Игорь Николаев: «Изначально песня «Паромщик» была о ветеране войны, инвалиде, который перевозит на пароме таких же, как и он. Но Алла Пугачева сказала: «Я буду петь только про любовь»
В новом телесезоне у российского ведущего Дмитрия Диброва в популярной программе «Временно доступен», выходящей на канале ТВЦ, поменялся напарник. Вместо Дмитрия Губина в проект пришел Александр Карлов. Однако откровенный тон передачи не изменился. Это доказал недавний эфир с композитором, поэтом и эстрадным певцом Игорем Николаевым. Игорь Юрьевич крайне редко дает интервью. И на эту беседу он, возможно, согласился только потому, что давно уже дружит с Дибровым. Но даже для Дмитрия многое из того, что рассказал Николаев, явилось неожиданностью…
«Комарово» я сделал, чтобы получить увольнительную»
— Игорь, говорят, несмотря на твою улыбчивость, ты человек довольно закрытый. Это часть имиджа, наработанного годами, или что-то другое, более глубокое?
— Не думаю, что закрываюсь специально. Просто невозможно быть открытым для всех.
— А почему бы не сделать сегодня исключение и не пооткровенничать с нами на самые разные темы?
— С удовольствием. Компания хорошая. Дима — мой давнишний дружок. Ваш голос, Александр, харизматичен. Я его сразу узнал, поскольку часто слушаю радиостанции.
*Для Аллы Пугачевой Игорь Николаев написал более 30 песен
— Спасибо. Тогда давай начнем с песни «Айсберг». Это твой первый всенародный хит, исполненный Аллой Пугачевой. Как считаешь, нынешний российский шоу-бизнес похож на айсберг? Сверху сияющая красивая верхушка, а что скрывается под водой, лучше не знать.
— Красивое сравнение, отчасти справедливое. Но так можно сказать не только о сегодняшнем шоу-бизнесе. Немало было скрыто от зрителей и в советские времена. Взять историю того же «Айсберга». Я сочинил эту песню, она понравилась Алле Борисовне, поэтому с нетерпением ждал, когда ж композиция выйдет в эфир. Справедливо полагал, что она может изменить мою жизнь. Премьера должна была состояться со дня на день, и вдруг по радио слышу, как в какой-то музыкальной передаче объявляют: «Тихон Николаевич Хренников. «Айсберг». Поет такой-то». Я обомлел. Звучит вальсок: «А любовь лишь на четверть снаружи видна, на три четверти в сердце зарыта она…» Все, думаю, образный ряд похож, а он другим и не может быть. Айсберг — метафора одна. Мне остается только уповать на чудо. Кто я, и кто — Хренников! Председатель правления Союза композиторов. Советская иерархия просто не может допустить всплытия второго «Айсберга» на отечественной эстраде. До сих пор удивляюсь, как это просмотрели, и мои «печали под черною водой» народ услышал.
— Игорь, позволь мне напомнить, как мы с тобой познакомились. Это был 89-й год. Мы с Андреем Столяровым делали издевательскую программу «Монтаж» о советской (на тот момент) культуре и эстраде. Задумали снять сюжет, конечно, пародийный с кем-то из молодых, но уже известных исполнителей или музыкантов о его 50-летнем юбилее. В Останкино совершенно случайно увидели Игоря Николаева. Наша идея тебе сразу понравилась. Сюжет показали по телевидению, а мы с тобой подружились.
— Да, но многие этот сюжет восприняли за чистую монету. Я поехал на гастроли. Концерты, как правило, проходили на стадионах. Стоишь посреди поля — маленькая фигурка в круге света. Такой футболист без мяча, зато с микрофоном. И вдруг ко мне идет тоже маленькая фигурка, которая разрастается по мере приближения. Фигурка оказывается женщиной с караваем в руках, на котором аккуратно выложено число «50». И женщина говорит: «Господи! Вы уж простите, что не в день рождения, не в юбилей. Но лучше позже, чем никогда. Вы такой молодой. Всего 50 лет!» Ну и так далее. И с юбилеем поздравляли, и с присвоением звания народного артиста СССР. Короче, со всем, что ты, Дима, в том сюжете наговорил. А мне на самом деле тогда 29 было. И званий никаких.
— Твои песни у большинства наших людей связаны с какими-то эмоциональными переживаниями. Кто-то знакомился под «Айсберг», а расстался под «Паромщика». Сейчас создается впечатление, что все современные песни нивелировались. Нет того всплеска чувств. Это люди стали другими, или изменились авторы и исполнители? У теперешнего Николаева бьют ключом эмоции?
— Бьют. Может, источник этого ключа изменился. Для меня это внезапно услышанная хорошая песня. Не обязательно новая. Порой хорошо забытая старая действует сильнее. Или переосмысленная. Ведь в песне важна не только музыка, но и слова. И когда в молодости слушал какие-то замечательные композиции на английском, не понимая текста, то и воспринимал их иначе.
— Значит ли это, что нынешняя молодежь, когда ей будет за 50, найдет что-то новое в сегодняшних хитах?
— Обязательно. Главное, чтобы было желание найти.
— И все же, как сделать песню, которая бы сразу накрыла миллионы людей помимо их воли? Это как происходит? Ты одновременно сочиняешь музыку и слова?
— Нет, у меня такого никогда не было. Я писал всегда свои песни в состоянии цейтнота — когда надо сделать. Даже с теми вещами, которые исполняла Алла Борисовна. Я для нее сделал более 30 песен. Больше меня для Пугачевой никто не написал. И все равно, каждая из них рождалась под давлением каких-то обстоятельств, когда времени уже не оставалось. Могу рассказать историю создания 200 своих песен, каждая появлялась совершенно по-разному. Взять хотя бы «Паромщика». Текст Николая Николаевича Зиновьева был о ветеране войны, инвалиде, который перевозит других таких же инвалидов на пароме…
— Не может быть!
— Зиновьев не даст соврать. Текст был такой: «То сирота, то инвалид к нему стучатся, вдруг он поймет, соединит, вернет им счастье…»
— Серьезно?
— Совершенно. Я написал музыку. Мы зашли к нему домой. Там был еще Олег Иванович Янковский, двоюродный брат Зиновьева. И Алла Борисовна. Я спел. Пугачева сказала: «Я не хочу петь об этом. Мне нужна песня про любовь». И Зиновьев тут же переделал текст. Получилось то, что вы знаете.
— А к музыке у Аллы Борисовны претензий не было?
— Нет. Музычка ей понравилась. А «Комарово» я вообще сделал, чтобы получить увольнительную. Нашел стишок в сборнике Михаила Танича…
— Подожди, какую увольнительную?
— Я служил в армии, в ансамбле песни и пляски Московского военного округа. А Димка Полетаев и Димка Харатьян служили в ансамбле Александрова. И нужна была срочно какая-то вещь на Фестиваль солдатской песни. Мне сказали, что никакой увольнительной не получу, пока песни не будет. Я схватил сборник Танича, открыл на первой попавшейся странице, сел за рояль и быстро придумал мелодию под «На недельку до второго…» Вот так.
«Хорошая песня — такая, которая становится своей для миллионов. Но написать ее не всегда и не у всех получается»
— У попсы есть две составляющие. О первой мы уже говорили. Это стремление автора ухватить настроение миллионов и выдать продукт, который этому настроению максимально соответствует. А вторая заключается в том, что попса позволяет зарабатывать много денег. Думается, результат зависит от того, с какой целью автор будущей песни садится за рояль или идет к письменному столу…
— Многое еще зависит от того, как оценивается труд автора. Согласитесь, существует значительная разница между тем, сколько получает автор здесь и сколько там, на Западе. Например, есть такой композитор Майкл Столяр, который последние лет 50 занимается только тем, что летает по миру на принадлежащем ему самолете со своей милой симпатичной женой. Они очень любят путешествовать. Жить в свое удовольствие им позволяют отчисления по авторским правам. А получает он эти деньги за несколько рок-н-роллов, сочиненных им когда-то для Элвиса Пресли.
— А сколько получает Игорь Николаев?
— Я не хотел бы продолжать эту тему, поскольку боюсь уподобиться многим нашим композиторам или кинодеятелям, постоянно жалующимся на то, что у нас не так, как на Западе. Думаю, это и так все знают.
— Ты слышал песню «Попса» в исполнении Юрия Шевчука и других рокеров?
— Да.
— И что думаешь о ней? О тексте, конечно. «У них должно быть много денег и другого дерьма…» А потом еще: «У них должно быть все на свете, только нету души…»
— Хотите, чтобы я прокомментировал? Наша страна — удивительная и единственная территория в мире, где находится место ненависти между представителями разных жанров, ненависти музыкантов «рок» к музыкантам «поп». Это вообще нелепо. Лично для меня существует только один критерий — есть человек талантливый, а есть неталантливый. Остальное значения не имеет. Какая разница, в каком жанре он работает? Ведь тексты по-настоящему великих рок-композиций, скажем «Лестница в небо» или «Дым над водой», спасительные. Я не знаю ни одной песни, в которой представители поп-музыки собрались, чтобы вот так негодующе обличать рок-музыкантов.
Помню, когда мы были молодыми, сюда приезжали многие американские композиторы и исполнители, чтобы делать совместные проекты — Синди Лаупер, Майкл Болтон. Как-то на одну из таких встреч пришел Костя Кинчев. Потом мы с ним бухали в ресторане гостиницы «Россия». Костя сказал мне, что одна из самых его любимых песен — «Айсберг». Была там и его жена, подтвердившая, что это так. А Кинчев мне еще долго объяснял, почему ему так нравится эта песня. Я тогда не думал, что это стеб.
— И сейчас так не думаю, — продолжает Игорь Николаев. — Уверен, Костя говорил серьезно. Поэтому, подводя итоги нашему заочному разговору с Юрой Шевчуком, хотел бы сказать, что с удовольствием попробовал бы вместе с ним сделать что-нибудь. Помните, как Штирлиц сказал в «Семнадцати мгновениях весны»: «Кричать и злобствовать — это не довод». Нужно предлагать что-то разумное.
— А кто больше от этого выиграет — ты или Шевчук?
— Это могло бы стать неким примирением жанров на ментальном уровне. А это, как мне кажется, нужно всем.
— Тебя волнует тема конца света?
— Да. Я много думал об этом, и лично для меня представляются вполне обоснованными пророчества, содержащиеся в календаре майя.
— Ты о декабре 2012 года говоришь?
— Да.
— Но если ты в это веришь, зачем тогда продолжаешь писать песни. Зачем женился?
— Ну ты, Дима, тоже недавно женился.
— Но я не верю в конец света. И женился, чтобы жить счастливо, продлевать свой род. А ты?
— Вдвоем легче. Не так страшно. Ведь будет конец света или нет, жизнь человека и без него конечна. И при этом коротка. Нужно стараться успеть сделать как можно больше. И когда рядом есть любимый человек, это хорошо.
— Видишь, все же мы не ушли от этой темы. Я сейчас о том говорю, что мало кто помнит и тем более пишет о твоих песнях и моих передачах. Всех волнует, на ком мы женились. На молодых!
— Почему мы должны оправдываться? Мой вариант — 51 и 29 лет. И меня он устраивает. Вообще, мне нравится любой вариант, в котором есть любовь. Тогда разглядывание в паспорте разницы в возрасте теряет смысл. Во всем есть минусы и плюсы. Первая жена была моей ровесницей. И это было прекрасно, потому что мы любили друг друга. Следствием этого стала наша дочь, которой сейчас 32 года. Она — абсолютно равный мой партнер в разговорах, в наших с ней отношениях. Что касается сегодняшнего моего дня, то меня тоже все устраивает. Оказывается, мне есть еще что подарить любимому человеку. И в маленьком, и в большом.
— Но ведь писать в газетах продолжают! Как ты держишь оборону? Есть специальная тактика?
— Человек, избравший публичную профессию, должен быть готов к тому, что каждый его день будут рассматривать под микроскопом. Значит, не нужно делать ничего такого, о чем пишут. Тогда не придется прятаться от журналистов, менять номера телефонов. Я свой, например, не меняю. И всегда сам подхожу, когда телефон звонит. Конечно, это не гарантия от разного рода фантазий. Пишут, что моя жена Юля беременна, скоро родит. Она не рожает. Ну, ничего, снова пишут, что беременна. Просто нужно уметь держать себя в руках и понимать, с кем разговариваешь, с кем имеешь дело. Ведь может и пранк позвонить.
— Кто?
— Телефонный хулиган. Есть ребята, которые этим развлекаются. Скажем, через месяц кто-то позвонит мне и скажет: «Привет, Игорь, это Саша Карлов. Ну, помнишь, мы недавно передачу с тобой и Дибровым записывали?» «Конечно, помню. Здравствуй, Саша», — отвечу я. И услышу: «Так вот, я тебе тогда не сказал, а сейчас говорю — какое же ты г…о!» Вот тут нужно очень быстро оценить ситуацию. Сорвешься, ляпнешь что-нибудь в ответ, а пранк это запишет и выложит в интернете.
— И что, такие случаи были?
— Со мной нет. Нужно все-таки немножко голову иметь на плечах, когда разговариваешь с человеком, которого не знаешь.
— Голова на плечах у тебя с юношеских лет такая мудрая и наполненная опытом и сдержанностью, или пришлось в чем-то себя обламывать?
— В моей юности не было мобильных телефонов. В дворе стоял телефон-автомат. Будка такая. Когда в 40-градусный мороз нужно было срочно позвонить, двушка почему-то обязательно застревала. Но у меня было приспособление из проволоки, с помощью которого монетку удавалось всегда протолкнуть. Поэтому шансов, что тебе позвонят в рельсу и попытаются обмануть, сами понимаете, не было. Моя молодость прошла без наркотиков и мобильных телефонов.
— Интересное сопоставление.
— Да, Дима, мы в нашей с тобой молодости познали только алкоголь. Больше ничего страшного не было.
— Телефонная будка, очевидно, стояла на Сахалине, где ты учился в музыкальной школе, причем по классу скрипки. Кто ж это тебе такой инструмент присоветовал?
— Родители, наверное. Со скрипкой у меня не получилось, но я не жалею. На этом инструменте человек без музыкального слуха играть не может. А я играл. Скрипка меня научила воспринимать, слышать мелодию.
— Но скрипка помимо этих достоинств обладает и недостатками. Обидное прозвище «мальчик со скрипочкой» не каждый спокойно станет терпеть.
— А я и не сносил. Компенсировал все своим хулиганистым характером. Участвовал во всех пацанских играх. Все-таки это был двор в городе Холмске Сахалинской области. Там не забалуешь. Нельзя быть просто мальчиком со скрипочкой, во-первых. А во-вторых, скрипочка периодически выбрасывалась с обрыва. У нас внизу была речка и морг. И куда-то туда летела скрипочка.
— Как же ты бросил это заповедное место и отправился в ужасную Москву?
— Естественное желание. Хотел учиться музыке. Причем к песням, эстраде это никакого отношения не имело. Я тогда сочинял совершенно другую музыку. Меня на Сахалине увидел ныне покойный композитор Игорь Васильевич Якушенко и повез рукописи с моими сочинениями в Москву. Показал их в Московской консерватории, которая затем прислала мне вызов.
— А что это была за музыка?
— Некие полифонические вещи, цикл романсов на стихи Ахматовой, Пастернака.
— Почему же тогда произошло упрощение? Ради чего?
— Почему же упрощение? Я так не считаю. Скорее адаптация. У меня была такая история. С курсовой работой. Это была кантата, посвященная 110-летию со дня рождения Ленина. Называлась «На ленинском чтении». Я сочинил ее на стихи, написанные моим отцом. Там был очень хороший эпизод с хором. Мне дали сцену в Доме композиторов, хор и солиста Москонцерта, чтобы исполнить это сочинение. Я очень серьезно готовился. И вот настал день премьеры. Шел дождик, такой омерзительный. Пора начинать, на сцене стоит до фига народу, а в зале пусто. Ни одного человека! Зал там небольшой — около ста мест. Понимаю, что сейчас откроется занавес, а исполнять не для кого. Я побежал в буфет. Там всегда сидели какие-то бабушки, пили кофейный напиток. И я их уговорил пойти в зал. Собралось человек восемь. Я отыграл за роялем. Хор спел. Когда все закончилось, мы с солистом Москонцерта страшно напились. И я спрашивал у него, ну кому нужен вот этот жанр, который мы делаем? А у меня уже было ощущение песни, которая сразу накрывает всех. Я же до того, как приехать в Москву, по вечерам играл и пел в ресторане. И знал, что нужно людям, какие песни они заказывают. Да, конечно, это можно назвать вкусом толпы, пьяного человека, но ведь мы играли с ребятами и хорошие песни. Поверьте, они есть. Это те песни, которые становятся своими для миллионов. Но написать такую песню не всегда и не у всех получается.
Подготовила Наталия ТЕРЕХ, «ФАКТЫ»
3530Читайте нас в Facebook
