«Вашу „Київську правду“ выписываю, — писал Остап Вишня Дмитрию Прилюку. — В ней есть то, что будит мысль и успокаивает»
В свое время после окончания школы автор этих строк не рискнул поступать на факультет журналистики. Знающие люди напугали меня творческим конкурсом, который надо было пройти помимо сдачи экзаменов. И я подал документы на филологический.
Позже, когда уже трудился в столичной газете, руководство журфака КГУ иногда просило некоторых журналистов, в том числе и меня, поработать в приемной комиссии и написать рецензии на конкурсные работы абитуриентов. Я с ужасом увидел, сколько дураков и бездарей стремится попасть в важнейшую из сфер жизни общества. Ведь одно дело — иметь определенную сумму знаний, и совсем другое — уметь ими грамотно распорядиться, научиться думать, без чего невозможно писать правду.
Только недавно узнал, что творческие конкурсы, эти первые тесты на профессиональную пригодность, чуть ли не первым в вузах Советского Союза еще в 60-е годы прошлого столетия внедрил многолетний декан факультета журналистики Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко доктор филологических наук, профессор Дмитрий Прилюк, который, прежде чем стать ученым, писателем и педагогом, не один год работал в газетах. Многие его воспитанники сейчас являются известными журналистами, возглавляют газеты и журналы, электронные СМИ. Все отзываются о Дмитрии Михайловиче с восторгом.
О том, «каким он парнем был», накануне юбилея «ФАКТЫ» попросили рассказать его сына — кандидата экономических наук, доцента Института международных отношений Национального университета имени Тараса Шевченко, журналиста Вячеслава Прилюка.
«За правду отец не наказывал»
Субботним вечером мы с Вячеславом Дмитриевичем и его супругой Еленой Михайловной пили чай с пирогами у них на даче недалеко от села Круглик. Хоть и двухэтажный, но все же небольшой и не блещущий архитектурными и дизайнерскими изысками домик не сравнить с современными дворцами. Однако в нем тепло и уютно.
— Этот участок отцу выделил еще в 1981 году садовый кооператив издательства «Київська правда», — вспоминает Вячеслав Прилюк (на фото). — Хоть отец уже давно не работал в одноименной газете и никто из этого коллектива ему вроде ничем не был обязан, а вспомнили! Правда, участок находился на окраине, под самым лесом, чуть ли не на болоте. Чтобы приподнять его, пришлось шестнадцать КамАЗов грунта завезти. Но, впервые приехав сюда, отец обрадовался: «Какой тут чистый воздух! Как легко дышится!»
Перед приватизацией, когда участок перемерили, оказалось, что в нем почти шесть соток.
— Ну это уже целое поместье, латифундия!
— Да, особенно по сравнению с обычными тогда дачными четырьмя сотками. Все равно отцу разные доброхоты нервы хорошенько потрепали. Нельзя было достать по работе — писали анонимки относительно дачи. Дескать, дворец воздвиг! Приходили сюда с проверками и пожарные, и архитекторы, и прочие комиссии, придирались то к одному, то к другому. И мне не раз доводилось стенки ломать, перестраивать… Тоже мне дворец — половину первого этажа занимают гараж, кухня и небольшая спальня. На втором — бывший отцовский, теперь мой кабинет, маленькая детская и еще одна спальня. Но нашей семье здесь никогда не было тесно.
Во дворе возле входа отец посадил калину. Куст разросся, пошла молодая поросль, которую приходится удалять. Но этой осенью в честь юбилея посадим кустик прилюковской калины возле здания института журналистики. Хоть Дмитрию Михайловичу и не пришлось работать в новом помещении (при нем журфак размещался в желтом корпусе университета), но пускай его душа хоть так присутствует и напоминает о нем современным студентам и преподавателям.
— За что же на него писали анонимки?
— У отца был главный, по современным меркам, недостаток: он всегда старался говорить и писать только правду. И нас с братом учил. Случалось, нашкодим (а проказничали часто!), но если признаемся — не наказывает, а только пожурит.
— А как наказывал?
— По-деревенски, хоть и имел высшее образование. Мог ремнем отшлепать по одному месту или на колени в угол поставить. Друг нашей семьи, академик Академии педагогических наук Александр Романович Мазуркевич рассказал случай, свидетелем которого ему довелось быть в далеком 1934 году. Украина еще не оправилась от голодовки. А тут летом в родное село отца Божикивцы (ныне Деражнянский район Хмельницкой области) приехал корреспондент областной газеты с заданием «осветить» передовой опыт подготовки к зиме колхозных животноводов. Увидел полуразрушенный коровник, конюшню с наклонившимися стенами, которые, казалось, вот-вот рухнут, облупленный свинарник — вообще без крыши… Но ушлый газетчик не растерялся. Он решил необходимый для репортажа «передовой опыт» организовать — быстренько подмарафетить эти руины. Велел растерянному председателю собрать женщин с ведрами, вениками, лопатами, мужчин с пилами и топорами. Пообещал пропечатать в газете не только имена, но и фотографии передовиков, и еще карточки прислать на память.
Работа закипела. И тут на колхозном дворе появился Митя Прилюк — 15-летний селькор районной газеты. Он начал печататься еще школьником. «Зачем эта показуха? — говорит. — Завтра все это обсыпется, а осенью коровы начнут дохнуть. Это же дешевая реклама, ширма, фальшь! Если задуматься — преступление! Нет, такая сладкая ложь нам не нужна. Только правда спасет скотину. Лучше к зиме построим новый коровник…» И к его мнению колхозники прислушались. Митю в школе за начитанность и толковые предложения называли ученым. Его уважали и взрослые. Словом, в тот день люди аврал прекратили, а с утра взялись за работу, начали месячник подготовки к зимовке скота. Инициативу селькора подхватила районная газета. Месячник всколыхнул весь район. Скот зимовал в нормальных условиях.
— Так что от правды бывает и польза…
— Уже в наши дни, студентом, полюбил я эту девушку (Вячеслав нежно смотрит на супругу). Решили пожениться. Познакомились с родителями. Все вроде бы хорошо. Но однажды мы остались вдвоем с отцом. И он говорит: «Сынок, конечно, тебе решать. Я знаю, что такое любовь. Нам с мамой очень нравится Леночка. Только у нее мама — еврейка. А к людям этой национальности там (показал пальцем в потолок) сам знаешь как относятся. После такой женитьбы скажут: «Прилюк объевреился» — ты можешь серьезно испортить себе жизнь и карьеру. От ректоров и деканов требуют всячески ограничивать количество евреев, поступающих в вузы, в аспирантуру. От начальников— не назначать на руководящие должности, не посылать за границу и так далее. Словом, «в братской семье народов СССР все равны», — с сарказмом закончил отец.
Я, конечно, не был в восторге от такого заявления. «Ладно, говорю, переживем — я ведь женюсь не на карьере. Вам с мамой доктора тоже когда-то советовали развестись. Но вы с ней уже столько лет вместе и нас с Юрой сработали вроде качественно!» А отец мне: сынок, антисемитизм — болезнь куда страшнее.
И что вы думаете? Заканчиваем с Леной университет. Она получает направление в наш киевский Институт кибернетики. Официальное направление, согласно государственному распределению! А на работу ее не берут. Великий кибернетик — замдиректора по режиму, кагэбэшный полковник — уперся, и все. Под разными предлогами отказывал. Пришлось вмешаться помощнику Бориса Евгеньевича Патона. Случались и другие неприятные ситуации, связанные с национальностью жены. Но мы выстояли. И благодарны отцу за то, что не навязывал своего мнения. Собственно, мысль у него была одна: предупредить о возможной опасности.
— После такого не возникало у вас желания уехать из страны?
— Было. Но не решились и родителей пожалели. Да и почему мы должны уезжать из своей страны? Пусть антисемиты и прочая сволочь катятся! Кстати, мы с женой в 2004 году эмигрировали в Канаду и пробыли там аж (!) 24 дня — я назвал это самым дорогим нашим профотпуском, так как эта затея обошлась нам тысяч в десять долларов. Но вернулись — не родные там и жизнь, и страна.
«На годовщину свадьбы родителей мама всегда варила фасолевый суп»
— Простите, вы сказали, что вашим родителям предлагали развестись. По какой причине?
— О, это такая «лав стори» — сценаристам Голливуда и не снилось. Отец с мамой познакомились в 1939 году в Харькове. Он учился в Украинском коммунистическом институте журналистики. Она — в медицинском. Однокурсник моего отца назначил свидания одновременно двум девушкам-медичкам и к одной из них послал вместо себя своего друга Митю. В результате в январе 1941-го молодые решили пожениться. Правда, за пару дней до похода в загс жених преподнес невесте «сюрприз»: «Ты знаешь, мой брат Василий полюбил девушку, хочет жениться. А денег хотя бы на дешевенький костюм нет. Я ему и отослал всю свою стипендию. Брат мне много помогал. Поэтому у меня язык не повернулся сказать, что я тоже хочу жениться». «Ну и правильно сделал», — ласково потрепала его за кучерявый черный чуб мама. После загса они вернулись в ее общежитие. Мама сварила фасолевого супу. Даже на бутылку вина у них денег не было, какое там свадебное платье и кольца!
Сколько себя помню, в годовщину их свадьбы мама всегда варила фасолевый суп.
Потом на мамину стипендию купили билеты в ее родные Лубны Полтавской области и килограмм конфет для детей маминого брата. Чтобы съездить к папиным родителям на Хмельнитчину, денег уже не было. Договорились, что туда поедут в конце июня, как только мама сдаст выпускные экзамены и получит диплом.
Но началась война. Отец ушел на фронт. Воевал замполитом роты на Юго-Западном и Калининском фронтах, затем учился в авиационном училище на наземного специалиста. Маму — врача — на фронт не взяли из-за беременности. Она осталась в Лубнах. В тех местах шли страшные бои. Фашисты замкнули кольцо вокруг войск генерала Кирпоноса. Наши, среди них и младший лейтенант Прилюк, отчаянно прорывались из окружения. Возле дома фашисты поставили пушку и стреляли из нее по лесу, в котором находились красноармейцы. Мама думала, что там отец. Из-за переживаний у нее начались преждевременные роды. Семимесячная дочурка родилась очень слабенькой и прожила всего пять недель. Похоронили ее прямо там, в дедовском саду, и над могилкой посадили калину.
Оккупационная власть заставила маму выйти на работу в поликлинику. Когда объявили, что молодежь будут угонять в Германию, главврач посоветовал ей уехать в село подальше. Там она лечила местное население и раненых партизан.
Два долгих года она ждала своего Дмитрия. И вскоре после освобождения в Лубны пришло от него письмо. Он писал, что учится в Алма-Ате в военном училище. В декабре 1943-го мама решила ехать к любимому. В такую даль, без нормальных документов, в условиях военного времени, когда гражданские пассажирские поезда еще не ходили — это было безумием. Разные попадались ей люди. Некоторые милиционеры снимали ее с поезда, сажали в кутузку, обещали расстрелять как шпионку или отправить в Магадан. Но добрых людей оказалось больше, и мама все-таки встретилась с папой. Настоящая жена декабриста!
Через некоторое время мама родила одного за другим двух мальчиков. Оба прожили около месяца и умерли от какого-то редкостного неизлечимого заболевания кожи. Академик-дерматолог, консультировавший маму в Харькове, сказал, что ей лучше развестись с отцом. Дескать, у них гены не совпадают — и все дети будут рождаться нежизнеспособными. Зато в новом браке якобы все наладится. Но отец так любил маму, что готов был жить с ней и без детей. Ради мамы он бросил аспирантуру, чтобы обеспечить ей нормальное питание и надлежащие условия жизни. И на свет сперва появился брат Юра, наконец здоровенький. А потом и я всех удивил — потянул в роддоме больше пяти килограммов. Отец иногда вспоминал того академика незлым тихим словом…
*Потеряв в годы войны троих детей, умерших совсем крошечными, Дмитрий Прилюк души не чаял в сыновьях Славе и Юре, которые выросли и тоже стали успешными людьми (1959 год)
— А как у Дмитрия Михайловича складывались отношения с партийными инстанциями? Ведь все журналисты ходили под Богом и ЦК…
— По-разному. Сначала вроде бы неплохо. В 50-е годы, когда он возглавил «Киевскую правду», газета быстро стала популярной среди киевлян и жителей области. Остап Вишня, с которым Прилюк дружил, писал отцу из больницы: «Дорогий Дмитре Михайловичу! Пише Вам передплатник Вашої газети. Пише, щоб потиснути Вашу руку як редактору. «Київську правду» читаю і на одрі болящім, вона заспокоює. А «Літературної газети» не читаю — збільшується гіпертонія і в животі гурчить». Отца вскоре назначили редактором республиканской газеты «Колгоспне село» (ныне — «Сільські вісті»). И эта газета начала набирать обороты! Но ее критические выступления не понравились первому секретарю ЦК Компартии Украины Николаю Подгорному. И вскоре Прилюка вызвали на заседание Президиума ЦК КП(б)У: «Кто дал вашей газете право чернить наше советское село?» «Я коммунист, — ответил Прилюк, — никогда не чернил село, это мой дом. И моя главнейшая обязанность — заботиться о нем…» — «А партия не заботится?» — «Партия заботится. И газета выступает согласно ее постановлениям вскрывать недостатки…»
Отец дрался стойко, не вилял. В перерыве знакомые редакторы говорили: «Дмитрий, что ты делаешь? Лучше покайся, признай свои ошибки, пообещай их исправить!..» «Не могу я писать неправду, врать людям», — сердился Прилюк.
С должности его сняли.
Самое интересное, что в те дни папу вызвали в Верховный Совет УССР для вручения золотой медали ВДНХ СССР, которой были удостоены ответственный редактор и коллектив газеты, признанной в Москве лучшим сельским изданием Советского Союза. Через несколько дней ректор Киевского государственного университета имени Т. Г. Шевченко академик Швец пригласил отца на преподавательскую работу. Его путь и там не был усыпан розами.
Отец не был диссидентом. Но наше с братом инакомыслие не пресекал. Предупреждал только, что за вольнодумство могут и посадить. Служил он честно и преданно, считал, что партия в целом делает правое дело. Сталина никогда не возносил, о репрессиях Ежова и Берии всегда говорил без купюр. По Брежневу проезжался, но нечасто. Здравиц во славу партии не провозглашал. Разве что с иронией, за рюмкой.
Дома позволял себе критиковать Хрущева. Особенно когда появился хлеб с горохом. Хотя сам написал немало материалов о кукурузоводах. Но это были не панегирики партии, а дань адскому труду сельских жителей. Помню, как отец смеялся над анекдотом: над колыбелью с младенцем висит громкоговоритель радиоточки, которая вещает целый день. В результате первым словом, которое произнес малыш, было не «мама», а «кукуруза».
Когда к власти пришел Михаил Горбачев, отец искренне считал, что там, наверху, наконец разберутся, и мы будем жить хорошо и «по правильному». Хотя я убеждал его, что Горбачев — полная бездарь, уже только за Чернобыль его надо судить — за то, что ничего не сделал, чтобы вовремя защитить народ от радиации. Тут уж отец его не защищал, просто молчал.
Когда мы жили на Печерске на улице Энгельса, у нас в доме был погреб, в котором жильцы могли хранить овощи. Каждую осень ответственный редактор, а затем декан журфака сам пропаривал кипятком деревянные бочки и заквашивал в них помидоры, огурцы и капусту. Когда я подрос, мы с отцом ходили в подвал за картошкой и соленьями. Мне, честно говоря, это не нравилось. Там было темно, сыро, с потолка капала вода. Приходилось отмывать от плесени дубовые кружки и тряпки, закрывавшие содержимое бочек, добывать из ледяного рассола огурцы и помидоры, перебирать картошку и подгнившие клубни выносить на мусорник. При засоре канализации погреб заливало тем, что переварили и слили в унитаз жители нашего дома.
Как-то, таща вслед за папой по лестнице тяжелую авоську с картошкой, я подумал: «Ничего, доживем до конца семилетки (это были 1959—1965 годы), страна будет собирать, как обещано партией, 10—11 миллиардов пудов зерна, еды будет вдоволь, и нам больше не понадобится этот чертов погреб…» И отец тоже в это верил.
Александр Швец: «Не будь декана Прилюка, возможно, не было бы ни меня как журналиста, ни газеты «ФАКТЫ»
Лучше всех учителя может охарактеризовать только ученик. Поскольку я, как уже говорил, учился не на журфаке, то спросил нашего главного редактора, у кого из воспитанников Дмитрия Михайловича Прилюка можно взять интервью.
Услышав фамилию Прилюк, шеф сверкнул очками и потащил меня к себе в кабинет: «Зачем далеко ходить? — сказал Александр Ефимович. — Да ученики Прилюка работают везде, куда ни ткни! Могу рассказать, какую роль Дмитрий Михайлович сыграл в моей жизни. После армии, в которую я, интернатовский мальчик-сирота, пошел добровольно, поступаю на подготовительные курсы при факультете журналистики КГУ, тогда они назывались «рабфаком». С раннего утра до часу дня работал грузчиком. Благо занятия начинались в два часа. И так уставал, что в аудитории, грешен, первые сорок минут забивался куда-нибудь подальше от преподавателей и спал. Ей-Богу, сил не было, глаза слипались. Ведь и учиться старался, по ночам сидел над учебниками, писал для нескольких газет.
Но то ли кто-то заметил, что я не тем занимаюсь, то ли по другим каким-то причинам, вот и накатали на меня докладную в деканат с рекомендацией отчислить. Дескать, толку с такого слушателя не будет. Мне потом рассказали: декан прочитал эту бумагу и сказал: «Нічого. Хай вчиться. У цього хлопця є іскра Божа…»
До сих пор, как вспомню, так и думаю: а где бы я был, если бы деканом оказался не Прилюк, а другой человек? Ведь могло не быть ни журналиста Швеца, ни газеты «ФАКТЫ».
Скажу больше: университет я окончил с отличием, хотя и меня в «Вечорку» на работу не сразу взяли, как в свое время невестку Прилюка. Но благодаря Дмитрию Михайловичу я поверил, что добрых, нормальных людей в этой жизни больше. И эта вера помогает мне преодолевать многие трудности. А каким интересным человеком был Прилюк! Слушать его лекции было одно удовольствие.
У меня есть список дорогих мне людей, о которых я вспоминаю и с благодарностью думаю каждое утро. Дмитрий Михайлович Прилюк — в этом списке.
4974Читайте нас в Facebook
