Михаил Слабошпицкий: "Все пожитки Тодося Осьмачки умещались в его знаменитом "чамойдане"
«Селянський Данте» — так называли современники Тодося Осьмачку. Его считают самым сумрачным поэтом в украинской литературе ХХ столетия. Практически все его коллеги по литературному цеху были расстреляны в 1930-е годы. Осьмачка же уцелел. Но какой ценой! Кочевал по советским тюрьмам и психбольницам, имитируя сумасшествие, а позже скитался по городам и весям на чужбине, до конца дней не имея своего угла.
В советской Украине на его имя было наложено табу. Поэта последний раз печатали на родине в 1928 году. Следующее, уже посмертное, издание увидело свет в 1991-м — спустя 60 с лишним лет… Судьбе Тодося Осьмачки посвящен биографической роман «Поет із пекла», основанный на документальных источниках, воспоминаниях очевидцев. Его автор — известный украинский писатель, лауреат Шевченковской премии Михаил Слабошпицкий — не один год по крупицам восстанавливал жизненный путь поэта-скитальца. О том, как это происходило, Михаил Федотович рассказал «ФАКТАМ».
— Мое родное село Марьяновка на Черкасчине в каких-то 20 километрах от Куцивки — родины Осьмачки, — говорит Михаил Слабошпицкий (на фото). — И школьником я не раз слышал в округе от стариков, что «десь тут жив поет, якого забрали в божевільню, і він згинув». Имени его не называли… Уже в университете, когда я писал дипломную работу о поэте Олексе Влизько из когорты украинского «расстрелянного Возрождения», читал архивную периодику — литературные журналы 20-х годов прошлого века. И вдруг наткнулся на страшные, обжигающие стихи неизвестного мне прежде автора Тодося Осьмачки. Поразили колорит — ничего романтического, «голубого» и «золотого», как у Сосюры, только «кривавий», «чорний», «сірий» — и предчувствие апокалипсиса… Я был уверен, что этого поэта репрессировали.
Спустя время, в 1975-м, в разговоре с Павлом Загребельным в ирпенском Доме творчества я упомянул об Осьмачке: какой колоссальный трагический поэт был расстрелян, и почему-то до сих пор его не реабилитировали. И тут Загребельный говорит: «Его не расстреляли, он умер в Америке. Я читал прозу Осьмачки, когда работал в Нью-Йорке в украинской миссии ООН. У него гениальная повесть „Старший боярин“, ничего подобного в нашей литературе еще не было!» У меня аж руки задрожали: «Дадите почитать?» Увы, только в 1990 годы Павло Архипович признался, что ксерокопию этой повести, переданную ему Юрием Шерехом (Шевелевым), он таки привез в Киев дипломатическим багажом, который не досматривался. Но говорить об этом остерегался…
К тому времени, как открыл для себя прозу Осьмачки, я уже не раз бывал в его Куцивке, застал в живых родственницу поэта. А в очередной приезд сельчане повели меня к церкви — ее восстанавливали после большевистского разора. Осьмачка в своей повести описывает этот храм и упоминает, что под ним комсомольцы вырыли яму, где держали арестованных селян. Я еще поразился, читая: какая мрачная фантазия! И тут люди возле отстроенной церкви показывают: «А там була яма — буцегарня…» Оказывается, ничего Осьмачка не выдумал. Но фотографический реализм у него сочетается с неореализмом и фантастическим, гоголевским, воображением.
— Судьба самого писателя похожа на фантастический роман-антиутопию…
— Вся его жизнь была беспрестанным бегством, в итоге он очутился на другом конце света. В 1991 году в Америке и Канаде мне довелось встретиться с многими людьми, знавшими Осьмачку — их словно Бог посылал. Тогда и решил, что напишу о судьбе поэта. Он покоится в Баунд-Бруке под Нью-Йорком на украинском православном кладбище. Помню, стоя над его могилой, где установлен казацкий крест из мрамора, думал: Осьмачке ну никак не подходила эмиграция. Он был рожден для иной жизни — обосноваться в хате возле речки или ставка, ходить босиком, в соломенном брыле и полотняной одежде… У него есть пронзительно светлые строки о детстве, в них звучит мотив утраченного рая:
Як купала мене мати
у любистку,
Трусив зорі Див із лану
у колиску.
Схиляв голову весняну
голий місяць
До маленьких моїх ніжок
в купіль свіжу…
При рождении его нарекли Теодосием, а родные между собой звали Тодосем. Всего в крепкой, работящей семье Осьмачек было семеро детей. Юношей Тодось недолго учительствовал в сельской школе — его мобилизовали на фронт в начале Первой мировой войны. А в 1916 году за рукописную поэму «Дума солдата» (опубликованную позже под названием «Пісня з півночі") предстал… перед военным трибуналом. Вина состояла в том, что он воспротивился российскому ура-патриотизму. Из тюрьмы Осьмачка вышел во время Февральской революции. Воевал в специальных частях армии Украинской Народной Республики «Чорні запорожці" — как и Владимир Сосюра, Остап Вишня, Александр Довженко… Каждому судилось свое. Автора стихотворения «Любіть Україну» заставляли каяться в «националистических извращениях» и запроторивали в психушку. Создателя «Усмішок» лишь случайно не расстреляли в лагерях. За творцом «Земли» неусыпно наблюдали спецслужбы, в донесениях значилось: «По свидетельству Солнцевой, Довженко во сне говорит на украинском языке». Так или иначе все бывшие защитники УНР находились у советской власти на подозрении. Даже если они и воспевали новый режим. Осьмачка же приход большевиков не воспел ни словом. 
В отличие от многих своих собратьев-литераторов он не питал иллюзий по поводу «светлого будущего». И ощущал катастрофу, надвигающуюся на украинское село, — «голий Голод».
*В 1920 годы эти молодые люди олицетворяли собой возрождение украинской литературы. Слева направо: Борис Антоненко-Давидович, Григорий Косынка, Мария Галич, Евген Плужник, Валерьян Пидмогильный, Тодось Осьмачка
То, что творчество молодого автора высоко оценил академик Сергей Ефремов, не спасло Осьмачку от травли пролетарских критиков. Их статьи походили на политические доносы. Поэт чувствовал, что находится под колпаком, нервы не выдерживали.
— Однажды дома он накинулся на жену, заподозрив, что та якобы показывала его рукописи в ГПУ, — продолжает Михаил Слабошпицкий. — Это случилось при гостях — Валерьяне Пидмогильном и Евгене Плужнике, коллегах Осьмачки по литобъединению (оба были репрессированы. — Авт.). Они и устроили поэта в привилегированную киевскую клинику. По иронии судьбы там поправляли душевное здоровье и гэпэушники, проводившие допросы и расстрелы. После психологической реабилитации они снова приступали к «работе». Осьмачку это потрясло… Он решает вырваться из Страны Советов. Обращается к наркому Украины Скрипнику (покончил с собой в 1933 году. — Авт.): «Помогите мне получить разрешение на выезд в Галичину или Канаду, поскольку в Украине нет свободы творчества».
— Нормальный советский литератор на такое не отважился бы…
— Больше того: он пытался нелегально перейти границу с Польшей. И после ареста на допросе открыто объяснял мотивы поступка: «Останнім часом переконався, що в Україні я не зможу писати, оскільки Радвлада не дозволяє вільно висловлювати свої думки і взагалі розвиток української культури перетворила на залежність від Росії…»
Из тюремных камер его переправляли в психушки, где доводилось имитировать сумасшествие. Все записи отбирали надзиратели. Поэтому Осьмачка учил свои стихи наизусть. На воле восстанавливал рукописи и закапывал. В промежутках между отсидками, случалось, ночевал на лавочке в киевским парке, в лесу, на чердаках старых домов. Самым надежным убежищем была родная Куцивка. Днем писал в укромном месте — на старом сельском кладбище. В хату родичей приходил уже затемно. Нужно сказать, что поэт был физически закаленным. Жена его брата Харитона, Наталья, рассказывала: в лютый мороз Тодось шел босиком, голый до пояса, к колодцу и выливал на себя ведро воды…
В 1939 году Осьмачку арестовали в шестой раз — в Киеве. И наверняка сгноили бы в Кирилловской больнице. Но наступило 22 июня 1941 года. Бомбили Киев. Один врач, вспоминал Осьмачка, сказал ему: «Слухай, поете, розпочалася війна. Ти повинен себе зберегти, ти так багато пережив… Наш час божевільний. Якщо в тебе ще лишилися якісь сили, ти повинен усе це описати. Я дам тобі санітара, він допоможе добратися куди треба». На речном вокзале Осьмачка попал на последний паром через Днепр.
Поэта считали погибшим. И когда он объявился во Львове (куда добрался пешком) на Пасху 1942 года, украинские деятели искусства восприняли это как возвращение с того света.
— Со львовским периодом связана и самая большая любовь его жизни?
— Да. Он пылко влюбился в игуменью монастыря сестер-студиток матушку Иосифу. В миру ее звали Елена Витер. После вступления советских войск во Львов в 1939 году монахиню арестовали. Зверски пытали, требуя дать показания против митрополита Андрея Шептицкого. Суд (читай расстрел) назначили на 29 июня 1941 года. Но, как и Осьмачку из Кирилловской психбольницы, матушку Иосифу из тюрьмы вызволила война… К слову, в «ФАКТАХ» была публикация о подвижнической жизни Елены Витер, чье имя есть на Аллее праведников в Иерусалиме. Те, кто знал ее, отмечают, что даже в преклонном возрасте она была удивительно красива, что уж говорить о молодости.
Осьмачка влюбился в нее с первого взгляда, при мимолетной встрече. Но по понятной причине чувство поэта осталось неразделенным. Отсвет этой любовной драмы — в цикле трепетно-нежной лирики, так контрастирующей с его суровой поэзией. Уже в эмиграции он пытался найти спутницу жизни, но безуспешно.
— Из-за необычного образа жизни его нередко сравнивают с Франсуа Вийоном, Велимиром Хлебниковым, Григорием Сковородой.
— И это верно. Все пожитки Тодося Осьмачки умещались в его знаменитом «чамойдане» (так, на сельский лад и не без иронии именовал он предмет городской жизни): рукописи, четырехтомный словарь Бориса Гринченко, пара сорочек… С этим скарбом и скитался по миру, нигде подолгу не задерживаясь. Что удивительно: он как лингвист сделал переводы драм Шекспира, но говорить по-английски так и не научился. И не имел американского гражданства. Его добрый ангел — сын Василя Стефаника (известный в литературе как Юрий Кленовый) — организовал комитет в поддержку Осьмачки. Ему выдали на руки сопроводительное письмо с просьбой оказывать содействие известному поэту, не говорящему по-английски. С этим удивительным «документом» Осьмачка пересекал границу Америки с Канадой. И стражи порядка его беспрепятственно пропускали, словно он был аборигеном — индейцем. Работы он не имел. Жил с проводимых украинскими громадами в США и Канаде благотворительных вечеров, на которых читал свои произведения. Все поэты и писатели смогли как-то устроить свою жизнь на Западе, только Осьмачка остался неприкаянным.
— Был еще писатель-философ Василий Барка, говоривший: «Мир поймал меня, но не удержал».
— Да, Барка принял обет монаха в миру, жил крайне скромно, но все-таки имел свой кров. И о нем заботились. Мне довелось беседовать с Василием Константиновичем в его знаменитой «келье» в Глен-Спее в США. Он высоко ценил Осьмачку. Но честно признался, что побаивался его — это был человек-вулкан, готовый «взорваться» в любую минуту. Страшно конфликтный, неуживчивый, эксцентричный. Умудрялся скандалить даже с любившими его людьми. Но такие люди все-таки были… На прощание Барка попросил: «Тільки ж напишіть про Тодося!»
Парадокс: в поэтической когорте «расстрелянного Возрождения» Осьмачка выступал открытее и последовательнее всех. Но уцелеть судилось именно ему. Он усматривал в этом некий знак свыше. И ощущал свою миссию, когда писал роман в стихах «Поет», повесть «План до двору» — о голоде и людоедстве в украинском селе, антиутопию «Ротонда душогубців». С последним произведением связана щемящая до слез история самовыдвижения Осьмачки на Нобелевскую премию. Он, вечно без гроша в кармане, где-то наскреб, выпросил деньги на оплату хорошему переводчику и… сам выслал «Ротонду» в Нобелевский комитет. По-детски радовался ответу из Стокгольма о получении рукописи — не догадываясь, что это простая вежливость. И объяснял всем вокруг: эта премия нужна, чтобы мир узнал об Украине.
— Тем временем на родине его близкие ничего не знали о нем самом.
— В жизни иногда случаются чудеса. После цикла моих радиопередач об Осьмачке мне позвонили. И выяснилось: в Киеве на Большой Житомирской живет Леся (Александра) Трохименко, бывшая жена Тодося Осьмачки. Я встретился с этой удивительной женщиной: в 94 года, лежа с переломом шейки бедра, она, чтобы не впасть в отчаяние, учила французский язык! А молодого Осьмачку заставляла учить английский. На разводе, по ее словам, настоял поэт — чтобы в случае его ареста семья не страдала. Фамилию сыну Игорю Леся Лукинична поменяла на Осьмачко. Игорь Тодосиевич был мастером спорта по водному поло, игроком сборной СССР. Но, что интересно, на игры на рубежом его никогда не брали. А внуки Осьмачки, Александр и Евгений, при первой встрече мне честно признались, что не воспринимают деда: ведь он покинул родину, остался за границей… Переоценка произошла у них позже — когда отмечался 100-летний юбилей Осьмачки. Сперва был многолюдный вечер в киевском Доме учителя, который вел Павло Архипович Загребельный. А потом писатели и артисты из Смелы, Черкасс и Киева приехали в Куцивку, где собралась родня поэта. Видя это, две старенькие бабуси согласно закивали головами: «Да, оце понятно. Больше, чем на День Победы, людей». Так Тодося Осьмачку признали и в родном селе.
1888Читайте нас в Facebook
