«Моя рука осталась в БТРе под Дебальцевом»: выйдя из госпиталя, Вадим Довгорук продолжает служить в ВСУ

«Снег падал на лицо командира и не таял»

— Вадим, давайте начнем с тех ужасных событий февраля 2015.

— Я тогда после ранения вернулся в зону АТО. Силы спецопераций не стоят на блокпостах. Мы постоянно куда-то ездили — выполняли задачи и возвращались на базу. В районе Дебальцева были группой прикрытия для колонн, которые везли в город продукты питания и боеприпасы, а оттуда забирали раненых и погибших и доставляли в Артемовск.

16 февраля рано утром завели колонну в Дебальцево. По дороге нас два или три раза обстреляли. Мы в ответ открыли огонь и все же прорвались к месту назначения. Там разгрузились, забрали раненых и погибших и отправились. Колонна была такой: впереди шел наш БТР, потом два грузовика и БМП прикрытия.

Перед тем как отправиться, Юрий Юрьевич Бутусов (капитан, командир группы специального назначения. — Авт.) дал команду наводчику БМП: когда будем проезжать мимо двух- или трехэтажного здания, без напоминаний открыть огонь по второму этажу, так как оттуда по нам стреляли. А нам сказал сесть так, чтобы было удобно вести огонь из бойниц.

Дальнейших событий, которые происходили снаружи, я не видел. Дело в том, что внутри БТРа стоят две лавочки. То есть военнослужащие сидят спинами друг к другу. Когда прибежал Бутусов, ему не хватило места. Говорит мне: «Подвинься». — «Здесь некуда». — «Садись на пол между пулеметом и лавочками».

Во время выезда из города в районе Новогригорьевки мы попали в засаду. Началась стрельба. Там была узкая дорога, поэтому БТР не мог быстро развернуться. Командир решил принять бой, чтобы колонна с ранеными смогла развернуться и поехать обратно в Дебальцево. Это было единственно верное решение.

Я видел, как мой товарищ старший сержант Виталий Федытник открыл огонь. Слышал команду Бутусова: «Полный вперед», так как БТР немного притормозил. Но буквально в тот же момент по БТРу прилетело с противотанкового гранатомета сначала в один борт, затем в другой.

Меня сразу бросило в жар, в глазах туман. Я не понимал, что происходит. Наш водитель крикнул: «Двигатель поврежден, задняя передача не работает!» Он попытался двинуться, на скорости свернул где-то в сторону, и БТР остановился на шпалах железной дороги.

Дальнейшее почти не помню. Было слышно только стрелковое оружие. Но ребята кричали, что впереди блокпост боевиков, где были танки. Нам повезло, что противник не стал стрелять из них.

Читайте также: «Во время затишья на что-то присел. Потом понял, что это были тела погибших ребят»: рассказ очевидца Иловайской трагедии

Когда открыл глаза, увидел, что у меня на ногах лежит убитый Виталий, а Бутусов упал набок и придавил мне руку. Командир был еще жив. Он крикнул: «Я вас люблю, вы лучшие…» А я ему начал рассказывать какие-то военные шутки. Затем он достал гранату: «Прости». Я говорю: «Командир, все будет нормально. Давай выбираться отсюда».

Вдруг увидел, что моя рука оторвана по локоть. Она просто выпала из рукава куртки и осталась в том БТРе. Но боли я не чувствовал.

Юрий Юрьевич нашел в себе силы выпасть из БТРа и начать ползти. Было утро. Пошел снег. Такой пушистый… Увидел, что командир отполз метров десять. Но снег падал на его лицо и не таял. Подошел к нему. Хотел взять его мобильный телефон. Связи не было вовсе.

А бой все продолжался. Пошел посмотреть. У переезда стоял бетонный забор, а дальше лесополоса и поле. Может, туда какая-то группа отошла? Думал, как ее догнать. Но долго идти не мог, потому что потерял много крови. Десять шагов, и надо было сесть.

Я отошел от БТРа не более чем на триста метров. Когда зашел за этот забор в лесополосу, увидел, что на позиции стоит закопанный танк боевиков. Понял, где примерно нахожусь, где дорога Артемовск — Дебальцево. Решил дождаться в той лесополосе ночи, чтобы можно было перейти через поле.

— У вас что-то было с собой — документы, телефон, сухпай?

— Когда мы выезжали на задание, все документы оставались в базовом лагере. Оружия тоже не было. При взрыве внутри БТРа автомат вышел из строя…

— Вам же крайне требовалась медицинская помощь.

- У меня на разгрузке была маленькая аптечка. Достал из нее жгут и обезболивающее. Но я очень боюсь уколов. Настолько, что… В конце концов сломалась игла, потому что не смог пробить ею штаны.

Потом решил наложить себе жгут. Однако потому, что бронежилет был широкий, плюс толстая зимняя куртка, не смог это сделать. Бросил его в карман на всякий случай. Набросал на руку снег. Чтобы заморозило и кровь немного остановилась. Ножом срезал с себя разгрузку, поскольку она была тяжелой из-за боеприпасов и было бы трудно и больно идти.

Наступила ночь. Надо было выходить из той лесополосы. Дополз до полевой дороги, увидел слева танк, а справа пехоту — человек, наверное, 15 — и их БМП.

«Попасть в плен было очень страшно»

— Вы понимали, что это может быть конец, что можете навсегда остаться в этом поле?

- Понимал, конечно.

У меня было два варианта — остаться в лесополосе и дождаться подкрепления или замерзнуть. Попасть в плен было очень страшно.

Лежал у бетонного забора, там как раз было дерево и маленькая ямка. Периодически засыпал, просыпался. Артиллерия работала круглосуточно. Надеялся, что это наши били по этому полю.

Утром на следующий день, когда открыл глаза, услышал выстрелы танков. Первая мысль: приехали наши, надо выходить. Еле-еле поднялся и встал на колени. Проехали два танка, один остановился и выстрелил в поле. А на втором танке было написано: «За Донбасс». Вот так.

Руку я не чувствовал. Боли не было. Боль ощущал, если хотел перевернуться или встать. Было очень холодно. Ночью стоял мороз до тридцати градусов.

Читайте также: Генерал Виктор Назаров: «Трагедия с малайзийским „Боингом“ спутала планы ВСУ»

— Сколько времени вы пролежали там?

— 16-го утром попал туда, а 19-го после обеда меня нашли. Почему я не замерз? Очень помогло то, что еще до 2014 года у нас часто проводили учения зимой, мы всегда ночевали на улице на карематах в спальных мешках. Был такой опыт.

— О чем думали? Что вас поддерживало?

— Времени подумать было много. Если честно, то в конце второго дня мысль о том, что нужно выжить, меня уже не волновала. Не знаю, с чем это связано. Может, с потерей крови. Я лежал и думал: «Тебе 23 года, вот ты лежишь здесь, у тебя ни семьи, ни детей…» Это для меня было самым болезненным.

Больше всего хотелось курить. В первый день сигареты промокли. Я их положил на солнышко, чтобы высохли. Но на второй день промокла зажигалка…

— Кто вас нашел?

— Это была комендатура так называемой «ЛНР». Я их видел. До обеда они ходили и снимали вооружение с подбитой техники. Услышал, что один сказал: «Пойду пройдусь по лесополосе». Кто-то ему крикнул: «Смотри аккуратно, там растяжки».

Я понимал, о чем они говорят, но на тот момент уже начинал путать реальность с какими-то видениями. И вот один, увидев меня, крикнул своим: «Двухсотый». Те спросили: «Наши или укры?» Подошел ко мне. Единственное, что я ему сказал: «Не стреляй». Он крикнул: «Трехсотый». Все прибежали. Запомнил одного — микс бурята с русским, с шевронами советского ВДВ. Подскочил с камерой: «Говори, как ты умеешь: «Слава Украине».

Затем подошел их старший: «Поднимайся». Ответил, что не могу встать, потому что не чувствую ног. «Сколько ты лежишь?» — «С 16-го числа». Он дал команду медику, чтобы тот вколол обезболивающее и кровоостанавливающее. Когда я сказал, что у меня есть жгут в кармане, тот достал, посмотрел: «Это американский» — и выбросил его.

Затем они стали спрашивать, кто я и откуда.

Читайте также: «Подключали провода к глазам, зубам, гениталиям, на морозе голого обливали водой»: разведчик о пытках боевиков «ЛНР»

— И что вы отвечали?

- Стандартный ответ, который может быть. Что я санинструктор из Кировограда. На что этот старший отреагировал: «Конечно, если мы живых берем, то вы либо водители, либо медики. А разведчики бывают только «двухсотыми».

Он меня посадил в автомобиль. Думал, что сейчас повезет «на подвал». Но мы проехали где-то метров триста — до полевой базы боевиков. То есть нас реально подбили совсем рядом. Их там было много. На наших базах не было столько людей.

Сначала хотели везти в Алчевск. Ехали туда на бронированной технике. Может, это была БРДМ, не помню. В ней были боеприпасы. Туда сел какой-то российский кадровый военный — чтобы держать меня. Я думал, что сейчас неизвестно что начнется. Но общение было адекватным. Он постоянно обращался ко мне «братишка». Я его спросил: «А чего ты здесь?» — «Мне все равно, где воевать. Это моя работа».

Затем пересадили в гражданскую скорую помощь, и мы поехали в Алчевск. Но на блокпосту сказали, что в местной больнице нет мест: «Везите в Луганск». 19-го ночью привезли в областную больницу.

«Страшнее, чем уколы, ничего в жизни не знаю»

— Каким было отношение врачей к вам?

- Странно, но все просили телефон мамы. Потом уже узнал, что они звонили и просто требовали деньги.

А в предоперационную, когда меня готовили к операции (до того достали куски формы из раны), пришла одна медсестра: «Дай номер телефона родителей». Говорю: «Я уже давал. Врач из скорой только звонил». — «Дай. Я сама мать. Она должна тебя услышать». Она набрала номер, протянула мне телефон. Единственное, что я мог сказать маме: «Я жив». Потом узнал, что она маме рассказала, где я нахожусь, что со мной, в каком состоянии и нужно что-то делать, потому что утром приедут боевики: «Может, вы его уже не увидите». Родители сразу же вышли на командование нашей части, и те начали действовать.

Когда зашли боевики, медсестра ушла. Наркоз на операции был такой, что я слышал, что происходит. Они морально давили: «Укроп», ты зачем сюда приехал?" Главный врач присутствовал при этом. Но с ним отдельная история.

После операции проснулся где-то в полтретьего ночи. Выяснил, что привязан к кровати. Помню по радио играла песня «Вставай, Донбасс, прогоним хунту вместе».

В горле была трубка. Подошла медсестра: «Дышишь?» Показал ей жестами — трубку вытащи. «Ты нас убивать пришел. Зачем?» Ее монолог длился где-то минут 15−20. А я с трубкой, не мог ничего ответить. Когда она достала трубку, поднял голову. Увидел большую палату реанимации — человек 20−25. На кроватях по бокам также лежали связанные мужчины. Это были кадыровцы. Как потом выяснилось, персонал связал тех, кто мог двигаться, чтобы они со мной ничего там не сделали.

Поэтому очень боялся заснуть. Зашел врач: «Укропа» не кормить, везем на операцию". Подошла медсестра: «Может, вам чаю сделать?» Ответил: «Не откажусь». Чай пил через трубочку, потому что был связан.

Утро наступило довольно быстро. Опять зашел врач: «Покормите „укропа“. В обед передаем его на родину». Сделали перевязку. Потом приехала скорая. К машине подошли «афганцы». Оказывается, что ближе к утру они выставили у палаты охрану, чтобы со мной ничего не случилось. Они принесли пакет, где были мои серебряная цепочка, крестик и даже жетон. Для меня это стало шоком.

С «афганцем», который зашел непосредственно в салон скорой, мы немного поговорили. Сказал, что он председатель Луганского совета ветеранов войны в Афганистане, они с 2014 года занимаются обменом пленных и передают тела погибших ребят. Он мне сказал: «Тот, кто уже видел войну, не хочет брать в руки оружие…»

Читайте также: Иван Лещина: «Решение ЕСПЧ по Донбассу можно ждать лет через пять»

На крайний блокпост приехала скорая с подконтрольной территории и нас отдали (насколько знаю, еще был один погибший).

Моей первой эмоцией, когда увидел своих, была паника.

— Почему?

- Я уже говорил, что очень боюсь уколов. Страшнее в жизни ничего не знаю. Только привезли в Сватово, в наш полевой госпиталь, не успел переползти на кровать, уже бежит медсестра со шприцем. И куда бы меня ни привозили, всем сразу нужно было что-то мне уколоть.

Затем вертолетом доставили в Днепр. Привезли в больницу имени Мечникова ночью, утром мама была уже там.

«Выйди из палаты. Успокоишься — зайдешь»

— Ту встречу даже представить себе нельзя.

— Я лежал в реанимационном отделении, мама забегает — вся в слезах. Такое же лицо у нее было, когда мы уходили из пункта постоянной дислокации на ротацию.

Я ей сказал: «Выйди из палаты. Успокоишься — зайдешь. Зачем ты пришла сюда плакать?» Себя настроил так: ноги есть, буду бегать, что касается левой руки — главное, что правая на месте.

Вскоре самолетом отправили в Киев. Врачи боролись, чтобы сохранить ноги, но… Я знал, что будет ампутация. Никому не звонил, не рассказывал. Маме позвонил уже после всего. Как себя чувствовал? Понимал, что сейчас мне делают протезы, можно будет ходить, поэтому отнесся к этому так — имеем что имеем. А какой смысл впадать в депрессию? Ноги все равно не отрастут, а мне станет только хуже.

Далее был долгий период реабилитации и адаптации. Когда надели протезы, сразу сделал шаг-другой. Сначала опирался на палочку. Но очень быстро стал ходить без дополнительных опор.

— Как познакомились с женой?

— Оля работала медсестрой в киевской больнице, где я лежал. Любовь пришла не сразу. Где-то через год заехал в ту больницу в гости. Встретил там Олю. И все началось.

— Предложение как делали?

- Да без всякой романтики. Ничего такого не было. Мы уже жили вместе. Однажды просто спросил: «Мы будем жениться или нет?» Она согласилась. В сентябре 2017-го сыграли свадьбу. Оля поддерживает меня во всем. Дочери Соломийке 24 декабря будет три года. Это моя принцесса. Очень хочу вырастить ее хорошим человеком.

Кстати, за неделю до ее рождения врачи достали из моего тела пулю, которой был ранен в Донецком аэропорту.

— Вы часто подчеркиваете, что для вас армия — это вторая семья.

— Это правда. Ребятам из нашего полка можно доверять на сто процентов, даже свою жизнь. Ты всегда уверен, что человек, к которому ты стоишь спиной, никуда не убежит и не оставит тебя открытым. Первое правило Сил специальных операций: «Мы своих не бросаем». Ребята меня поддерживали во всем. Постоянно звонили и приезжали в больницу. Всегда были на связи.

После ранения вышел на пенсию, уволился со службы. Два года был дома. Пробовал найти какую-то работу. Но понимал, что все не то. Честно говоря, не видел себя в гражданской жизни. За тот период, наверное, находился больше у КПП с ребятами, чем дома. Мы неоднократно с «Редутом» (Герой Украины, экс-командир 3-го полка Сил спецопераций полковник ВСУ Александр Трепак. — Авт.) раздумывали, как меня вернуть на службу. А тут как раз вышел указ президента о том, что по решению командира можно брать на какие-то должности военнослужащих, признанных военно-врачебной комиссией негодными. С помощью «Редута» мы пробили эту тропинку. У нас сейчас все, кто был ранен, находятся на военной службе.

В конце января 2019-го снова зашел в полк — уже как начальник клуба. У нас большой музейно-мемориальный комплекс. Самый дорогой экспонат — флаг, который ребята привезли из ДАПа. Еще стоят манекены, на них вещи погибших ребят, которые передали родственники. Каждая вещь по-своему дорога.

«На войне выбор невелик: защищать свою землю или погибнуть»

— Когда вы впервые оказались в боевых условиях?

- 12 августа 2014 мы приехали в Донецкий аэропорт имени Прокофьева. На войне выбор невелик: защищать свою землю или погибнуть. Главная задача — выжить самому и чтобы товарищи были живыми. И победить, разумеется.

Я тогда очень радовался, что встретил друзей (в начале войны поломал ногу, поэтому немного опоздал на фронт, надо было восстановиться после травмы), что теперь рядом с ними. Сразу услышал кучу анекдотов и историй. Мы разгрузились, ребята быстро показали, где и что.

Там было более-менее спокойно до тех пор, пока 23 августа, как раз перед событиями в Иловайске, не въехал первый гуманитарный конвой из России — те белые КамАЗы. После этого к нам начали прилетать «гуманитарные подарки». 3 сентября мы попали в засаду, я получил огнестрельное ранение в плечо. После лечения вернулся на фронт.

— В 2015 году лидер группы «Океан Ельзи» Святослав Вакарчук посвятил именно вам песню «Мить». Как это было?

— Об этой истории узнал из Интернета. Песня была написана задолго до нашего со Святославом знакомства, но он не мог ее закончить. И вот в киевском ожоговом центре он как-то проведывал свою знакомую. Ему сказали, что в больнице лежат ребята из АТО. Он зашел к нам. Позже рассказал, что после нашей встречи вернулся домой и смог написать последнюю строфу песни.

— Вы соучредитель и участник всеукраинских соревнований по кроссфиту среди ветеранов АТО «Сила нации».

— Это было когда-то, их давно уже не проводили. Просто мы с ребятами организовали такой проект, чтобы показать людям, что ампутация конечности — это не приговор и можно нормально жить полноценной жизнью.

— Вы это доказали. А еще успели получить высшее образование. Кто вы по специальности?

— В 2015 году поступил в Центральноукраинский государственный педагогический университет имени Винниченко. Стал дипломированным психологом.

— Расскажите немного о себе.

- Родился в Кировоградской области 21 июня 1991 года. Мама учительница, папа механик. Я единственный сын.

Когда исполнилось 18 лет, пошел в армию. Направили в войска спецназначения. Увлекся прыжками с парашютом, обучением на полигонах, поэтому решил остаться в Вооруженных Силах на контракте. Родители не возражали против моего выбора.

— Если, не дай бог, начнется масштабная война, что будете делать?

— А что? Правая рука есть. Курок нажимать могу. Защищать Родину для меня не просто слова. У нас много тех, кто не понимает, в какой стране они живут. Я люблю Украину. Когда спрашивают, если бы можно было поменять что-то в этой жизни, — я ничего не менял бы. Оставил бы все так, как есть.

Читайте также: Если бы не Иловайская трагедия, россияне дошли бы до Мариуполя — полковник Евгений Сидоренко

Фото: facebook.com/vadim.dovgoruk, Роман Николаев

Читайте нас в Facebook

Сделайте «ФАКТЫ»
избранным источником
в Google News