каких-то паре сантиметров от моего. И я тут же уловил запах травки. Он хохотал. И в этот момент подошел официант с подносом, на котором были выложены волованы. Питер схватил сразу два и со смехом стал запихивать закуску себе в рот. Пища выпадала у него, он продолжал смеяться и вдруг попытался засунуть один волован мне! Это было ужасно! Я отпрянул и тут же отошел. Меня чуть не стошнило. Больше мы с ним не встречались. Запах изо рта Питера отбил у меня всякую охоту попробовать вернуться к прежней жизни.
— Отказ от спиртного и наркотиков помог вам снова начать работать?
— Безусловно! Оказалось, я жутко соскучился по работе. Меня словно прорвало. Мои работы готовы были выставлять лучшие галереи в Европе и США. В 2008 году «Сотбис» предложил мне провести торги, на которых будут представлены только мои произведения. Я с радостью согласился. И тут руководство этого аукционного дома заявляет: «Мы хотим, чтобы вы подготовили 12 работ. Не больше». Я категорически заявил в ответ: «Будет 223 работы!» Они в шоке. «Это невозможно! Это сумасшествие! Такого никто не делал. Это против всех правил!»
«Сотбис» уверял меня, что такое количество лотов никогда не продастся. Это трудно сделать, когда речь идет о разных художниках. А посвящать торги одному автору, да еще современному, с таким количеством лотов — безумие. Но я не отступал. Они согласились.
Я взялся за работу. По ночам меня мучил один и тот же кошмар. Мне снились торги, и распорядитель аукциона, который мрачным голосом объявляет: «Лот 57! Нет желающих! Лот 58! Нет желающих!» Я вскакивал в холодном поту. И вот 15 сентября 2008 года аукцион состоялся. Все 223 лота были проданы! Мы выручили 198 миллионов долларов! Это был невероятный рекорд. Такого история аукционов еще не знала. Руководство «Сотбис» признало, что я был прав. А я им заявил: «Мы поимели сегодня всех!«
Мы были так увлечены торгами и их успехом, что понятия не имели о том, что происходило в мире. В тот же день американский банк Lehman Brothers объявил себя банкротом. Разразился глобальный финансовый кризис. Мои миллионы обесценились в считаные минуты. Оказалось, что это меня поимели!
Но я продолжал работать. Не сломался. И вот мы сидим сегодня с вами и откровенно беседуем. И вы говорите, что я — самый богатый из ныне живущих художников. Это приятно (смеется).
— Когда вы впервые по-настоящему поняли, что стали знаменитым? Когда Саатчи купил вашу работу за миллион фунтов?
— Нет, снова вы о деньгах. Это произошло в 2007 году. Знаете, я люблю смотреть по телевизору всякие викторины, конкурсы эрудитов. Одно из таких шоу показывают в пять часов дня, не помню, как оно называется. Так вот, включил я телевизор и смотрю эту викторину. И вдруг слышу, что один из вариантов ответа на заданный вопрос звучит так — Дэмьен Херст! И это правильный ответ! Понимаете? Это и есть всеобщее признание! Не миллионы фунтов на банковском счете, не выставки в самых модных галереях, нет. Когда ваше имя появляется в кроссвордах, это и есть настоящая слава!
— Над чем вы сейчас работаете?
— Новый цикл картин. Их будет 85. И все пишу я, своими руками. Жизнь, мать вашу, такая замечательная штука!
«Водить машину так и не научился»
— Что еще доставляет вам радость, кроме работы?
— Конечно, дети. Я 20 лет прожил с дизайнером из Калифорнии Майей Норман. К сожалению, мы расстались в 2012 году. Уже два года живу с балериной Софи Кэннелл. Дети у меня от Майи. Три сына — Коннор, ему 23 года, Кассиус — 19 лет, Сайрус — 14 лет.
Быть отцом, скажу я вам, то еще чувство. Мозги прошибает почище дури! Помню, Коннору было 12, когда я решил, что моя работа как отца закончена. Думал, сын вырос, хочет независимости, так что я умываю руки. С такими мыслями прожил ровно неделю. Потом — бабах!
Работа отца никогда не заканчивается. И мне это нравится. Сначала твои дети. Потом у них появляются собственные дети. И ты уже дедушка. То есть большой папа. И это хорошо.
— А может, в вас живет комплекс вины? Вы не знали своего родного отца и не желаете, чтобы ваши сыновья испытали такое же?
— Вы сговорились?! Именно так заявила мне на этой неделе мой психотерапевт! Я рассказал ей, что, когда мои сыновья были маленькими, мы пошли все вместе в магазин Hamleys. И я спросил Коннора, какого цвета игрушечную машинку он хочет? «Красную», — сказал он. Я взял и купил красную, синюю, зеленую и черную. Все купил. И мой терапевт заявила мне: «Когда Коннор попросил красную, он сказал правду. Он действительно хотел только эту машинку. Вы, на самом деле, купили эти игрушки не вашим детям, а себе! Только не взрослому Дэмьену Херсту, а маленькому мальчику из Лидса, у которого никогда не было таких машинок».
Я вспылил: «Что за чушь вы несете?!» А она спрашивает: «Скажите, разве не вы рассказывали мне, что у вас есть целый гараж настоящих автомобилей в Девоне?» Есть, отвечаю я. «А разве вы умеете водить машину?» — интересуется терапевт. Нет, говорю я. «Это тоже ваш комплекс из детства», — говорит она. И я был вынужден с ней согласиться.
Мой отчим был дилером, продавал машины. И он пытался научить меня водить. Я был еще маленький. Отчим сажал меня к себе на колено и заставлял крутить руль, а сам давил на педали. Он так злился и так настаивал на этих занятиях, что я взбунтовался. Водить машину так и не научился. Но они мне нравятся.
— И сколько у вас автомобилей?
— Кажется, десять. Сейчас посчитаю. Пять Audi R8. Мне нравится эта модель. Два, нет, три Ferrari. Еще Mercedes E-Class и Lamborghini Gallardo.
— И кто на них ездит?
— Даю друзьям. Или нанимаю шофера, и он меня возит.
— А у меня только Volkswagen Polo…
— Серьезно? Хотите продать (смеется)?
Ранее «ФАКТЫ» сообщали, что выставка Дэмьена Херста проходила в Киеве.
Перевод Игоря КОЗЛОВА, «ФАКТЫ» (оригинал Mick Brown/ The Telegraph Magazine/The Interview People)
На фото в заголовке: скульптура «За любовь Господа» — платиновая копия человеческого черепа с настоящими челюстями. Херст украсил ее 8600 бриллиантами, что обошлось ему в 20 миллионов долларов. В 2007 году череп был продан группе коллекционеров за 100 миллионов долларов! В числе владельцев самого дорогого на тот момент произведения искусства, созданного живущим художником, оказался и украинский бизнесмен Виктор Пинчук
Фото Getty Images
2574Читайте нас у Facebook
