Семен Глузман: «Все, что я делал, оказалось ненужным моему народу»
Наша газета продолжает публиковать анкеты известных людей, согласившихся поделиться с читателями своими сокровенными мыслями, и предлагает ответы известного врача-психиатра, правозащитника и общественного деятеля
— Как вы сами представились бы нашим читателям?
— Ваш любимый цвет, запах, продукт, напиток?
— Цвет — голубой, запах — лаванды, продукт — сало, напиток — сухое вино.
— Чем для вас пахнет детство?
— Никогда не задумывался. На самом деле могу ответить так. У нас во дворе была маленькая площадка, где мы играли в футбол. Рядом стоял мусорник, поэтому всегда плохо пахло. Но это не значит, что мне нравилось.
— Счастье — это что?
— Когда ты ощущаешь, что хорошо прожил день, и следующий будет не хуже.
— Вы счастливый человек?
— Нет.
— В чем вам видится смысл жизни?
— В попытке следовать каким-то нравственным принципам.
— Что такое любовь?
— Когда ощущаешь, что без этого человека тебе жилось бы хуже.
— Вы хорошо помните самый счастливый день своей жизни?
— Надеюсь, что я его еще переживу.
— А самый непростой?
— Когда почувствовал, что я близок к смерти во время голодовки протеста (в 1972 году Глузмана приговорили к семи годам лагерей и трем годам ссылки за «антисоветскую агитацию и пропаганду»; в тюрьме он дважды объявлял голодовку, в течение сорока дней ничего не ел. — Ред.). Это самое страшное. Тогда я прекратил голодовку, потому что почувствовал… А жить-то хотелось. Я же не самоубийца.
— Чего вы ни за что не сможете простить другим людям?
— Подлости.
— Что-либо может довести вас до слез?
— Может.
— Какими качествами нужно обладать, чтобы добиться успеха?
— Во-первых, знать, чего ты хочешь. Во-вторых, быть последовательным. В-третьих, уметь принимать неудачи как реалии и продолжать жить.
— Какую роль в вашей жизни играют деньги?
— Даже не второстепенную, а третьестепенную. Я часто думаю, что неправильно прожил свою жизнь. Нужно было не правами человека заниматься, когда началась так называемая демократия. Потому что все, что я делал, оказалось ненужным моему народу.
— Что означает для вас быть свободным?
— Ощущение настоящей свободы было, как ни парадоксально, когда я находился в зоне в окружении подобных себе. В среде людей, которые понимают тебя так же, как ты понимаешь их. Я сидел не только с диссидентами, но и с 25-летниками (в СССР был максимальный срок пребывания в тюрьме — 25 лет. — Ред.) — «бандеровцами» и «лесными братьями». У меня не было с ними противоречий. Самое страшное для меня время — когда я вернулся спустя десять лет снова в советский режим. У меня уже была семья. И это было нестерпимо. Часто задаю себе вопрос: почему система так расправилась с нормальным обычным человеком?
— Испытываете ли вы страх перед смертью?
— Страх — нет. Потому что я врач, потому что уже испытывал этот страх. Уже чувствовал, что еще несколько часов или сутки… Испытывать страх ожидания смерти — нормально. Я знаю, что умру. Не знаю, когда и как это случится — в одночасье или буду мучиться долго. Как сложится…
— Что станете делать, узнав о том, что вам осталось жить семь дней?
— Можно я отвечу в первый день. Когда буду выбирать, что делать, подойдите ко мне. Пока не знаю.
— Вы никогда не задумывались над тем, есть ли жизнь после смерти?
— Я не атеист. Но и не прихожанин церкви или какого-то другого культа. Я просто понимаю, что есть нечто, наблюдающее как за мной, так и за всеми. Он, оно, она — не знаю, как это выразить. Вообще, на такие вопросы нельзя отвечать. Потому что они интимные. В моих эссе и моих колонках есть много обращений к Всевышнему.
— Что вы вкладываете в понятия добра и зла?
— Добро — это искренность, зло — ее отсутствие.
— Вас часто предавали?
— Конечно. Близкие, друзья, знакомые во время следствия и очных ставок на суде. Самый близкий мой друг, такой же молодой психиатр, дал на меня показания. Когда я через десять лет вернулся в Киев, хотел с ним встретиться, обнять его и сказать: «Вова, никаких проблем нет. Просто я уже сложившийся антисоветчик. Ты не должен носить в себе то, что сделал». Я не успел с ним поговорить. Он повесился. Это самое страшное.
— Что вам помогало преодолеть периоды отчаяния?
— Окружение. Например, когда меня этапировали в политическую зону на Урал, я пребывал в отчаянии. Было очень горько, потому что впереди семь лет лагерей и три года ссылки. Выйду на свободу в 36 лет. Тогда казалось, что это уже старость. Поэтому для меня очень важно было увидеть людей, которые досиживают 25-летний срок. В неволе очень нужна взаимная поддержка. Предположим, кого-то сажают ни за что в карцер, мы объявляем голодовку. Или пишем очередное письмо наверх. Причем совершенно неважно было, украинца посадили, еврея или тунгуса. Там для нас не было национальностей.
— Существует ли Бог?
— Я уже ответил косвенно.
— Случались ли в вашей жизни чудеса?
— Да. Но оказалось, что это горькое чудо. Я о распаде советской империи.
— Сколько времени вы могли бы прожить на необитаемом острове и что взяли бы с собой?
— Вообще, мне приходилось месяцами жить одному. Я был самодостаточным. Надеюсь, таким же и остался. Наверное, взял бы, извините, не компьютер. А бумагу и ручку. Я бы писал.
— В какую эпоху вам хотелось бы жить и с кем из ее представителей пообщаться?
— Странный вопрос. В Древнем Риме, когда формировалось римское право. Пообщаться — с Юстинианом Великим.
— Как вы считаете, красота действительно может спасти мир?
— Нет, конечно. Красота — это же субъективная вещь. Она может быть очень агрессивная и подлая.
Ответы записала Ольга БЕСПЕРСТОВА, «ФАКТЫ»
1551Читайте нас в Facebook
