«оцепенев, мы наблюдали кошмарную картину: человеческие тела, куски одежды взрывной волной подбрасывало выше трехэтажного здания»
Когда на город упали первые бомбы, по тюремному двору забегала стража. Палачи спешили уничтожить «смертников», среди которых была женщина с прикрученным колючей проволокой к ее груди младенцем. Трупы складывали в тюремном гараже… -- гласят архивные материалы, свидетельствующие о самой жуткой в тысячелетней истории Луцка трагедии…
В первые дни войны за подобным сценарием, только в значительно меньших масштабах, прошли массовые расстрелы заключенных в тюрьмах Владимира-Волынского, Ковеля, других западноукраинских городов. Во Владимирской кутузке содержалось около 300 узников -- почти все они погибли. В Ковеле было уничтожено две с половиной сотни человек.
«Я не сомневался, что политических расстреляют, остальных, может, и пощадят»
-- Около четырех утра 23 июня я проснулся в переполненной тюремной камере от мощного взрыва за стеной, -- вспоминает бывший «политический» узник, чудом выживший в той страшной «мясорубке», житель села Буяны Луцкого района 85-летний Николай Куделя. -- Гитлеровцы бомбили Луцк. Сомнений не было: началась война. Тюремная охрана долго не появлялась, мы валились с ног от духоты и жажды.
Одна бомба упала на северо-западное крыло тюрьмы. От взрыва в нескольких камерах повылетали двери, толстые стены пошли трещинами и вот-вот могли рухнуть. Заключенные подбегали к запертым дверям других камер, кричали, чтобы там тоже спасались, потому что тюрьма валится. За каких-то четверть часа люди выломали все запоры и хлынули в коридор. Брат находил брата, отец -- сына…
Вскоре бомбардировка прекратилась, и вооруженные до зубов энкаведисты повылезали из своих убежищ. Мечутся по тюремным коридорам, палят в людей с криками: «По местам, по камерам!» В нашем коридоре -- трое убитых и несколько раненых. «Кто ступит шаг из камеры -- будет расстрелян! Сидеть спокойно до особого распоряжения!» -- орали надзиратели.
Пока мы сидели в камерах, палачи готовились к массовому убийству: усилили охрану, вооружили гранатами партактивистов, на каменных заборах тюрьмы установили по периметру пулеметы, завезли негашеную известь, чтобы впоследствии засыпать ею трупы.
В полдень прозвучала команда: «С вещами на выход!». Я покинул камеру последним. Вещи не брал, поскольку был уверен, что нас ведут на смерть. Спускаясь с третьего этажа, через выбитое окно обратил внимание на замаскированный зелеными ветками на западной стене пулемет с маячившим за ним человеческим силуэтом, а еще на небывало большое количество обвешанных гранатами снующих повсюду энкаведистов и активистов.
При выходе слева я заметил еще один пулемет и женщину за ним (по некоторым сведениям, это была известная садистка по прозвищу Шпилька. -- Авт. ). Идущим рядом со мной односельчанам говорю: «Ей-Богу, нас ведут на расстрел!» Мой друг Олекса Приступа категорически возразил: мол, это же не средневековье, что скажет мир!.. Он был уверен, что нас собираются этапировать…
Спускаемся ниже, слышим команду: «Внимание! Кто задержан, подследственный, осужденный по статье 54-11 (пункт 2), то есть за контрреволюционную деятельность, выходить налево, на западный двор, всем остальным -- на восточный!» Я, самый что ни на есть политический, без колебаний поворачиваю направо, вслед за заключенными по бытовым статьям.
Когда все вышли, несколько появившихся на восточном дворе разъяренных начальников прокричали: «Внимание! Внимание! Подследственные, осужденные по статье 57-11 (2), кто ошибочно сюда завернул, выходите! Будем проверять! Если таких найдем -- расстреляем!» В то время в переполненных камерах Луцкой тюрьмы сидело более четырех тысяч человек. Я не сомневался, что политических расстреляют, остальных, может, и пощадят. Поэтому остался на месте.
«Со всех сторон стали раздаваться стоны и отчаянные крики: «Добейте меня, сволочи!»
-- На восточном дворе «бытовых» заключенных собралось человек 600, -- продолжает Николай Павлович. -- Разумеется, администрация прекрасно знала, что их в тюрьме значительно меньше: три-четыре сотни. «Гражданин начальник, я ошибся! Я! Я!» -- послышалось с разных сторон. Из строя вышло человек двадцать. Как только их увели на западный двор, там застучали пулеметы, раздались душераздирающие вопли, заглушаемые разрывами гранат. Под ногами задрожала земля.
Оцепенев, мы наблюдали кошмарную картину: человеческие тела, куски одежды взрывной волной подбрасывало выше трехэтажного здания тюрьмы. «Боже, расстреливают, рвут гранатами! Варвары! Люди, спасайтесь, кто может!» -- кричали в толпе.
Ад продолжался около четверти часа. Человек сорок наших в панике бросились к деревянным воротам в надежде их выломать, но были скошены из установленного на заборе пулемета. Двор устлался трупами, потекли ручьи крови. Вдруг пули засвистели вокруг нас. Самые шустрые ребята, приставив к четырехметровой восточной стене валявшиеся на земле доски, карабкались по ним вверх, пролезали через четыре ряда колючей проволоки и спрыгивали с наружной стороны.
Я тоже устремился к стене, вслед за незнакомым юношей взобрался почти на самый верх, но в последний момент в парня попала разрывная пуля. Он замертво свалился на меня, оба упали вниз. Вскакиваю, отбегаю несколько шагов, снова падаю и затихаю. Над головой свистят пули. На меня один за другим валятся тела убитых. Их кровь потекла мне на лицо, губы, я ощутил ее терпкий солоноватый вкус. Помню, еще подумал: пуля не достала, так трупы задушат…
Люди бегали, словно загнанные олени, свистели пули. Внезапно выстрелы смолкли и со всех сторон стали раздаваться стоны и отчаянные крики: «Добейте меня, сволочи!», «Боже, прости, прими нас в Царство Небесное!», «Месть палачам!.. » Вдруг на фоне этих стенаний из появившегося на чистом небе облачка прямо на нас сыпанул дождь. Он шел не больше минуты. Облачко исчезло так же внезапно, как и появилось. Чей-то измученный голос произнес: «Люди, люди, смотрите, небо плачет за нами! Боже, что делается на свете!»
После этого все силы энкаведистов были брошены на расправу с беглецами. Пули настигали их на реке Стырь, в зарослях, ямах, на лугу… А в тюремном дворе с десяток палачей принялись добивать уцелевших заключенных. Не щадили даже легкораненых -- замечая на ком-то небольшое пятнышко свежей крови, молча палили в лоб, переступали и шли дальше. Наконец прозвучала команда: «Внимание! Внимание! Кто живой, поднимайся, расстреливать больше не будем!» Я вылез из-под трупов, словно с креста снятый. Разжимаю ладонь, а на ней -- не поверите! -- блестящая пуля, прошедшая сквозь чье-то тело. «Дела твои, Господи!» -- подумал я и выбросил свою смерть подальше.
«Нас заставили сносить мертвые тела к воронкам от авиабомб и там их закапывать»
-- Подскочивший энкаведист направил мне в лоб револьвер и хрипло спросил: «Ранен?» -- продолжает свой рассказ Николай Павлович. -- А я весь в крови, грязи. Стараюсь отвечать как можно бодрее: «Никак нет, гражданин начальник, только испачкан!» «Ступай умываться!» -- гаркнул он. Выполнив приказ, я встал в строй оставшихся в живых. Под ногами лежал труп моего тестя Сидора, с которым я перекинулся двумя словами полчаса назад. -- Уняв дрожь в голосе, мой собеседник продолжил: -- Он был осужден на пять лет за так называемое кулачество.
На западном дворе нашему взору открылась жуткая картина: сотни мертвых тел, стена снизу доверху забрызгана кровью. С крыши и веток свисают человеческие останки. Энкаведисты, словно разъяренные хищники, продолжали рыскать в поисках раненых. На стоявшем за мной парне лет двадцати пяти заметили кровь и приказали ему выйти из строя. Ступив шаг, тот стал просить: «Гражданин начальник, я очень легко ранен, пожалейте моих деток, пощадите, умоляю вас!» Не говоря ни слова, палач выстрелил ему в лоб.
Заметив кровь у молодого студента Луцкой украинской гимназии, убийца вызвал и его. Выходя из строя, тот заплакал, как малое дитя: «Пожалейте хотя бы мою старенькую, больную мать!» Этот плач я не забуду до конца своих дней. Он хотел сказать еще что-то, но пуля оборвала его на полуслове. Без лишних слов расстреливали и уцелевших политических.
Мне, осенью 1940 года арестованному за так называемый украинский буржуазный национализм, несказанно повезло. Дело в том, что за все время своего пребывания в тюрьме я ни разу не обращался к надзирателям ни с заявлениями, ни с просьбами, и они не запомнили меня в лицо.
Потом нас заставили сносить мертвые тела к воронкам от авиабомб и там их закапывать. Больше было не застреленных, а разорванных гранатами: без головы, рук, ног. Чтобы быстрее покончить с этим кошмаром, мы мастерили подобие носилок, складывали на них куски человеческих тел, сбрасывали их в ямы и посыпали негашеной известью. Ближе к вечеру один из «трупов», улучив момент, когда конвоир смотрел в противоположную сторону, вскочил и присоединился к нам. Мы его не выдали, а надзиратель не заметил. Парень был так счастлив!
Из находившегося во дворе неподалеку от тюрьмы лошадиного стойла мы вынесли несколько десятков замученных узников, приговоренных к смерти накануне войны. Их руки были скручены колючей проволокой. Несчастных закололи штыками…
«По распоряжению кагебистов найденные в конце 40-х годов останки погрузили на самосвалы, вывезли в глубокий карьер и закопали»
-- Хоронить закончили лишь на следующий день, -- говорит Николай Куделя. -- Каждый из нас был уверен, что и всю похоронную команду уберут -- как нежелательных свидетелей. Пронесло.
Мы даже не заметили, как и когда наши мучители убежали под натиском немцев. И когда на территорию тюрьмы на мотоциклах и танке въехали фашисты, среди нас распространился слух, что это никакие не оккупанты, а переодетые энкаведисты-провокаторы -- настолько мы были напуганы зверствами и коварстом большевиков! Немцы пообещали отпустить всех жителей западных районов. Естественно, наутро мы все оказались «западниками» (улыбается -- Авт. ) и вышли на долгожданную волю.
Но вскоре нас вернули обратно. Дело в том, что мы, не последовав совету одного из отпускавших нас немцев «передвигаться максимум по двое», пропуская длиннющую колонну фашистской техники и живой силы, скучковались возле моста через Стырь в большую группу -- не менее полусотни человек. А один из наших по глупости подобрал на обочине и сунул себе в торбу выброшенный немецкий мундир. В это время эсэсовцы гнали навстречу колонну советских военнопленных.
Найдя при проверке этот злосчастный френч, эсэсовцы подняли крик: «Бандит!» Мужика усадили в машину и увезли. А нас, бритоголовых, приняли за красноармейцев, загнали в эту колонну военнопленных и повели обратно в луцкую тюрьму. Но мне снова крупно повезло! В тюрьме меня узнали два немца, выпустившие узников. Один из них, немного говоривший по-польски, написал записку, что мы бывшие заключенные, освобожденные немецкой армией, и я снова оказался на воле…
«Что касается эксгумации трупов из тех четырех могил, то этого, очевидно, сделать не удастся, -- пишет в послесловии к своей книге «Под стенами луцкой тюрьмы» Николай Куделя. -- В конце 40-х годов, когда в тюремном дворе сооружались гаражи и столярные цеха, роющие фундамент строители наткнулись на кости захороненных. Их по распоряжению кагебистов, погрузили на самосвалы, вывезли в глубокий карьер и закопали. Свидетель этому -- Иосиф Пикула, бывший тогда экскаваторщиком, и грузивший на машины останки расстрелянных узников.
По архивным данным, в самой большой из четырех могил во дворе луцкой тюрьмы захоронено 1320 трупов. В общей сложности 23 июня там было уничтожено примерно три тысячи ни в чем не повинных людей, в том числе женщин и стариков. Лишь в августе 1941 года немецкие оккупационные власти разрешили отслужить панихиду по убиенным.
Неистовствовали энкаведисты и в Цуманском райотделе, где содержались семь «врагов народа». Шестерых застрелили в камере, а тела выбросили на болото. Седьмого арестанта -- Софию Зелинскую-Ховайло -- изнасиловали, затем изуродовали до неузнаваемости: отрезали грудь, язык, выкололи глаза и выбросили в яму за конюшней, присыпав гноем. Некоторое время спустя тело женщины нашли ее родственники и похоронили на местном кладбище.
В здании бывшей Луцкой тюрьмы сейчас находится мужской монастырь Рождества Христового. Его обитатели ежедневно служат заупокойную за невинно убиенных.
С Николаем Куделей мы беседовали у него дома -- в уникальной частной библиотеке-музее, где хранится 144 (!) изданных в разные годы «Кобзаря» великого украинского классика, в том числе гордость Николая Павловича: оригинал из серии 1867 года, увидевшей свет в Санкт-Петербурге. Прошедший «огонь и воду», выдержавший в послевоенные годы 10 лет каторжных работ в колымских лагерях, этот удивительный человек коллекционирует «Кобзари» всю свою сознательную жизнь, собирая по всему миру не «посеченные» цензурой, раритетные издания. Николай Куделя -- лауреат Фонда Тараса Шевченко, а с недавнего времени на Волыни учреждена областная премия его имени. И самое поразительное: Николай Павлович, наверное, единственный человек на земле, знающий весь (!) «Кобзарь» наизусть.
P. S. : Для полноты картины автор использовал некоторые факты из книги воспоминаний Николая Кудели «Под стенами Луцкой тюрьмы», а также архивные материалы, любезно предоставленные хранителем отдела новейшей истории Волынского краеведческого музея Николаем Потапчуком.
Читайте нас у Facebook
