Владелец самого старого жилого дома в Киеве рассказал историю здания и его обитателей (фото)
На киевском Подоле, если идти по Фроловской улице от церкви Богородицы Пирогощи, а после нырнуть налево в арку, под старым тополем стоит небольшой двухэтажный зеленый кирпичный дом — самое старое жилое здание в столице. Построенный в 1760 году, он вместе со своими обитателями пережил три киевских пожара, революции и войны, Голодомор и репрессии. Здесь когда-то бывал Григорий Сковорода, а с 1891 года этот удивительный дом принадлежит семье, потомком которой является философ и бизнесмен Константин Малеев.
Здание на Контрактовой, 7, входит почти во все экскурсионные программы по Подолу. Группы туристов то и дело останавливаются возле тополя, слушая рассказы гидов.
В истории этого дома и людей, живших и живущих в нем, как в призме, отражается история Киева и Украины, ее счастливые и страшные страницы. И Константин Малеев щедро делится с людьми информацией, которую скрупулезно собирал по архивам и воспоминаниям очевидцев:
— Часто в наш двор заходят группы туристов, слушая рассказы о моем доме. Когда правду, а когда и вовсе выдумку. Слушал я, слушал и решил выйти, познакомиться, рассказать все как было. И теперь благодаря «Клубу отличного досуга «Киевский код» такая возможность у меня появилась.
Лекции проходят в одном из сводчатых каминных залов на первом этаже (во втором зале находится офис фирмы Константина Сергеевича). Промозглым серым вечером так здорово вдыхать каминный дух и слушать под потрескивание дров, как льется рассказ о днях минувших…
Первым владельцем дома и усадьбы стал Леонтий Вишневский, внебрачный сын казачьего полковника Федора Вишневского, благодаря которому в 1731 году дочь Петра Первого Елизавета познакомилась с будущим «гражданским» мужем Алексеем Разумовским. Приблизившись благодаря этой связи ко двору, полковник приобрел деньги и влияние. Его законные наследники получили от отца, к тому времени ставшего генералом, большие дома, а незаконный Леонтий унаследовал фамилию и в 1765 году еще и усадьбу с одноэтажным деревянным домом на киевском Подоле. В этом доме не раз бывал философ Григорий Сковорода, какое-то время сопровождавший генерала Вишневского, торговавшего токайскими винами, в его частых зарубежных поездках в качестве секретаря, а в перерывах учивший многочисленных потомков. Для детей Леонтия Вишневского он стал домашним учителем.
— В 1811 году по Подолу пронесся большой пожар, в котором уцелели только несколько каменных построек, — рассказывает Константин Малеев. — Среди них домик Петра (сейчас там филиал Музея истории Киева), дом Мазепы (нынешний Музей гетманства) и дом Балабухи, где теперь ресторан «Запорожье». В доме Вишневского «выжил» только каменный подвал, и усадьбу пришлось восстанавливать внучке генерала. Кстати, после пожара 1811 года изменилась планировка подольских улиц, и сейчас некоторые старые дома на Спасской, Братской и улице Сковороды стоят под углом к основной линии застройки, а наш тогда углубился во дворы. Всего же постройка пережила три больших пожара.
В 1860 году хозяйкой дома стала вдова коллежского секретаря Мария Ефимовна Ружковская, которой и довелось отстраивать его после большого пожара. Вдова пригласила для этого известного архитектора Михаила Иконникова, вошедшего в историю как автор здания Лукьяновской тюрьмы и дома на нынешнем Владимирском проезде, снесенного в одночасье ради постройки очередного «пряничного» строения в псевдокиевском стиле.
Подольский дом вдовы по замыслу Иконникова преобразился, и над просторным каменным подземельем выросли два этажа с верандой. С тех пор и до наших дней он изменился незначительно.
— Моя семья живет в этом доме с 1891 года — вот уже 126 лет, — говорит Константин Малеев. — Прадед, купец Максим Федорович Нечаев, переехав в Киев из Черниговской области, купил дом с усадьбой с выходом на церковь и Гостиный двор. Он вел широкую торговлю, а фирменной продукцией Нечаевых были знаменитые в те времена пряники, которые пекли во дворе усадьбы и развозили по всей Российской империи. Раз в году — от Крещения до Масленицы — на Контрактовой площади гудела знаменитая ярмарка, на которую сходились и съезжались издалека. Стоял на Контрактовой ярмарке и павильон купца Нечаева.
*Прабабушка и прадедушка нынешнего хозяина дома на Контрактовой, 7, Вера Александровна и Федор Федорович де Масс
Всего у прадеда и прабабушки Евдокии Андреевны было 13 детей, восьмеро общих и пятеро — от первого брака Максима Федоровича. В доме, кроме них, время от времени жили и другие родственники — Евдокия Андреевна была хлебосольной, хотя в то же время дом вела экономно.
Тетка Ира рассказывала мне, что каждое лето вся большая семья выезжала на дачу в Пуща-Водицу, а в это время дом ремонтировали. Весь — от спален на втором этаже до подвалов. Осенью, загорелые и румяные, все возвращались в сверкающие чистотой комнаты. Был заведен такой порядок: по одному дню в неделю каждый ребенок заказывал меню для всей семьи. Все, что ему было угодно. Оговаривалось только количество блюд. Таким образом минимум раз в неделю каждый из ребят мог полакомиться любимыми блюдами. Все учились в гимназиях, жили весело. Зимний карнавал, весенний бал… Коньки, велосипеды… Жених тети Иры — Павел, красавец и богач, например, был знаменит на весь Киев. То, что тетин жених растапливал камин сторублевыми ассигнациями, — это так, ерунда. Кутила, он мог объявить, что извозчику, который первым прибудет вечером к ресторану, где он гулял, и доставит домой, он заплатит один рубль (только удачливым извозчикам удавалось в те годы заработать за день такую сумму). И вот к выходу Павла Познякова под рестораном на Крещатике собирались все извозчики города. Он садился в экипаж, а остальные сопровождали его до самого дома на Куреневке, где каждому платился обещанный рубль. Купеческое слово держалось железно!
Павел обожал спорт, катался на коньках, велосипеде, у него был единственный в Киеве буер (распространенный в странах Северной Европы парусник на полозьях), на котором он рассекал по льду застывшего зимой Днепра, а потом и один из первых мотоциклов. Дядя летал на аэроплане, а о его велосипедном путешествии из Киева в Санкт-Петербург, Москву и обратно писали местные газеты. И вся эта развеселая блестящая жизнь оборвалась с революцией. Павлу хватило осторожности отказаться от всего богатства, жить незаметно, став столяром-краснодеревщиком, к чему он имел склонность уже в разгульные годы молодости, и дожить до естественной смерти в 1950-х годах.
Увы, восемь членов семьи в годы советской власти были расстреляны, один погиб в бою под Крутами.
23 января 1918 года большевистская армия генерала Муравьева, которая шла из Харькова — красной столицы Украины, добралась до Киева. Шли со стороны Дарницы. Муравьев отдал своим войскам приказ «беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и всех врагов революции». Когда операция по захвату города начала затягиваться, бывший царский офицер Муравьев использовал для «ускорения» отравляющие газы, запрещенные международными конвенциями. Войско УНР в спешке оставило город, для жителей которого настоящий кошмар только начинался. Повальные грабежи и убийства заставили горожан прятаться по домам. Пьяные, накокаиненные красноармейцы жгли и убивали всех, кто попадался им на глаза. Толпы горожан гнали по Александровскому спуску (ныне — улица Грушевского) к Мариинскому парку и Лавре, где расстреливали и закалывали штыками. Всех без разбора. Потом все склоны и парки были покрыты убитыми, между телами которых бегали голодные собаки. В те дни были уничтожены, по разным данным, от 6 до 10 тысяч киевлян.
— Там, где сегодня находится парк Славы, на склонах закололи штыками моего прадеда по отцовской линии — дворянина, героя-военного Федора Федоровича Масса, а также двух его племянников и свояка, — продолжает Константин Малеев. — Их тела нашли и похоронили на Зверинецком кладбище, где покоятся многие жертвы муравьевской резни, самой массовой в Киеве со времен Батыя. Где похоронен их брат Сергей Гаврюшин, погибший в бою под Крутами, неизвестно. За несколько дней семья потеряла пятерых. Сын Федора Масса и мой дед Николай Малеев, кстати, учился на одном курсе медицинского факультета Киевского университета с Михаилом Булгаковым, в те страшные дни жившим в Киеве. И я думаю: не за то ли Сталин так его ценил, что Булгаков, отталкивающе описавший в «Белой гвардии» вход в город и зверства петлюровцев, ни словом не упомянул о предшествовавшей этому страшной резне?
В 20-х годах семья папиного отца переехала в Киев из Елисаветграда (сейчас — Кропивницкий) и поселилась на Куреневке. Дед вспоминал, кстати, как к ним нанялась в прислуги местная девка. Все было хорошо — она была шустрая, работящая. Но прослужила недолго. Через две недели служанка исчезла, а пришедшие после этого жандармы сообщили прабабушке имя пропавшей служанки — Нестор Иванович Махно. Больше их дороги не пересекались.
Обитатели дома пережили войны, революцию, репрессии, Голодомор. Семья была из староверов, и все ее члены ходили в церковь на набережной. Тетя Оксана потом рассказывала, что ей приходилось ходить в церковь очень рано, потому что до семи часов утра нужно было вернуться. И в 1933 году каждое утро по дороге от дома до набережной ей встречались тела нескольких умерших от голода. Когда возвращалась, эти тела уже успевали забрать — чтобы не пугать советских граждан и не мешать им строить коммунизм… А в это же время бабушка подкармливала до сорока голодающих, ежедневно приходивших к дому.
Потеряв в революцию и годы террора своих близких, в 1941 году прабабушка Евдокия решила, что новую войну уже не пережить, и собрала весь род, всех-всех, даже дальних родственников из других городов. Она была очень авторитетной, и перечить ей не стали, прибыли все. «Будем умирать вместе!» — сказала как отрезала прабабушка. К счастью, ту войну семья пережила…
В 1929 году родились мои папа и мама. В детстве они какое-то время жили по соседству на Куреневке, ходили в один класс, дружили, из-за чего их, конечно же, дразнили «женихом и невестой». Почему мама оказалась в те годы на Куреневке? Просто прабабушка Евдокия распихала кого могла подальше от дома — на тот случай, что, если придут убивать, хотя бы кто-то выживет. Позже папиного отца, военного хирурга, перевели в другой регион, войну семья отца встретила в Чернигове. В 1941 году деда эвакуировали с госпиталем в Тамбов, где отцу в 14 лет довелось и роды принимать, и трупы таскать.
А в 1945 году Сергей Малеев в 16-летнем возрасте при живых родителях стал сыном полка — тогда это пропагандистское движение вошло в моду, ну, а для семьи отца то, что парня взяли на довольствие в армию, было большим облегчением — время было трудное, голодное.
У меня есть фотографии мамы и папы, сделанные 9 мая 1945 года, в День Победы. Мама сажает у входа в родовой дом тополь, который растет до сих пор, а папа предстал на снимке после… дуэли, которой закончилась праздничная пьянка. Впрочем, тогда все обошлось…
После войны отец поступил в Оренбургское высшее летное училище, а в 1947 году его арестовали по доносу. Шесть лет он провел в лагере в Казахстане, позже был полностью реабилитирован и тогда же узнал имя доносчика, своего коллеги по училищу. Этот человек стал генералом в начале 1990-х.
…В 1953 году на скамеечку в сквере, который был на месте нынешней церкви Богородицы Пирогощи, опустился очень худой человек в телогрейке. Проходившая мимо тетка мамы вгляделась в его лицо и, каким-то образом узнав, пригласила Сергея Малеева (а это был он) домой. С работы пришла мама, она к тому моменту уже побывала замужем, воспитывала дочь. Попили чаю, повспоминали былое. Сергей рассказал, что отсидел, освободился и теперь лишен права жить в Киеве и других больших городах. В столице же оказался проездом, бродил по улицам, вспоминал детские годы. «А идем-ка в оперный! У меня как раз есть два билета!» — предложила мама. Кавалер сопроводил даму в оперу как был — в старом ватнике с вытравленным хлоркой лагерным номером на спине. На обратном пути в беседке на Андреевском спуске папа сделал маме предложение. Оно было принято, и в 1954 году родился я…
Отцу по-прежнему запрещалось жить в Киеве, поэтому до реабилитации его в доме не прописывали, а Киевский университет и аспирантуру он закончил заочно. Труднее было с работой. В основном он трудился физически, без оформления, хоть и знал несколько языков и был прекрасно образован. Какое-то время, например, он работал стекольщиком на Республиканском стадионе (ныне НСК «Олимпийский»). Однажды отца пригласили выполнить работу в одной из квартир возле оперного театра. Хозяйка не знала, как рассчитаться со стекольщиком, и решила посоветоваться с мужем, заговорив с ним по-английски. Каково же было удивление обоих, когда рабочий на таком же чистом английском ответил: «Мадам, больше чем на бутылку, не возьму».
Большой дом всегда требовал каких-то ремонтов — то тут потечет, то там завалится. А стройматериалы в начале 60-х годов взять было негде. Как-то папа просто прихватил на работе два рулона рубероида и пошел с ними в метро на «Арсенальной». Тогда работало всего пять станций на одной линии метро, и папа собирался доехать до левого берега, потом пересесть на трамвай, чтобы добраться на Подол. К удивлению отца, вагон был почти пустой. Кроме него, которого остальные пассажиры приняли за местного работягу, ехали человек десять в костюмах и… Че Гевара. Легендарный революционер, смеясь, предлагал всем сигареты, угостил и отца. Папа поблагодарил по-испански, слово за слово — завязалась беседа. Когда отец, попрощавшись, пошел к выходу, его уже ждали… Слава Богу, не арестовали, но допрашивали долго: «Как оказался тут, о чем говорили». Пока отец не вспомнил все до последнего слова, не отпустили. Оказалось, что только папа и команданте знали испанский, даже сопровождавшие революционера переводчики были исключительно англоязычными. Рубероид, кстати, никого не заинтересовал, и поздно вечером отец таки донес его до дома.
Вся наша большая семья часто собиралась на праздники, в небольшом дворике за домом мужчины курили, а я крутился рядом, подслушивая взрослые разговоры. Иногда задавал вопросы, что-то уточнял. Как-то после очередного моего вопроса отец сказал: «Запомни, в гражданскую войну наши — это «белые», а в отечественную — «красные».
В 1961 году дом «национализировали». Папа сдавал комнаты жильцам, и государство решило нас наказать за получение «нетрудовых доходов». И так небольшие комнаты разбили на клетушки, оставив нам минимум для проживания «в тесноте да не в обиде», в этой «вороньей слободке». Поэтому после перестройки, как только появилась возможность, я вернул дом в собственность семьи. Более того, сейчас он имеет статус памятника архитектуры и охраняется государством. Моя внучка — шестое поколение семьи, родившееся здесь, и седьмое — живущее. Надеюсь, худшее, когда наш дом мог снести любой застройщик, осталось в прошлом, и моя семья будет здесь спокойно жить и работать.
14993Читайте нас в Facebook
