Спустя 20 лет боец АТО встретил на фронте брата, который оказался... боевиком-уголовником из России
Переехавший в Украину из России 39-летний житель Стрыя Львовской области Николай Говриченко (имя и фамилия по его просьбе изменены) воюет в одном из добровольческих подразделений в зоне АТО. На фронте, в нейтральной зоне, он неожиданно встретился со своим родным братом — 45-летним Владимиром, которого не видел более двух десятков лет. Тот был на стороне сепаратистов. Но львовянина больше всего удивила не сама встреча, а то, что Владимир (гражданин России), будучи уголовником-рецидивистом, вдруг оказался при весьма странных обстоятельствах на территории Украины, за тысячи километров от своего старого места жительства, да еще с оружием в руках…
С Николаем мы познакомились случайно — мужчина приехал домой в короткий отпуск после контузии и решил навестить во Львовском военном госпитале своего раненого однополчанина. Вниманием к себе доброволец был смущен и рассказать семейные тайны, после некоторого колебания, решился только потому, что увидел, кого россияне присылают воевать.
— Мы с братом родились в семье советского военнослужащего, — рассказывает Николай. — Вечно переезжали из гарнизона в гарнизон, причем места службы отца были на зависть всем: Сухуми, Батуми, Одесса, Гагра, даже ГДР. Отец был майором, нашей семье всегда предоставлялись большая меблированная квартира или особняк, солидный продовольственный паек и большой оклад, пару солдат-помощников, служебная машина. При этом мама (экономист по образованию) фактически никогда не работала, лишь выступала в местных филармониях — она считалась прекрасной вокалисткой. У меня даже сохранились немецкие газеты с репортажами о ее концертах. Все это время мама проклинала переезды и пилила по этому поводу папу. И тут отца собрались перевести в Новосибирск. Мол, красиво послужил столько лет, теперь нужно ехать на Дальний Восток или на какую-то точку в пустыне. Мать взбунтовалась. Папа уволился.
Из отдельной служебной квартиры нас тут же выставили и поселили в комнату в огромной, на шесть семей, коммуналке. Батя устроился на нищенскую зарплату инженером на авиационный завод. Опять скандалы. В итоге отец ушел в другую семью. Я тогда плохо понимал, что происходит, а Вовка сразу во всем категорически разобрался: «Виновата мать!» Со мной и матерью брат практически не общался, у него была своя жизнь. Какая, мы узнали, когда он учился в десятом классе — к нам пришла милиция с обыском. Мама сначала растерянно смотрела на оперативников, перерывавших квартиру, а потом залезла в тайник брата, достала оттуда небольшую коробку (подсмотрела, когда тот прятал!), в которой оказались… наркотики, и отдала милиционерам. Вовка ошарашенно уставился на ехидно улыбающуюся мать, а затем неожиданно для всех ударил ее в лицо кулаком и… выбил глаз.
Вовку посадили на шесть лет, мама два месяца лежала в больнице, а меня забрала к себе на время наша классная руководительница. Когда мать выписали, она каким-то хитрым способом, в несколько этапов, поменяла квартиру в Новосибирске на квартиру в Стрые. Делала все, чтобы Вовка нас не нашел. Впрочем, он и не искал — ни одного письма из колонии для малолеток не прислал. В моей жизни на Львовщине для вас, журналистов, нет ничего интересного — закончил школу, армия, техникум, женитьба, двое детей, тяжелая работа, смерть мамы от инсульта. Как-то звонил друзьям детства в Новосибирск, они мне рассказали, что брат стал бандитом и «мотает» очередной срок. Вот так и жили. Только смотрю: ничего не меняется — та же, как в детстве, голодная и нищая жизнь, но уже в зрелости и в стране, где правят воры, взяточники и беззаконие. Поэтому и на Майдан поехал. А началась война — пошел добровольцем.
На войне очень тяжело. Очень. Но при этом все поделено на фронт и бытовую жизнь. На нашем участке передовой, например, с врагом сложилась негласная договоренность. В вас не стрельнет снайпер, когда вы развешиваете на протянутой между деревьями веревке, пардон, постиранные трусы и носки, когда готовите кушать, рубите дрова, помогаете местному селянину по хозяйству, пошли в туалет и так далее. И вы тоже не тронете врага в таких ситуациях. Все должно быть по-честному! Естественно, есть и человеческий контакт. Между боями иногда машем друг другу белым флагом, встречаемся без оружия на нейтральной полосе — обменяться либо купить: сигареты, водку или пиво, стиральный порошок, консервы, минералку, позвонить по мобильнику. При этом все происходит абсолютно спокойно — без налитых кровью глаз, мата и драк. Иногда сидим с сигареткой и трепемся, пытаясь понять друг друга.
Как-то с одной такой посиделки пришел мой сослуживец Юра. И так, между прочим, замечает: «Ты знаешь, на той стороне есть твой однофамилец». Я сначала безразлично пожал плечами. Мало ли чего. И тут просветление: Вовка? Встретились на нейтралке. Не обнимались, просто рассматривали друг друга. Брат сильно постарел, но в нем еще чувствовалась большая физическая сила. Разговор сначала не клеился. Он довольно равнодушно воспринял известие о смерти мамы, я без эмоций услышал о кончине в Новосибирске отца. Вспомнили знакомых, соседей, одноклассников. Наконец я не выдержал и спросил Володю, как он тут оказался. То, что услышал, меня поразило: осужденному брату предложили три месяца воевать в штрафной роте на стороне террористов, пообещав амнистию…
— Из колонии, куда я угодил по малолетке за наркотики, вернулся домой в Новосибирск, а вы с матерью сбежали, — неспешно рассказывал Владимир. — Да я вас и не искал никогда. Ездил по России, воровал, жил по «малинам», сидел. Последний раз попался на вооруженном ограблении, приговорили к девяти годам заключения. Отбывать наказание послали в Ростов-на-Дону, в исправительную колонию № 2. Там и сообразил, что на свободу выйду очень не скоро, в солидном возрасте, да еще с хорошо подорванным здоровьем, хотя силой меня Бог и не обидел. А вскоре меня вызвали в администрацию, где какой-то неизвестный осторожно предложил три месяца «партизанить в Украине — пострелять вместе с шахтерами в националистов». Мол, это будет просто прогулка, а не война. Зато потом — моментальное досрочное освобождение, документы и деньги на руки. Терять мне было нечего — согласился.
Насобирали нас по колониям человек 40—50, мы прошли очень быстрый «курс молодого бойца» у спецназовцев и приехали сюда. А у вас тут настоящая война! Никакие шахтеры с вами не воюют. Собран сброд со всего востока Украины и России: наркоманы, алкоголики, мародеры, насильники, искатели приключений, наемники. Хоть я и насмотрелся в жизни многого, но это — самые настоящие скоты! Многие из них настроены весьма решительно. Дисциплина соблюдается только у российских десантников и спецназовцев. Ну, и в нашей штрафной роте. Командиры у нас — сержанты-десантники и с десяток сотрудников ФСБ. Ребята очень крепкие. Наши урки поначалу хотели установить свои вольные порядки, но голубые береты быстро всех раскидали, двух самых активных просто пристрелили. А сбежать возможности нет, за спиной — российские снайперы, войска, полиция. В карманах ни документов, ни денег. Остается молиться, чтобы дожить до конца трехмесячного контракта…
Прощались братья уже теплее.
— Вовка как-то быстро заморгал, отвернулся в сторону и странным глухим голосом попросил: «Ты, Коль, поосторожнее. Я же с такого расстояния лица не разгляжу. Еще не хватает, чтобы мы друг друга положили», — тяжело вздыхает Николай. — Я потом всю ночь не спал, ворочался, переживал, думал: «Как же буду теперь стрелять в ту сторону?» А на следующий день меня мина контузила. Повезло! Страх, что могу убить своего брата, немного отступил. А как там будет дальше с нашими судьбами, Бог решит…
12661Читайте нас в Facebook
