Капеллан Игорь Петренко: "На допросах меня обзывали карателем, благословляющим убийц"
Украинские солдаты не раз подчеркивали, что на передовой духовная поддержка им гораздо нужнее, чем любая гуманитарная помощь и даже вещи первой необходимости. И капелланы — православные, автокефальные, греко- и римо-католические, — понимая это, постоянно ездят в зону АТО, чтобы покрестить наших бойцов, отслужить для раненых молебны о здравии и панихиды о погибших. Священников не останавливает то, что практически в каждой поездке они подвергают опасности свою жизнь. Не один из них за месяцы антитеррористической операции был ранен и попал в плен к террористам. За свою украинскую позицию и организацию молитвенного марафона в Донецке был схвачен боевиками греко-католический священник Тихон Кульбака. Он провел в плену 12 дней. Почти сразу после его освобождения ополченцы похитили католического пастора Виктора Вонсовича, который провел в застенках «ДНР» 11 дней.
Но самым тяжелым, длинным и изнурительным было заключение херсонского православного протопресвитера Игоря Петренко. Он пробыл 52 дня в нечеловеческих условиях, подвергался пыткам и унижениям, но продолжал служить литургии, духовно укрепляя других пленников и молясь вместе с ними. И Господь услышал его молитву…
*"Нас, военнопленных, вывозили в Донецкий аэропорт разбирать завалы и извлекать из-под них тела погибших солдат", — говорит отец Игорь
— Я несу служение как капеллан по херсонскому округу с декабря 2014 года, — рассказал «ФАКТАМ» священник Кафедрального Сретенского собора в Херсоне отец Игорь. — Но духовно поддерживать украинских солдат начал гораздо раньше. Еще с первых дней оккупации Крыма ездил на границу Херсонской области и полуострова, чтобы помочь нашим ребятам и помолиться с ними. А с сентября раз в неделю обязательно выезжал в зону АТО. Был в Песках, Карловке, Елизаветовке, Горняке, Красногоровке. Везде, где шли бои. Помню, когда в октябре служил литургию в Елизаветовке, где дислоцировался 1-й батальон 82-й бригады, комбат проинструктировал меня: если услышите свист снаряда, у вас есть восемь секунд, чтобы нырнуть в блиндаж. А в Елизаветовке тогда шли активные боевые действия, это была фактически передовая, и тяжелая артиллерия стреляла там постоянно. У 82-й бригады были разгромлены машины, сгорели бэтээры, были большие потери. Но пока я служил, к нам не попал ни один снаряд. Они словно обходили нас стороной. Потом стал приезжать туда все чаще, постоянно служил, исповедывал и причащал бойцов. И с того времени на место, где стояло их подразделение, не упала ни одна мина!
Еще одно чудо случилось 28 декабря, когда я ехал на восток вместе с волонтерами. По дороге наш автомобиль разминулся с машиной «Топаза» — командира террористической группировки «Оплот». Смерть прошла близко, я точно это знаю. Почувствовал, как по спине пробежал холод, начал молиться, и террористы проехали мимо, не заметив нас.
— В тот день, когда вы напоролись на вражеский блокпост и попали в плен, у вас было нехорошее предчувствие?
— Да, что-то такое я чувствовал. Тринадцатого февраля, накануне этой поездки, я хотел причаститься у себя в храме, подготовился к этому великому таинству, но владыка меня не допустил, потому что накануне я ездил по важным делам и отсутствовал на вечернем богослужении. Он сказал напоследок удивительную фразу: мол, за Христа нужно пострадать не только душой, но и телом. Тогда не думал, что его слова станут пророческими. Отправляясь на восток, сказал своей матушке: «Молись. Я еду в ад». Взял с собой водителем одного паренька, сел в «Рено» и поехал в АТО.
В Волновахе на блокпосту нас, против обыкновения, никто не остановил, не подошел проверять документы. Я подождал минут пять и решил ехать дальше. По пути в Артемовск должен был заехать к бойцам 82-й бригады, чтобы послужить литургию. Но заблудился: дорога была полностью разрушена танками, я проскочил нужный поворот и возле Еленовки нарвался на вражеский блокпост. Причем понял это не сразу: на боевиках не было ни шевронов, ни других опознавательных знаков. На лобовом стекле «Рено» был наклеен тризуб, в салоне висели желто-голубые ленточки. Нас остановили, сказали предъявить документы, спросили, куда мы едем. Я показал удостоверение капеллана и ответил, что везу гуманитарную помощь в Артемовск. Меня спросили: осознаю ли, что делаю. Я сказал, что осознаю. И тут боевик крикнул своим, что поймал «укропа». Нам приказали лечь на асфальт, руки положить за голову и стали бить ногами по голове, по лицу, пытаясь выбить зубы, прыгали с разбегу на спину, пробовали сломать ребра. В тот момент я смотрел в глаза смерти и молился только о том, чтобы Господь простил мои грехи и не оставил своим попечением мою матушку и троих деток, один из которых инвалид. В конце концов, меня и моего попутчика оставили в живых и забрали в плен.
— А ваше имущество — и личное, и церковное — они отняли?
— Машину, мобильный телефон, ноутбук, фотоаппарат, видеокамеру, чашу, облачение, требник, молитвослов, иконы, три тысячи гривен… Но больше всего я горевал, что у меня отобрали антиминс (четырехугольное полотно со вшитой в него частицей мощей православного святого, которое кладется на престол и является необходимой принадлежностью для совершения литургии. — Авт.). Меня били, а я все просил вернуть святыню. Через некоторое время приказали залезать в багажник их автомобиля. Нас отвезли в какое-то здание на допрос. Поставили на колени, били, плевали в лицо, угрожали убить, после чего бросили в подвал. Правда, ненадолго. Через час меня вывели оттуда, а моего попутчика оставили. Когда приехал начальник службы безопасности «Оплота» и приказал следовать за ним, я увидел мою церковную утварь и облачение, лежавшие на полу в куче. Забрал свой антиминс и возблагодарил Бога за то, что он меня не оставил.
Меня отвезли в Донецк, в здание бывшего телецентра, где теперь расположен штаб «Оплота». И закрыли в бомбоубежище. Там сидели еще четверо — трое военных и один гражданский. Там же находились «дээнэровцы», наказанные за нарушение дисциплины, и люди, которым несколько месяцев не предъявляли вообще никаких обвинений. Рассказал ребятам, кто я, и мы решили вместе отслужить литургию. Поскольку требника у меня не было, служить пришлось по памяти. Вместо епитрахили использовал полотенце, а причащал пленных кусочком черствого хлеба. В тот же день случилось чудо: в нашем темном подвале, где нет ни одного окошка, вкрутили лампочку. Стало гораздо легче.
— Те, кто был заключен вместе с вами в бомбоубежище, оказались верующими людьми?
— На войне неверующих нет. Каждый из солдат, испытавших на себе целебную силу причастия, уже не может без этого обходиться. Мы каждый день молились вместе, и я видел, что даже тем, кто находился в плену уже много месяцев, становится легче и спокойнее. Даже проштрафившиеся ополченцы, которые дышали ненавистью в нашу сторону, со временем стали спокойнее — мы даже могли общаться и вести дискуссии о Боге. Я объяснял, что для спасения главное не конфессия и не поиск правды, а наличие любви в сердце. Между тем меня продолжали вызывать на допросы, обзывать карателем, благословляющим убийц. Постоянно грозили уничтожить. А потом увидели, что я не боюсь смерти, и сказали (прошу прощения за грязную цитату): «Смерть для него — подарок. Мы тебя будем пытать. Бить так, чтобы у тебя кожа лопнула и ты усрался. А потом помоем и изобьем до полусмерти за то, что ты усрался». Но я не боялся, понимая, что все в руках Божьих. Один из сепаратистов даже разрешил мне взять четки, иконку и два нательных крестика, но требник не отдал, чтобы «не молился за Украину». Конечно, я все равно молился. На листках, которые остались у меня после допроса, написал по памяти молитвы, псалмы, «Символ веры». Мы с ребятами пели и читали это хором, а потом шепотом пели гимн Украины.
Бытовые условия были жуткими — спали на лавках, укрывшись бушлатами. В туалет ходили в ведро, которое стояло тут же, в подвале. Но тяжелее всего было без свежего воздуха и солнца. Когда нас выгоняли на работу, это было за счастье. Работу выполняли разную — убирали мусор, подметали территорию. Однажды меня и еще двух военнопленных вывезли в Дебальцево, где раньше стояла украинская армия. В блиндажах мы собирали печенье, мед, консервацию, иконы. Но это было очень опасно: если бы подорвались на «растяжке» и погибли, никто бы и не узнал: ведь у нас даже не было статуса военнопленных.
Там, в подвале, я просил Бога послать мне вещий сон и известить в нем свою волю. И мне приснились два стада. Одно, большое, уходило налево. Другое, маленькое, я уводил направо. На следующий день, через месяц нашего плена, нас перевезли в здание бывшего СБУ Донецка, так называемую избушку. Там было гораздо проще. Мы уже получили статус военнопленных, и надзиратели при обращении с нами старались соблюдать Женевскую конвенцию. Мы продолжали работать. Несколько раз нас вывозили в Донецкий аэропорт, где должны были разбирать завалы и извлекать из-под них тела погибших бойцов.
Военнопленные, к которым меня подселили, очень обрадовались тому, что теперь в их камере будет священник. Они даже поснимали со стены обложки «глянцевых девочек» и выделили место под иконостас. В «избушке» было светло и сухо, нам давали доступ к литературе, волонтеры доставляли нам медикаменты, одежду, еду. Привезли даже три бутылки «Кагора», чтобы мы могли причащаться, как положено, Телом и Кровью Христовыми.
В здании СБУ я пробыл еще три недели, после чего меня в составе еще 16 военнопленных украинская армия обменяла на арестованных сепаратистов. Знаю, что лично меня выменяли на иеромонаха-ополченца, задержанного с оружием.
— Опишите свои чувства в тот момент, когда вы после почти двух месяцев плена оказались на родной земле?
— Военные в Краматорске встретили нас очень гостеприимно. Истопили баньку, угостили, дали возможность отдохнуть. Потом всех повезли в харьковский госпиталь на обследование и лечение. Конечно, я благодарил Бога за свое избавление и был счастлив. Но счастье омрачалось тем, что не все наши ребята находятся на свободе. Хотя «дээнэровский» омбудсмен Дарья Морозова заявила, что в Донецке больше нет украинских военнопленных, я знаю, что только в здании СБУ их остается еще 33 человека. А сколько их сидит по ямам и подвалам — не сосчитать.
— Как ваша семья пережила приключившиеся с вами события?
— Матушке было очень трудно — я не выходил на связь, она не знала, что со мной, жив ли. Жене и детям очень помогали прихожане — утешали, поддерживали. А весточку о себе мне удалось послать чудом. Однажды, когда надзиратели вывели нас на работу, ко мне подошел ополченец, который оказался добрым сердечным человеком. Он сам предложил мне дать ему номер телефона моей жены и втайне от своего начальства перезвонил матушке, сообщив, что я жив. Спасибо ему большое за милосердие! Дома меня встретили очень тепло — и семья, и прихожане, и другие священники.
Я продолжаю опекать наших военных. Пока что здесь, в Херсонской и Николаевской областях. Веду с ними духовные беседы — стараюсь помочь побороть бич украинской армии — алкоголизм. Причащаю ребят, недавно двоих окрестил. Когда появится возможность договориться о транспорте и восстановить отобранные ополченцами документы, снова поеду на передовую. Дни, проведенные в плену, и испытания, которые выпали, укрепили меня в вере.
Знаете, я помню, как во время очередной поездки в Дебальцево, куда нас повезли на работу ополченцы, нашел детский рисунок — поломанный автомат на фоне украинского флага. Это был крик о мире. Я буду снова рисковать своей жизнью и ездить на передовую, чтобы поддерживать украинских солдат. Буду вносить свою лепту в победу. Иначе мои дети рискуют вырасти в стране, где, как в Советском Союзе, каждый конкретный человек ничего не стоит. И им придется пройти через унижения и боль, которые я испытал в застенках «ДНР». Не могу этого допустить.
Фото в заголовке из семейного альбома
3924Читайте нас в Facebook
