Снежана Потапчук: "Перед каждым выходом на задание пишу записочку, куда послать отснятый материал, если не вернусь"
Режиссер-документалист Снежана Потапчук за полтора года сняла 14 фильмов о войне. С весны 2014-го она постоянно возвращается в зону боевых действий на восток Украины, фиксируя происходящее в зоне АТО. Снежана снимала в Славянске, Донецке, Мариуполе. Жалеет, что не успела приехать в Иловайск — лежала тогда в больнице, получив ранение. Сейчас Снежана и ее коллега — оператор Светлана Коваль — уже третий месяц находятся на передовой в Широкино. В начале недели на Первом Национальном состоялась премьера их картины «Я — док» о врачах на передовой. В настоящее время девушки уже завершают работу над следующим фильмом. Правда, подробности съемок держат в строжайшей тайне…
— Снежана, вы по-прежнему снимаете в самых горячих точках АТО.
— На перерыв практически нет времени. Каждый раз, как только заканчиваю очередной фильм, возникает новая идея. И где, как ни в АТО, можно воплотить все, что касается документалистики: здесь человека видно как на ладони. Не стану раскрывать идею своей новой картины, хотя мы уже практически закончили съемки. Планируем выдать фильм в эфир на День независимости, правда, при условии, что изменится оперативная обстановка. На этот раз мы зашли слишком далеко. В тыл к врагу. Были там, где камера еще не снимала. Поэтому, если ситуация останется прежней, то наш материал показывать опасно. Там карты, расположение наших войск, их передвижение. Для противника это будет очень уж полезная информация.
— В тылу врага вы побывали как разведчица?
— С разведчиками. На свой страх и риск. Понятно, что на такое задание никто не давал нам официального разрешения. Просто ребята, с которыми шла, доверяли мне так же, как и я им. Я не спецназовец, не смогу прикрыть их в случае засады, но они пошли на риск, понимая, что мое дело — человека с камерой — тоже важно. Правда, руководство об этом таки узнало и всю нашу группу наказало. Я сидела под домашним арестом, но ни на минуту не пожалела о том, что сделала. Моя задача — заглянуть во все уголочки этой войны, чтобы максимально ее запечатлеть и показать зрителю.
— Были одна или с оператором?
— У нас уже слаженная команда: я и оператор Светлана Коваль. Мы шутим, что стали взаимозаменяемой единицей. Я учу Свету, как надо поступать, если со мной что-то случится и не смогу продолжать задавать людям вопросы. Знаю, что она доведет дело до конца. То же касается и меня, я умею обращаться с камерой.
*Снежана (справа) с оператором Светланой Коваль наравне с бойцами идут в бой, только берут с собой не оружие, технику для съемок
— Уже перестали бояться?
— Панического страха действительно нет. Наверное, это ненормально, но я не боюсь. Понимаю, что должна делать свое дело. Хотя случаются по-настоящему мистические моменты. Помню, я только приехала на линию фронта в Широкино, мы снимали последние кадры для фильма «Я — док». Света должна была появиться на следующий день. Я переночевала на позиции, утром встала, попила чай с ребятами и собиралась ехать с ними на передовую. И тут приехал командир одной из разведгрупп, спросил: «Кто тут Снежана? Мне сказали отвезти вас на позицию». Думаю, неудобно ему отказать. Говорю: «Конечно, поеду». Извинилась перед ребятами, пообещав, что подъеду к ним позже. Проехалась с командиром по позициям. Возвращаясь, увидела машину с ребятами, в которой должна была ехать и я. Она шла нам навстречу и вдруг содрогнулась от мощного взрыва, наехав на противотанковую мину. Все погибли, выжил только водитель, перенесший сложную операцию на головном мозге. Трудно описать, что я пережила, понимая, что должна была быть среди этих парней… Позже я узнала, что позывной разведчика, который меня возил, был «Спасатель». Увидев его в следующий раз, я сказала: «Вы — мой ангел-хранитель».
— Какая история в фильме «Я — док» потрясла вас больше всего?
— Скорее, это не история, а ощущение от моих героев. Оно возникло сразу после того, как мы стали записывать интервью с врачами. На мирной земле, часто можно услышать: все пропало, нас сливают. Я теперь думаю, а вы приедьте в зону боевых действий, устройтесь санитаром, мойте пол, ухаживайте за ранеными — и у вас пропадет это ощущение. Там в глазах у врачей нет пессимизма или паники. Рядом с ними учишься жить. Они умеют бороться со страхами и своими эмоциями. Их задача — просто спасти. Доктора на войне — это люди, которые вселяют надежду, что все будет хорошо. Даже если у бойца нет руки, ноги. Они говорят: ты живой, и слава Богу! Я видела, как от этих слов зажигается огонек в глазах ребят.
— Сейчас находитесь в Широкино — самой горячей точке АТО. Что там происходит?
— Якобы перемирие, но орудия работают по всей линии фронта — есть раненые и убитые. Каждый день обстрелы. Месяц назад мы были в одном городке, где стоял четырехэтажный дом. Сейчас приехали, а от него остался только первый этаж. Остальное разбили танками. По нашим позициям стреляют тяжелая техника и минометы. Но военные спокойны. Все воюют, понимая, что назад пути нет. Если надо — грамотно дают врагу ответ. Никакой расхлябанности. Есть работа, долг. Они защищают свою землю.
— Говорят, к войне привыкают…
— Это страшные слова, но, наверное, так оно и есть. Здесь, в Широкино, мы уже третий месяц снимаем на позициях. Стали привыкать к обстрелам. Несколько дней назад был минометный обстрел, а у нас задание. Мы лежали в посадке. Я распласталась на траве и думаю: как лучше отснять, чтобы виднее был обстрел? Представляете?! Хотела поймать в небе пролет снаряда. Ощущение страха стерлось. Думала лишь, если рядом упадет мина, какой красивый столб пыли поднимется. Я залегла в траву и выставила вперед камеру, снимая все, что происходит вокруг. Мне хочется, чтобы зрители прочувствовали на себе — это не просто какая-то антитеррористическая операция в районе Донецка, а реальная война, где гибнут люди.
— Многие говорят о том, что противник стал использовать новое, совершено беззвучное оружие.
— Мы здесь увидели столько совершенно не известной нам военной техники! Однажды я подумала, что сепаратисты решили запустить праздничный фейерверк. Смотрю на небо, а там один за другим вспыхивают яркие огоньки. Вдруг кто-то из бойцов подскочил, бухнулся вместе со мной на землю и закричал: «Ты что, это же кассетные снаряды!» А они такие красивые, словно салют.
— Вы уже, наверное, срослись с бронежилетом?
— Для меня до сих пор остаются проблемой военная форма и бронежилет. Так не хотелось надевать камуфляж, что я даже купила себе зеленые штаны и рубашку. Решила стать листочком. Но командир поставил условие: если хочешь идти с нами на задание — надевай камуфляжную форму. Ну и, конечно, бронежилет. Сейчас в нем очень жарко, зато ночью тепло. Вообще, у ребят условия жизни спартанские. В блиндажах да окопах. Мы приехали в Широкино в период дождей. В блиндажах был просто кошмар. Матрасы сырые, ступеньки превратились в каток, три дня, не прекращаясь, лил дождь. В уголке, как в келье, горела одинокая свеча. Воды, чтобы помыться, не было, ребята вытирались влажными салфетками и ждали, как спасения, солнца. Когда дорога просохла, нам привезли воду, и бойцы выставляли ее в бутылках на солнышко, чтобы вечером помыться под теплой струей. С едой проблем нет: «мивина», консервы и каши. Сейчас, правда, появились фрукты: черешня, клубничка, вишня.
— В Широкино остались местные жители?
— Да, но говорить с ними очень сложно. Недавно беседовала с мужчиной чуть старше сорока лет. Он рассказал, что вернулся из России, где гостил у родственников. С вызовом заявил: «У них своя правда, у вас — своя». Конечно, я с ним поругалась. К сожалению, не все местные жители осознают, что в какой-то степени они виновны в том, что произошло. Я бы не говорила этого, если бы не снимала в Донецке кадры, когда местные жители дарили боевикам цветы, благословляли их на войну и благодарили за то, что их будут защищать от киевской хунты. Когда я была в Славянске, один дедушка, стоя в рваных носках и кроссовках, сказал: «А я уважаю Януковича за то, что смог украсть деньги и построить себе Межигорье!» Я, наверное, никогда не пойму психологию местных жителей. Они все говорят, что хотят мира, но делают так, чтобы продолжалась война.
— За все время работы в АТО не было ситуации, когда пришлось камеру поменять на оружие?
— Слава Богу, нет, хотя стрелять я умею. Во время одной вылазки мне предлагали пистолет, но я не взяла. Понимаю, что в любом случае до последнего буду снимать. Перед каждым выходом на задание я говорю ребятам, где лежит отснятый материал, и пишу записочку, куда его надо послать на тот случай, если не вернусь.
— Война — не женское дело.
— Это точно. Мы со Светой все время доказываем, что с нами нужно обходиться так же, как и с любым бойцом. Наравне с ребятами идем в бой, просто они бегут с оружием, а мы с камерой. Но я прекрасно понимаю, что женщине на войне делать нечего. Хотя бы потому, что надо иметь большую физическую силу, чтобы, например, вынести своего товарища из-под обстрела. Помню, как у меня на глазах на противопехотной мине подорвался парень. Ему оторвало ступню. Да так, что мы не смогли найти ни одной ее части. Пострадавший был все время в сознании, держался молодцом, но мне и еще одному бойцу пришлось тащить его до санчасти. Спину я себе потянула, но это чепуха по сравнению с силой воли бойца. Он даже пытался нами командовать: куда бежать и как перевязать ногу. Его начало колотить только перед зданием самой больницы. Знаете, ради таких ребят я и нахожусь здесь, на войне, потому что они сильные, смелые, им надо жить!
3096Читайте нас в Facebook
