В мае богатые киевляне открывали ворота своих усадеб для желающих полюбоваться цветущими садами
Сейчас трудно поверить, что в Киеве люди гуляли с поэтическим томиком в уединенных аллеях Царского сада, ездили за Днепр по понтонному мосту, чтобы полюбоваться закатом солнца над Лаврой, или в Голосеево — смотреть, как цветут в лунную ночь старые монастырские сады. И тем не менее именно так это и происходило. С открытием первого коммерческого киевского парка «Шато-де-Флер» в мае начинались городские гулянья. Впрочем, эта традиция существовала в Киеве и раньше.
Монахи принимали гуляющих в монастырской беседке, служившей буфетом
Граф Сергей Шереметев, совершавший прогулку вместе с писателем Муравьевым, графом Бобринским и другими киевскими друзьями, так описывал в своем поэтическом очерке «Киев»: «Теплый, тихий вечер. Начало смеркаться, небо чистое и высыпали звезды. Мы поехали в Голосеевку, где летом уединенно живет митрополит. Это чудный бесконечный сад. Дорога ровная и гладкая. Когда мы въехали в голосеевские рощи, показался месяц. Миновали домик митрополита; он утопал в зелени, кругом цветы и фруктовые сады без конца, и все залито лунным светом, и воздух благоуханный и чистый, и тишь кругом. Таинственно ложились тени старых лип и цветущих кустов акаций. Мы вышли из экипажей и пошли по извилистым дорожкам фруктового сада; ночь была редкая. На темном синем небе полная луна; Стожары с мириадами звезд горели необыкновенным блеском. Ни одной живой души. Мы прошлись по бесконечным теряющимся дорожкам, среди двойного ряда цветущих вишен и яблонь… Не хотелось проронить слова, чтобы не разрушить очарования».
В XIX веке состоятельные люди покупали специальные экипажи для загородных поездок. В свободное время на природу устремлялись сотни горожан. В пригородах появились маленькие, уютные кафе, где гуляющим предлагали «стакан живительной влаги» (лимонада), чашку кофе или чая, бутылку токая или шампанского с отличным фруктовым десертом, шоколадом или конфетами. В более солидных заведениях держали «музыку» и певцов. Здесь были столики в тени фруктового сада и комнаты для отдыха.
Такие загородные заведения появились в Англии еще в XVII веке и назывались по имени владелицы лучшего пригородного сада под Лондоном Джейн Вокс «воксалами». Железнодорожный путь из Петербурга также кончался «воксалом», увековеченным в романе Достоевского «Идиот». Отсюда и станции в России стали называться вокзалами.
В Киеве подобные заведения появились уже после войны 1812 года. Они были очень скромные, на громкое имя «воксалов» не претендовали и назывались просто «чайными домиками». Первое упоминание о загородном кафе в Выдубецком монастыре я нашел в записках князя Ивана Долгорукого. Он пишет, что монахи принимали гуляющих в старой монастырской беседке на крутом берегу Днепра, служившей неким подобием паркового буфета: «Тут выстроена над оврагом беседка сквозная, в которой мы со всей компанией пили чай, лимонад, ели дыни, арбузы, груши; это был между нами пикник. Я долго смотрел с удовольствием на тихие струи Днепра, который отошел также и здесь от стен монастырских и плывет далее».
Подобное же место для гуляний и пикников было некогда и в Шулявской роще при старом загородном доме митрополита. Здесь можно было погулять по дорожкам обширного сада, посаженного архиепископом Варлаамом Ванатовичем, полюбоваться лугами у Лыбеди, заглянуть в специальный чайный домик и получить от митрополичьих служек обычное в таких местах угощение — чашку кофе, чай и фрукты.
В 1830-х годах Шулявка была очень популярна среди городской интеллигенции. «У меня, — писал историк города Владимир Щербина, — сохранился рисунок дома, построенного Ванатовичем. Это маленькая акварель 30-х годов ХIХ века в альбоме моей матери Александры Щербины, дочки украинского писателя, врача Евстафия Петровича Рудыковского. Мать часто показывала нам, своим детям, этот рисунок и говорила, что это «Шулявщина», где она, когда была молода, не раз гуляла со своим отцом и его приятелями, профессорами Киевского университета Максимовичем, Шульгиным, Богородским. Я передал этот альбомчик в Исторический музей им. Т. Г. Шевченко».
«Можно заказать себе обед, слушать хорошую музыку и танцевать сколько угодно, не беспокоя хозяина»
Многие богатые горожане, имевшие усадьбы в живописных окрестностях города, также устраивали у себя общественные гулянья. В те времена состоятельные люди не отгораживались от мира бетонными заборами с колючей проволокой. Они стремились к общению и широко открывали ворота своих усадеб пред всеми желающими полюбоваться живописными видами.
Здесь действовала та же, что и в Выдубецком монастрыре, полукоммерческая система обслуживания посетителей: за вход не платили, но угощали за деньги. Посетители считались гостями хозяина, и некоторых из них он сам и принимал, водил по саду, беседовал, угощал. Другие гуляли где и как хотели.
Большой популярностью в 1840-х годах пользовалась дача Платона Яковлевича и Надежды Григорьевны Лукашевичей на самой границе Приорки и Пущи-Водицы.
«Они, — вспоминает их племянник Павел Селецкий, — жили в городе зимой, а лето проводили на прелестной даче Кинь-Грусть, купленной у генерала Бегичева. С 1838 года дядя и тетушка Лукашевичи стали жить круглый год в Кинь-Грусти. Несмотря на болезненное состояние Платона Яковлевича, страдавшего подагрой, и преклонные лета Надежды Григорьевны, у них было весело. Превосходно отделанный сад, обилие цветов и фруктов, обширный пруд, домашний оркестр, хороший стол и любезность стариков привлекали постоянно на дачу многочисленных посетителей».
Парком Кинь-Грусть восхищались даже петербургские гости, хорошо знавшие роскошные парки Павловска и Царского Села. Лукашевич, писал в 1844 году из Киева инспектор Петербургского учебного округа Павел Максимович редактору «Современника» Плетневу, «первый умыл, одел и причесал киевскую природу, и из нее то вышло, что царскосельские и павловские сады перед нею блекнут, уступая ей в роскоши растительности и живописности местоположения».
В соответствии с теориями английских мастеров садово-паркового искусства, на даче Лукашевичей не было ни безлюдной природы, ни унылой пустынности. Чтобы добиться приятной «оживленности» пейзажа, они переселили в Кинь-Грусть несколько семейств крепостных, которые работали на фермах, огородах, полях и теплицах, выпасали на живописных лужайках скот и заготовляли сено. В теплицах выращивались экзотические растения. «Посетители, — писала Ярцева, — долго любовались прудом, находившимся близ дома в тени развесистых деревьев; по зеркальной поверхности этого пруда плавали величественные, белые как снег лебеди. Потом осматривали прекрасно расположенный сад, с его отлично отделанными широкими дорожками, обсаженными бесчисленным множеством цветов всякого рода, с беседками, мостиками и другими светскими затеями».
В газетной хронике и воспоминаниях о гуляньях в Кинь-Грусти упоминается и гора, с которой открывался прекрасный вид на Киев. В книге Ярцевой эта достопримечательность описывается так: «Неподалеку от дома возвышается так называемая Княжья гора, крутая и как бы обточенная со всех сторон, на ней проведена дорожка винтом, от подошвы горы до верху, где выстроена беседка, совершенно открытая, с прекрасной статуей Амура посредине. Оттуда-то открывается перед вами на расстоянии 10 верст весь Киев, как какое-нибудь фантастическое явление, носящееся над землею в туманных облаках, с ярко блестящими златыми главами многочисленных церквей… Рассказывают, что киевские князья нарочно приезжали сюда полюбоваться издали на свою столицу и оттого называли гору Княжою».
После смерти хозяйки в парке начал хозяйничать ее племянник Платон Якимович Лукашевич, который стремился поставить дело на коммерческую основу. Бывшая помещичья усадьба изменилась при нем до неузнаваемости. Вход был уже платный. В беседке подавали не только чай и фрукты, но и цветы «по дешевым ценам». Новшеством было и то, что в усадьбе, как и в обычном европейском увеселительном парке, работал буфет и играл духовой оркестр.
«Каждое воскресенье и в праздники, — писала мемуаристка, — киевляне ездят гулять в Кинь-Грусть. Для того чтобы все, даже незнакомые хозяину, могли воспользоваться обширными садами красивой усадьбы, добрый хозяин распорядился так, что за ничтожную плату всякий может получить туда пропуск и гулять где угодно. Там в устроенной посредине сада большой галерее, убранной растениями и цветами, можно заказать себе какой угодно обед, ужин, чай, слушать хорошую игру военного оркестра и танцевать сколько угодно, не беспокоя хозяина».
Расположенное неподалеку от Кинь-Грусти садоводство Кристера шло по тому же пути коммерциализации. В 1850-х годах оно привлекало к себе гуляющих видом прекрасно ухоженных деревьев и буфетом-кафе, где можно было получить самые лучшие в городе яблоки, груши и виноград. Ученый-садовод устраивал для своих посетителей занимательные экскурсии и показывал им 25 сортов груш, 40 сортов яблок, 15 сортов слив, 7 сортов винограда, 20 сортов картофеля, огромные тыквы и исполинские огурцы.
Платные парки появились в то время и на Подоле. Предприимчивые горожане устраивали их на возвышенных местах, где воздух был чище и виды разнообразнее. Одно из таких старых подольских заведений (сад помещика Дикого, или Диковского, на горных отрогах, нависающих над Глыбочицей) приобрела в 1880-х годах для устройства Покровской обители ее основательница великая княгиня Александра Петровна.
Предшественником знаменитого коммерческого парка «Шато-де-Флер» стал первый в Киеве увеселительный сад Бенцова. Ныне он известен как усадьба профессора Меринга, располагавшаяся некогда между Институтской и Лютеранской улицами. В 1850-х годах это обширное урочище арендовал капельмейстер Фоллард. Он вел свое дело с учетом самых разных вкусов и финансовых возможностей посетителей. В очерке киевских гуляний 1856 года историк Киева Николай Сементовский сравнивал сад Бенцова уже не с парками Павловска или Петергофа, но с аналогичными коммерческими заведениями столицы:
«В Петербурге есть особое место с небольшим садом, в которое на летние месяцы переносят Немецкий клуб. Сад Бенцова в Киеве живо напоминает Немецкий клуб, не достает одних только кеглей, да и эта игра вскоре, кажется, будет устроена. Зато музыка — оркестр Фолларда — разыгрывает веселые польки и самые плачевные арии. Есть одна беседка, оклеенная пестрыми обоями, небольшой пруд, в котором особый оркестр зеленых лягушек дает в теплые дни своего рода концерты. Есть какая-то вешалка, названная качелями, есть лестницы, скамьи, дом, в комнатах которого пьют чай, пиво, курят папиросы, сигары. Словом, и здесь с каждым днем удовольствия разнообразятся. Г-н Фоллард обещает подарить публике всевозможные удовольствия, и в саду Бенцова будут иллюминации, фейерверки, китайские освещения… Так гласит его афиша».
Позже киевляне возмущались, что арендаторы «Шато-де-Флер» брали за вход до сорока копеек, что тогда составляло внушительную сумму (столько зарабатывал за день грузчик в порту). Но Бенцов, основатель «шоу-бизнеса» в Киеве, брал еще больше, и никого это не останавливало. Желающих было хоть отбавляй. Иронизируя над стремлением киевлян за любую цену изведать прелести коммерческого рая, Сементовский писал: «Фоллард для доставления публике совершенного удовольствия переменил цены за вход в сад Бенцова, а именно, вместо прежних 30 копеек ныне следует платить 50 копеек от лица, а семейство из 6 лиц — 2 рубля, из 4 лиц — 1 рубль 40 копеек, дети платят 25 копеек… Много удовольствия! Впрочем, объяви Фоллард, что в саду Бенцова бесплатное гулянье, и устрой какие угодно иллюминации, фейерверки, итальянские ночи, никто не пойдет. Объяви он, что гулянье не даром, а за вход надо платить деньги, и пойдут многие!»
Очеркист иронизировал зря. В 1840-х годах киевляне платили рубль серебром только за то, чтобы посмотреть на рисованную панораму Альп с движущимися на первом ее плане кукольными фигурками. Модные новинки всегда стоят дорого. На этом держится коммерция…
930Читайте нас в Facebook
