Письмо из Донбасса: "Уже пять поколений моей семьи напрямую страдают от войны"
«Шестилетний пацан месяц просидел в погребе, не в силах поднять заваленную обломками сгоревшего дома крышку»
«Мирные жители в итогах войны — лишь часть статистики: погибли-уцелели, — пишет уроженец Горловки инженер Сергей Пилипчук, с лета 2014 года проживающий в Одесской области. — Выжившие изгоняли воспоминания фразой: «Главное — чтобы не было войны». В моем детстве эта фраза всегда сопровождала рассказы близких…
Из разговоров взрослых членов своей семьи я узнал, что Донбасс строили переселенцы. Зачастую вынужденные. Моей бабушке Вале с двумя дочерьми в 1944-м пришлось начинать новую жизнь в Горловке на машзаводе. На родных было клеймо «семьи врага народа». Моего деда, Ивана Яковлевича Пилипчука, руководившего крупной стройкой в Харькове, в 1925 году в какой-то газете похвалил Троцкий, вскоре попавший в немилость к руководителям СССР. В 1937-м кто-то нашел ту газетку и переслал «куда надо». Дед успел уехать с семьей из Харькова в маленькое село Гвоздярню под Житомиром к своим родителям. Но черный «воронок» явился за ним и туда. Расстреляли деда 30 декабря 1937 года, через месяц после суда…
*Уроженца Житомирщины Ивана Яковлевича Пилипчука расстреляли в 1937 году, а его жена и дети нашли приют в Горловке Донецкой области
Летом 1941-го немцы, захватив Житомир, грабили окрестные населенные пункты. Появились «фуражиры» и в Гвоздярне. Когда фашисты въехали в село, почти все жители были в лесу — август выдался невероятно грибным. Дома на хозяйстве остались прадед Яков Иванович и мой папа, которому 8 августа 1941-го исполнилось шесть лет. «Петя, лезь в погреб», — скомандовал прадед, завидев у калитки немцев. Отец послушно нырнул в подпол, а старик задвинул за ним увесистую ляду. «Не пущу и ничего не дам!» — крикнул «фуражирам» Яков Иванович. Немцы сожгли его из огнемета вместе с домом.
Бабушка Валя, вернувшись с дочерьми из леса, увидела на месте своей хаты и двух соседних домов, где жили родные братья моего прадеда, лишь дымящиеся головешки. Летний ливень сбил пламя и почти полностью потушил огонь. Повыв над пепелищем, бабушка со старшими девочками побрела в соседнее село, решив, что ее младший сын Петя тоже погиб.
А шестилетнему пацану попросту не хватало сил приподнять крышку погреба, заваленную обугленными обломками. Отец месяц просидел в погребе, питаясь хранившимися там запасами, пока дожди не размыли стенку подпола.
Выбравшись на поверхность, мальчик стал беспризорником. Из-за хронического недоедания к 18-ти годам он не вырос даже до отметки 150 сантиметров. Поэтому когда пришла пора служить в армии, папе пришлось умолять военкома взять его на срочную службу (в СССР был закон: ребят ростом до 150 сантиметров не призывать). Армия была шансом на нормальную жизнь. Служить отца послали на Камчатку, где он на лососевой икре за два года вырос на 20 сантиметров!
Свою маму мой отец принялся искать, едва научившись писать. А нашел в 1956 году благодаря случайной встрече на Камчатке с инженером местного хлебозавода. Тот в разговоре упомянул мать Петра: «…только благодаря Валентине Николаевне Пилипчук я смог восстановить свои документы и дипломы об образовании». Этот человек, как выяснилось, был выселен из родного города Пшемысля в 1947 году в ходе операции «Висла».
Десятки тысяч жителей Пшемысля (до войны он был украинским городом) депортировали в СССР. Их колоннами под конвоем гнали к границе, а дальше — кто куда, поляков это уже не волновало. В СССР большинство депортированных везли вглубь страны, на Донбасс. Моя бабушка часто помогала жертвам операции «Висла» восстанавливать документы — переводила бумаги, написанные на латинице, отправляла запросы в Польшу и Венгрию, куда переместилась часть архивов. Наградой за этот труд стало то, что «вынужденный переселенец», проживший в Горловке десять лет и потом переехавший на Камчатку, невольно помог ей отыскать сына — моего отца Петра Пилипчука.
Когда деда реабилитировали, бабушку вызвали в обком партии и в качестве компенсации предложили квартиру или дом в любом городе Украины — на выбор. Она переехала к одной из дочерей. А отец так и остался в Горловке, ставшей для нашей семьи второй родиной.
Бабушка Валя часто приезжала в Горловку. И тогда к нам в дом наведывались депортированные из Пшемысля. Последнего из ее подопечных звали Владимир Иванович. В свое время бабушка высмотрела его в вагоне поезда, который привез депортированных в Горловку. «Валентина Николаевна нам с женой — и мать, и начальник, и учитель в одном лице, — говорил Владимир Иванович. — Мы попросту не выжили бы без нее». Каждый год Владимир Иванович привозил нам первую клубнику со своего огорода. Мы общались с ним до самого моего переезда в 2014 году в Одесскую область. А умер Владимир Иванович в 2015-м, успев услышать взрывы и выстрелы войны на Донбассе.
Ни мой отец, ни его сестры, ни моя бабушка больше никогда не возвращались в село Гвоздярня, из которого их изгнала Вторая мировая. В 1979—1980 годах мой отец, работавший в шахтопроходческом строительном управлении, целый год был в командировке, на стройке, поблизости от села. Много раз он подходил к указателю «Гвоздярня», стоял возле него, но так и не решился войти в село, где провел почти месяц под прахом сгоревшего деда и родной хаты. В Гвоздярне, уже со своим сыном, побывал я.
В 2012-м, бродя по затерянному в лесу селу, я был уверен, что огонь войны, уничтоживший следы многих семей на земле, остался в прошлом. Но через пару лет война пришла на Донбасс, где я родился и вырос, где родились мои дети и моя внучка".
«В 9 утра мы с твоим дедушкой расписались, а в 12.00 объявили войну»
«22 июня 1941 года в 9 утра мы с твоим дедушкой расписались, а в 12.00 объявили войну. Твоя мама и ее брат появились на свет уже в эвакуации — за Уралом», — эту историю я часто слышала от бабушки Таи, как сказку о Золушке и прекрасном принце, — пишет Елена Юрьева из Донецка. — Принца бабушка нашла, перебирая карточки — личные дела сотрудников ДМЗ (Донецкого металлургического завода), где работала в отделе кадров. Бабушка Тая была старшей дочкой вдовы-казачки. Той на зарплату уборщицы и зарплату Таи — машинистки отдела кадров — было тяжело прокормить троих детей. Поэтому суровая прабабка Мария прямо заявила старшей, 17-летней дочери: «Тайка, найди себе мужа, наконец! Не то мы все с голоду помрем». Недостатка в кавалерах у Таисии не было, но и замуж она не спешила. Однако противиться властной матери не посмела. Присмотрела себе зрелого холостяка, на 11 лет старше нее, инженера, выпускника Уральского горного института. Не прошло и трех дней, как мой будущий дедушка повел бабушку в загс.
Вспоминая день своего бракосочетания, бабушка неизменно плакала. С мужем она, к счастью, угадала — они прожили душа в душу до самой дедовой смерти. С ним пережили и бомбежки Сталино (так с 1923-го по 1961 год назывался Донецк), и эвакуацию в Серов на Урал, и возвращение на Донбасс, который они восстанавливали.
«Если бы меня поймали, то расстреляли бы», — приговаривала бабушка, вспоминая о том, как в выданный молодоженам эвакуационный лист она аккуратно вписала свою маму и двух младших сестер. «Как я могла их оставить?» — спрашивала она у меня, будто оправдываясь за подделку документа.
Демонтировать и вывозить с металлургического завода то, что можно было увезти, начали с понедельника 23 июня, а что не могли увезти, портили. Девятого октября 1941 года завод дал последнюю плавку, и этим чугуном залили все ковши и железнодорожные подъездные пути. Часть оборудования смонтировали в Серове и там стали плавить металл для нужд фронта. После войны деда вернули на восстановление завода, который фашисты взорвали при отступлении. Но половину специалистов оставили работать в Серове.
В 1952-м семье деда выделили квартирку в двухэтажке, построенной пленными немцами, неподалеку от заводской проходной и того дома, где некогда жила моя бабушка. Позже всякий раз, когда мы с бабушкой шли домой, не было случая, чтобы она не всплакнула, показывая мне частный домишко на двух хозяев, утопающий в цветущем саду. «До войны это были наши две комнаты, кухня, три сотки, — с тоской говорила бабушка. — Мы сажали этот сад, строили курятник. А когда нас вернули из эвакуации, тут уже поселили других людей». В ответ на мои вопросы, почему в их дом кого-то поселили, бабушка лишь поджимала губы.
Вскоре возле нашей двухэтажки возвели сараи, которые выполняли роль и кладовых, и гаражей, и курятников. Соседи развели кур. И это были не просто куры — это были часы. Утром петухи будили весь двор. Вечером хозяева приходили с работы и на час-два выпускали птицу «на выпас», затем загоняли. Это был сигнал: пора занимать места за столиком для игры в лото. Играть собиралась степенная публика. За этим занятием весь заводской дом решал многие насущные проблемы. Здесь договаривались об обменах жильем и… делали предложения руки и сердца.
Я еще успела застать этот ритуал. «Зоя Васильевна, поскольку вы уже полгода как овдовели, да и я уже вдовец второй год, то позвольте мне предложить вам поселиться в моей квартире. Таким образом вашим детям в вашей квартире будет просторнее, а мне с вами в моей — теплее»… И все собравшиеся подбадривали засватанную, нахваливая жениха, — говорили о том, сколько лет у него стажа в горячем цеху, какой он культурный и, главное, — не пьет. А мы, внуки «женихов» и «невест», игравшие поблизости, готовились принимать конфеты от сватающегося.
От завсегдатаев «лотошного» стола во дворе, за которым справляли свадьбы и поминки, я и узнала, что таких, как моя бабушка, переселенных из частных домиков-бараков на двух хозяев, но с клочком земли (!), в нашей двухэтажке немало. И все они точно так же тосковали по своим прежним усадьбам, в которые им почему-то не позволили вернуться и забрать имущество. Однажды бабушка внесла в квартиру сундук со словами: «Мой сундук домой вернулся». Его выбросили вселенные в ее дом люди. Так я и не узнала, что это за люди — при встрече с бабушкой они отворачивались. Так и не рассказала мне бабушка, кто и почему забрал и передал другим ее отчий дом с клочком земли и сундуком…"
«Мамины родители бежали на Донбасс из-под Казани, где их раскулачили»
«Сегодня задумался о судьбах моих близких, — пишет вынужденный переселенец из Луганской области Петр Иванов. — По ним сильно ударили революция 1917-го года, Голодомор, раскулачивание, фашистская оккупация. Мои дедушки, оба — Иваны, воевали во Вторую мировую войну. Дед Иван, отец мамы, попал на Донбасс вместе со своими родителями, бежавшими из-под Казани (город в России) после того, как их раскулачили. Его отец, в прошлом сельский священник, пошел работать на шахту. Дед Иван по отцу трудился на шахте кочегаром, а уйдя на пенсию, перешел на работу на железную дорогу.
В 1948-м родились мои мама и папа — оба в Луганской области: мама родом из поселка Родаково Славяносербского района, папа — со станции Сборная Лутугинского района. Детство у них было голодное — питались лебедой и крапивой. Но оба очень прилежно учились. Встретились в Харькове, где поступили в вузы. В 1971-м у них в Родаково родился я. В Родаково на свет появились и обе мои дочери — в 1999-м и 2009-м годах. А в 2014-м я и моя семья покинули Донбасс. Прадеды, деды, родители, я с супругой, наши дети — уже пять поколений моей семьи напрямую страдают от войны, терпят нужду. Мы лишились своего дома и своей земли".
Подготовила Елена СМИРНОВА, «ФАКТЫ»
3223Читайте нас в Facebook
