Командир минометного расчета Бодрый: «Не было в Иловайске повальной сдачи в плен! Мы там врагам тоже навешали!»

В этот гуманитарный коридор, с инициативой организации которого тогда неожиданно выступил президент России Владимир Путин, были собраны сводные силы добровольческих батальонов, Нацгвардии и Вооруженных сил Украины. Все, кто сражался за приграничный город Иловайск на Донетчине, оказался в двойном окружении — десантников Псковской и Курской дивизий вооруженных сил РФ, неприкрыто нарушивших государственную границу Украины, и примкнувших к ним боевиков «ЛНР"-"ДНР».

Напомним, согласно договоренностям сторон, утром 29 августа 2014 года украинские сводные силы собрались в селе Многополье, в нескольких километрах к югу от Иловайска, построившись в две колонны. В первой были преимущественно бойцы ВСУ, вторая сформировалась из добровольческих батальонов, часть из которых уже тогда воевала в составе Национальной гвардии Украины.

По первой колоне враг открыл неприцельный огонь из минометов еще до того, как она начала движение по маршруту, согласованному командованием сторон. Пройдя буквально несколько километров от Иловайска, на подходе к хутору Чумаки, эта колона оказалась уже под прицельным огнем противника. Вторая колонна попала под обстрел практически сразу.

Командир минометного расчета добровольческого батальона «Донбасс» с позывным Бодрый, покидавший оккупированный город во второй колонне, рассказал «ФАКТАМ», как ему с группой побратимов удалось вырваться из Иловайского котла.

«Вся картина расстрела колонны проплыла у нас перед глазами: горящие автомобили, разбросанные тела»

— Я из города, который и сегодня все еще оккупирован. Как и большинство моих однополчан из батальона «Донбасс». Поэтому давайте без фамилий, только по позывным, — настоял мой 55-летний собеседник, согласившись без прикрас поделиться пережитым.

— Вы знали, куда путь держите и где свои, а где противник?

— Когда утром 29 августа 2014 года мы выезжали из Иловайска, никто ничего толком не знал. Сведения были отрывочными. Один говорил, что мы в окружении, и все пропало. Другой — нам дали коридор безопасности и мы спокойно вывезем раненых, которых было очень много. Большинство, и я в том числе, ничего не знали. Просто ехали за предыдущей машиной, не ведая, кто и что там впереди. Мы, местные, хоть представляли, где находимся. А неместные — нет. Карт и компасов ни у кого не было. Благо у меня имелся примитивный навигатор, с помощью которого я в бою наводил миномет. И этот прибор очень пригодился нам в пути.

По рации велись какие-то переговоры: «Мы поехали, а вы догоняете». И вдруг мы услышали команду начальника штаба Филина: «Прорываемся с боем!». Что значит «прорываемся с боем» на машине? Не знаю! У нас же не БТР, не танк, а обычный «Урал», в кабине которого сидели я и мой наводчик Антон, а в кузове находились пятеро медиков, в числе которых была женщина. И лежали мины. Правда, наши мины для ведения боя были бесполезны, так как запалы к ним отсырели. Но если бы какой-то снаряд попал в кузов или взорвался рядом с машиной, от нас ничего не осталось бы.

Но был приказ, и все рванули вперед, быстрей-быстрей. А наша команда, пока погрузилась в авто, отстала, оказавшись в последней четверти колоны. Это нас и спасло, когда россияне открыли прицельный артиллерийский огонь по нашим машинам. Одной из первых подбитых машин был КамАЗ с ранеными, который шел в начале колоны под белым флагом и с красным крестом.

Вся картина расстрела проплыла у нас перед глазами: горящие автомобили, разбросанные тела тех, кто ехал впереди нас. Много нашей техники вообще разлетелось на мелкие кусочки. Вместе с людьми.

По пути мы останавливались, подбирая раненых. Забирали и здоровых, выскакивавших из своих подбитых машин. И таким образом мы отодвинулись еще дальше — в хвост. Подобрали мы человек десять, что, конечно, было глупостью. Огонь-то наводили по машинам, а не по людям. Били по нашей колонне из всего, что только можно, — и из тяжелых орудий, и из гранатометов и ПТУРов. Как по движущимся мишеням в тире.

Спасаясь от обстрела, мы съехали с дороги в кювет. Слева — поле, справа — дорога. Мой наводчик Антон, оглушенный взрывами строчит из автомата, сам не понимая куда. Вражеские пули стучат по кабине, как град. На удивление, до села Красносельское мы доехали как в танке — ни в кабине, ни в кузове никого не зацепило.

Когда на нашем пути сгоревшая техника закончилась, мы уперлись в хутор Красносельский, где было всего штук восемь хат. Встали в рядок вместе с другими нашими небронированными авто. А два танка и БТР с комбатом проскочили дальше. Бойцы рассеялись по дворам, хатам и подвалам. И ждали приказа, что им делать дальше. Но командиры молчали, ожидая приказа от своих командиров. А «наверху» тоже молчали. После вероломного расстрела колонны все были в растерянности, в ступоре. У нас было много раненых, и половину людей мы потеряли по дороге — они погибли. Мы с побратимами вспоминаем о них каждый год, собираясь у стены на Михайловской площади. Я эти встречи никогда не пропускаю.

Я вылез из машины и услышал, что слева по нам стреляют. У меня сработал рефлекс: нужно идти туда, откуда стреляют, и убить тех, кто стреляет, — или они убьют нас. Мой наводчик побежал направо. Я — налево. И вскоре увидел российских танкистов, у которых не заводился танк. Они окопались рядом со своей бронетехникой и из автоматов палили из своего окопчика в нашу сторону. А рядом был другой танк — тот самый, который только что отстрелялся по нашей пожарной машине и по нашему КамАЗу, раскрошив его на мелкие кусочки. Вместе с ехавшей в нем ротой охраны.

В течение часа я воевал с экипажем российского танка. У меня был автомат, противотанковый гранатомет и гранаты. Я выстрелил из «Мухи» по танку, танкисты испугались и убежали в ближнюю хату. А я продолжал воевать с теми, кто был в другом танке. Когда у меня заканчивались гранаты, я шел к командиру гранатометного взвода Лермонтову и говорил: «Друже, там танки российские! Давай своих гранатометчиков!» А он, пытаясь получить внятный приказ, что делать дальше, слушал меня, не отрываясь от рации и мобильника, отвечая: «Да-да, щас-щас, подожди». Спустя час он все же прислал гранатометчиков. И ребята, молодцы, с ходу попали в один танк, а затем — и во второй, с первого раза! Второй танк задымился и загорелся, укатившись в овраг, где и взорвался. А первый, который не работал, не загорелся. Мы обыскали его и достали оттуда документы российских танкистов, сухпаи, шлемы. Все это нам очень пригодилось.

Затем, мы снова состыковались с моим наводчиком Антоном. Он сказал, что меня ищут минометчики, и мы направились к ним. Командир взвода минометчиков Гайдук, бывший десантник, вооруженный гранатометом, сообщил мне: «Там дырчит что-то. Похоже, танк. Раз дырчит, значит, пытается добраться к нам. Если он доберется на позицию, удобную для стрельбы, то за 5 минут перещелкает все хаты». А в хатах находился весь наш батальон, в том числе и раненые. Мы короткими перебежками подались на звук, и в 100 метрах от нас обнаружили еще один вражеский танк. Гайдук выстрелил по нему. Но танк Т64 был защищен крепкой активной броней. Наша граната срикошетила от него вверх. Танк не был поврежден. По нам начали стрелять из автоматического станкового гранатомета (АГС), установленного на башне этой машины. Но до нас было всего 100 метров, и им приходилось стрелять вверх, чтобы гранаты ложились к нам как можно ближе. Они падали метрах в 50- 100 от нас. Мы приблизились, чтобы было безопаснее, а танк стал отъезжать от нас назад. Стреляли по нему, но наши гранаты рикошетили и отлетали. Гнались за ним метров 300. Но тут у нас закончились боеприпасы. Мне пришлось за ними сбегать.

«Мы — минометчики-добровольцы, да еще „предатели Донбасса“, решили в плен не сдаваться»

— Успели поднести боеприпасы? Чем закончился ваш поединок с танком?

— Успел. Но танк все же «убежал» от нас невредимым. Преследовать его дальше было рискованно: мы не имели полной картины всей обстановки окрест и сведений разведки.

Я так подробно описываю вам наши стычки с противником, чтобы вы не думали, что наше смешанное на тот момент украинское войско, было каким-то стадом, которое стройными рядами безропотно сдавалось врагу. Мы огрызались. Не было в Иловайске повальной «сдачи»! Мы там врагам тоже навешали! По пути наши бойцы уничтожили немало оккупантов и их техники, и даже взяли в плен с десяток российских десантников.

Читайте также: «Видел попадание в БМП — обожженные тела вылезали из люка и бездыханно падали возле колес«

— Когда вы приняли решение уходить из Красносельского?

— В тот же день. На шестом часу боя поняли, что нужно двигаться дальше. Так как приближались сумерки и мне лично обстановка в целом не внушала оптимизма. Я видел, что некоторые командиры ВСУ активно обсуждают с российскими десантниками, расположившимися в 150 м от села справа, условия сдачи в плен, а некоторые армейцы уже сдаются…

С побратимами примерно такого же возраста, как я, решили на милость врага не рассчитывать. Мы минометчики, да еще и добровольцы — «каратели», да еще и донецкие — «предатели Донбасса». Знаю, что в плену некоторых тайком добивали: находясь в Красносельском, мы слышали одиночные выстрелы. Поэтому хорошо понимали, что если нас в плену не убьют сразу, то в любом случае нам там не поздоровится. Решили, что пора пробираться к своим.

Но пока мы эту идею обсуждали, послышался рокот танка, приближающегося к нам со стороны поросшего лесом бугра. Возможно, это был тот самый «сбежавший» от нас танк. В той стороне у нас был взвод гранатометчиков во главе с майором Лермонтовым, которому мы по рации передали, что у нас осталось всего два патрона к гранатомету, и попросили, чтобы он прислал подкрепление. Он направил двух бойцов. Договорились: они подходят к танку справа, мы — слева. В итоге свое подкрепление мы потеряли из виду. А мы вместе с командиром взвода минометчиков Гайдуком, взобравшись на бугор, увидели танк. Он стоял на полянке задом к нам. Гайдук выстрелил и попал ему в моторный отсек. Полетели искры, танк загорелся и покатился к своим позициям. Половина экипажа в нем так и сгорела, а двое обожженных танкистов выпрыгнули из брони и умчались.

Праздновали победу мы недолго. Потому что к нам подъехал еще один танк. Он стал посреди кукурузного поля так, что к нему было не подобраться. Да у нас уже и боеприпасы закончились. А стрелять с 400−500 м танку в лоб бесполезно — «не убьешь». Он не стрелял, и мы дразнить его не стали. Тем более что после напряженного многочасового боя в жаркий августовский день, в течение которого не снимали бронежилетов, сил воевать у нас уже не было. Ушли, так и не вступив в бой. Но и этот танк от наших не ушел! Как выяснилось, к нему чуть позже подобрались легендарные гранатометчики Брест и Усач и таки «убили» его!

А мы, минометчики, собрались в путь. Сообщили командиру, что уходим, и прошлись по всем хатам с предложением: «Выходим. Кто с нами?» Оказалось, никого. Одни все еще ждали приказа, другие все еще надеялись на «зеленый коридор». Командиры молчали. А мы, десять минометчиков и один связист, Белорус, разделились на две группы: постарше — в одну, помладше — в другую, и двинули из села.

«Русские десантники уснули, и нашим побратимам пришлось через них переступать»

— Как определили, куда идти?

— Вариантов было немного. Позади — оккупированный россиянами Иловайск. С другой стороны — российские десантники. С третьей — в поле зрения тоже были россияне и поблизости от них… наши, которые фактически находились на мушке у противника и никуда не продвигались.

Нам оставалось идти влево по глубокому и длинному оврагу перед селом. Оттуда стреляли. Мы предполагали, что там может быть засада, но идти полем было нельзя. Поле простреливали — пули свистели со всех сторон.

Я шел впереди «старшей» группы. Остальные шли за мной, соблюдая дистанцию — 100 м друг от друга. В конце оврага мы увидели дым и огонь. Это чадили две вражеские бронемашины пехоты, одна из них горела, аж плавилась! Магниево-алюминиевый сплав ручейком стекал прямо по оврагу. Это зрелище согревало. Мы поняли, что это кто-то из наших здесь поработал. Как выяснилось, это были все те же герои-гранатометчики Брест и Усач. Последний затем, увы, погиб в битве за Широкино. Они, повстречав эти две БМП и 20 российских десантников, вступили с ними в бой. Бахнули по БМП. Одна запылала, вторая вышла из строя. Кого-то из десантников прибили из автоматов, остальные разбежались.

Брест и Усач тоже приняли решение пробираться к своим. Но выдвинулись в путь чуть позже нас, ночью. Спустя несколько дней, когда мы все уже собрались на базе батальона под Днепром, этот отважный дуэт позабавил нас рассказом о том, как им, выбираясь из окружения той ночью, пришлось… переступать через российских десантников. Чтобы создать препятствие украинским бойцам, пытавшимся выйти из окружения, российское командование положило на дорогу своих десантников — в прямом смысле слова. Десантники уснули, и нашим побратимам, просачиваясь из Красносельского, пришлось через них переступать. После того, как мы ушли, многие тоже приняли решение выбираться из этой мышеловки.

Шли малыми группами. В основном ночью, когда легче ориентироваться по звездам и меньше вероятность нарваться на неприятеля.

Меня в пути выручал мой навигатор, с которым я на войне никогда не расставался, и рюкзачок с набором для выживания. Я тогда не раз поблагодарил себя за то, что под градом пуль все же забрал его из кузова «Урала», когда мы сделали вынужденный привал в Красносельском. В рюкзачке были карематик, спальничек, свитерок, патрончики и гранатки.

«Дядя, куда вы идете? Там уже не ваши!»

— Вы прямо как о конфетках!

— Наша группа шла трое суток. И все эти «няшки» в пути были очень кстати. Ночевать иногда приходилось под открытым небом, а ночи были уже холодными. Мы опасались заходить в населенные пункты, потому что не ведали, оккупированы они или нет и как там настроены хозяева, к которым мы стучимся в хату. Даже рискнув напроситься на ночлег, боялись спать. Сторожились каждого встречного. Я отметил, что немалая доля мирного населения в то время, похоже, не до конца определилась, кто ему «свои», а кто — нет. Мы были для многих мирных жителей просто военными, вторгшимися в их жизнь.

К примеру, когда мы в сумерках зашли в поселок Металлист, это пригород приграничной станции Кутейниково, и шли по центральной улице, я, наведя луч фонарика на засидевшуюся компанию, гаркнул: «Свои! Всем по домам! Патруль!» Люди явно ничего не поняли, но инстинктивно бросились врассыпную.

Впрочем, местные жители тех населенных пунктов, которые мы прошли, в итоге и спасли наш маленький отряд. В Металлисте нас пустили на ночлег, а в городе Комсомольское (Ныне — Кальмиусское. — Авт.) предупредили об опасности. Забегая вперед, скажу, что эвакуировали на подконтрольную Украине территорию тоже местные патриоты.

В Комсомольском мы переночевали в какой-то пустующей хатке. А утром забрались в контору рудоуправления, где еще никого не было в столь ранний час. Я всех попросил заняться делом — поискать воду и гражданскую одежду. Связиста Белоруса, который прихватил из подбитого нами танка российскую кепку и рюкзачок, отправил за свежими батарейками для моего навигатора, подбодрив его: «В таких-то шмотках!». Мол, если он по пути и встретит россиян, то они его за своего примут. А наводчика Антона послал купить местную газетку, чтобы понимать, где какая на сегодня власть, и зарядное устройство для телефонов. Наших нигде не было видно, и мы не знали, где они, в скольких днях пути…

Антон принес нерадостные вести: «Всё! Тут нигде не пройдешь — везде россияне». По пути он встретил мальчика, который предупредил его: «Дядя, куда вы идете? Там уже не ваши».

Гайдук тем временем по рации услышал переговоры Жака, командира второй штурмовой роты батальона «Донбасс», который, замаскировав свой транспорт под Красный Крест, помогал таким вот, как мы, блуждающим отрядам эвакуироваться из окружения. Да-да, того самого Жака, который потом попал на скамью подсудимых. Мы не знали друг друга по голосам, поэтому общались очень осторожно. Жак предложил нам выехать вместе с ранеными по хитрой схеме, которую он уже обкатал за эти дни: он вывозил здоровых, выдавая их за раненых. Но для этого мы должны были избавиться от оружия. Мы не согласились, так как не смогли бы вернуться за своим оружием на территорию, оккупированную до сих пор.

Я позвонил своей жене, остававшейся в оккупированном городе, попросил, чтобы пасынок вывез меня и хотя бы часть нашей группы на своем авто. До войны мы с ним в складчину купили ему эту машину. Жена, с которой я прожил почти 20 лет и поднял на ноги двоих детей, через время перезвонила, сказав, что сам сын приехать не может. Но нашел таксиста, который согласен вывезти нас за 2,5 тысячи долларов. Я решил, что расплачиваться с таксистом придется мне. А у меня при себе уже ни гроша не осталось.

— Супруга знала, что вы выходите из окружения?

— Я объяснил. Понимаете, еще тогда, когда начался Майдан, понял, что мы с ней по разные стороны баррикады. А когда вопрос встал о спасении моей жизни, осознал это окончательно. В 2014-м я ушел в первый сформировавшийся на востоке Украины добровольческий батальон «Донбасс». Ушел в кроссовках, в которых и прошел Иловайск. А моя жена, теперь уже бывшая, осталась дома и так и живет по ту сторону линии разграничения. Теперь у меня другая семья.

С 1 на 2 сентября нас все же вывезли в мирный город Курахово местные патриоты-волонтеры. Когда мы подзарядили телефоны, мой наводчик Антон стал обзванивать своих знакомых, и они пришли к нам на помощь.

— Как вас встретили на мирной территории?

— Без аплодисментов. Никто нас, в общем-то, не встречал. Из Курахово «донбассовцев» организованно вывезли в Днепр, затем доставили на базу батальона «Донбасс», где комбат Семен Семенченко объявил, что все могут сходить в отпуск на три дня.

— А куда бойцы, чей дом остался на оккупированной территории, могут отправиться в отпуск?

— Вот и мы задали себе этот вопрос. И на что сходить, когда у нас в карманах ничего, кроме патронов, к тому времени не было? Наша зарплата в батальоне составляла 950 гривен. Но у меня на мирной территории хоть родня имелась. А вот у других… Стали просить у Семена на маршрутку. Дали нам по две тысячи гривен спустя два дня.

Батальон затем перемещали по разным базам, но не отправляли на фронт. Комбат Семенченко убеждал нас в том, что якобы Гиви и Моторола пригрозили: если «Донбасс» снова выйдет на позиции, они начнут расстреливать наших пленных. Поэтому из батальона я вскоре ушел. Стал обустраиваться на гражданке.

— Еще воевали?

— Да. В марте 2015-го откликнулся на предложение Филина и пришел в батальон «Донбасс-Украина», который воевал уже под его командованием в составе ВСУ. Но на фронте началось сплошное перемирие. И я снова вернулся в мирную жизнь.

Вы, главное, напишите, что украинцы за Иловайск воевали. И на выходе из котла воевали, положив в степях Донбасса немалое количество наших врагов.

P. S. Согласно отчету о нарушениях прав человека во время событий августа 2014 года, обнародованному Управлением Верховного комиссара ООН по правам человека к четвертой годовщине боев за Иловайск — в 2018 году, в Иловайском котле погибли 366 украинских бойцов ВСУ и добровольцев, 429 были ранены, более 1200 попали в плен. Большинство пленных освободили в 2014 году, а последний украинский военный вернулся домой из плена в декабре 2017 года.

28 августа 2020-го около 200 жен и матерей воинов, погибших вследствие российской агрессии на востоке Украины, принесли портреты мужей и сыновей к посольству России в Киеве, а затем переместились к Офису президента Украины. Таким образом, организаторы акции напомнили главе государства о необходимости довести до конца расследование причин, приведших к массовой гибели украинских воинов в Иловайске и в Дебальцево в 2015 году.

Фото в заголовке ВВС Украина

8780

Читайте нас у Facebook