«я божеволів, уявляючи, як бідуватиме хвора жінка з маленькою дитинкою після моєї смерті. Тому вирішив позбавити їі тяжкого життя, а потім — себе», — объяснял в 1924 году начинающий писатель андрей головко, почему убил свою ж
18 мая 1924 года полтавская окружная газета «Голос труда» под заголовком «Загадочный случай» поместила информацию такого содержания: «Вечером 15 мая охраной пассажирского поезда между станциями Полтава-Южная — Головач найдена девушка 22-23 лет с двумя огнестрельными ранами в голове, но еще живая. Ее отправили в первую советскую больницу Полтавы, где она скончалась не приходя в сознание».
По-настоящему шокирующим оказалось известие о том, что преступление совершил харьковский журналист Андрей Головко, убитой же была… его жена.
«В конце концов, какое вам дело? Дочь — моя, что хотел, то и сделал с ней»
Тем харьковским журналистом был молодой писатель Андрей Головко. Многие из нас, отучившиеся еще в советское время, до сих пор помнят начало замечательного рассказа «Пилипко», входившего в обязательную школьную программу.
«У нього очі наче волошки в житі. А над ними з-під драного картузика волосся — білявими житніми колосками. Це — Пилипко. А ще сорочечка, штанці на ньому із семірки, полатані-полатані. Бо — бідняки… »
Образ мальчишки, который помог партизанам выбить из села гайдамаков, выписан автором с такой любовью, что запоминается навсегда. Так же, как и девочки Оксаны из «Червоної хустини». В поле нашла она раненого повстанца, но не сумела сохранить тайны — рассказала подруге. И враги мужчину убили. Сильнейшие душевные страдания ребенка неизменно отзываются болью в сердцах читателей…
Головко был прекрасным мастером слова. И одновременно — хладнокровным убийцей.
В мае 1924 года, через год после публикации «Пилипка» и «Червоної хустини», он убил свою молодую супругу, а затем — пятилетнюю дочку.
«Выяснено, что через день после убийства жены Татьяны Головко убил на ст. Потоки свою шестилетнюю (возраст девочки был указан с ошибкой. — Авт. ) дочь, после чего был задержан и доставлен в Кременчуг, — написала 30 мая газета «Голос труда». — На допросах Головко сначала отпирался, а затем сознался в обоих убийствах и объяснил причины: мол, боялся, что умрет, а семья останется без средств к существованию. «Да, в конце концов, какое вам дело? Дочь — моя, а не ваша, что хотел, то и сделал с ней», — заявил он судебному исполнителю»…
Вплоть до 1998 года широкая общественность не знала этих шокирующих фактов из жизни знаменитого писателя, основателя украинской советской романистики, лауреата Государственной премии имени Т. Г. Шевченко, члена правления и президиума Союза писателей Украины Андрея Головко. Хотя в среде творческой интеллигенции слухи об этом ходили, а земляки Андрея Васильевича передавали эту жуткую историю из поколения в поколение. О том, почему писателя не покарали за двойное преступление, вслух тогда не говорили…
Существовал и документ, подтверждавший вину убийцы — «Протокол допроса виновного». Правда, хранился он не в архиве, а… дома у проводившего допрос Андрея Головко после задержания Василия Степановича Облапенко, который еще лет 20 назад точно проживал в Киеве. Скорее всего, Василий Степанович позволил кому-то из известных литераторов сделать фотокопию этого протокола, которая затем попала к ныне покойному Вячеславу Чорноволу. Аутентичность и документа, и почерка писателя подтвердила экспертиза Литературного музея-архива в Киеве. В 1989 году Чорновил опубликовал признания Головко, написанные тем собственноручно, в самиздатовском журнале «Український вісник», чч. 11-12.
Четырьмя годами позже в журнале «Дніпро» (N 7-9) появилась статья «Штрих до біографії хворих насильством». Автор, профессор Киевского университета имени Т. Г. Шевченко Василий Яременко, утверждал, что оригинал протокола допроса еще на заре горбачевской перестройки принесла ему студентка-журналистка Люба Днистран, проживавшая в то время на квартире Василия Облапенко. Так или иначе, это единственный документ, проливающий свет на трагедию. Хотя и сам Головко сознавался: «Душогуб я!» — в автобиографии, под которой стоит подпись «Психіатрична лікарня в Полтаві. 23. II. 1925», вошедшей в сборник его произведений «Можу» (Харьков, 1926).
«Як так жити, то краще застрелитись»
Итак, что же толкнуло 27-летнего писателя на жуткое преступление?
«Тяжко говорити і з'ясувати це в кількох фразах, — объяснял он в протоколе допроса (орфография Головко сохранена. — Авт. ), — всі ті мотиви химерно переплутані меж себе, що утворили причину. Але спробую. Перше: Я хворий. Нервова система у мене розхитана в край. Цьому спричинилось — 1) Безумовно нащадність (дід муй був неврастенік). 2) Літературна робота і робота страшно напружена, бо жив майже виключно на літературний заробіток протягом останніх трьох літ… 3) В великій мірі стан життя останніх трьох літ: я жив дизертіром з Червоної Армії — а жити і сподіватися, що кожен день тебе можуть заарештувати, одірвавши од сум'ї із-за якої я, власне, і дезіртірував (жили тяжко і присутність моя була необхідною)…
Я працював над силу… Чим далі, тим тяжче писалося мені, тим більшого напруження треба було, і цю зиму, наприклад, я не спав ні одної ночі — умови такі: в хатинці маленькій, де жінка прядкою гуркотить, а дочка маленька за столом грається, — удень писати не можна, тому — вночі. А незважаючи на всю цю пекельну роботу, заробіток в середньому 3-4 червінці у місяць, а місяць який і нічого, буває, що не пишеться зовсім…
А в березні й початку квітня я буквально ні одної ночі не спав — все думав, у вирішив: 1) Я хорий (так писалось слово «хворий» в соответствии с тогдашней украинской орфографией. — Авт. ), це — факт. 2) Лікуватись не маю змоги — це факт. 3) Хвороба росте з кожним днем і погрожує в найблизчім часі зробити мене непрацездатним, а сімью без шматка хліба зоставити — і це факт. Як же бути? Та просто: коли так — застрелитись. А жінка, а дочка? Я хорий, і в мене хоре чуття, коли я тільки уявляв, як будуватиме вона хора з дитиною маленькою, я божеволів, я не знав, що робити. Нарешті з болем нелюдським рішив: — Я не покину їх. Я маю позбавити їх важкого життя. Хіба не краще ім буде? Адже жінка не раз каже, бувало, із болем: «Ой, як мене лякає майбутнє. Ти такий ненадійний, хорий. Щодень захорієш або умереш». Себе потім. Останній місяць я був вже певний, що це зроблю».
И он сделал все, как планировал.
Татьяна спрашивала Андрея, почему он не достраивает хаты в Билыках (поселок под Кобеляками на Полтавщине), куда они намеревались перебраться из Трояновки, где учительствовали. А муж, делая нарочито веселое лицо, врал, что летом он получит большой гонорар — и тогда все проблемы решатся. 11 мая семья все-таки поехала в Билыки — якобы посмотреть на свой будущий дом. «Я знав, куди й для чого ми чдемо, вони обоч — не знали» — заметил начинающий списатель в скобках, когда писал объяснения. Оставив пятилетнюю Галочку в детском доме, 13 мая Андрей Головко с супругой поехал в Полтаву, где на собрании членов ассоциации сельских писателей читал свое новое произведение. Татьяна очень радовалась успеху мужа. Он, как сам сознавался потом на допросе, очень старался развеселить жену, скрасить ее последние дни (такую вот «гуманность» проявлял молодой литератор накануне задуманного убийства).
«Я голову їй хусткою вкрив i вийняв нагана»
В приподнятом настроении пара отправилась на следующий день в Билыки. Писатель уговорил Татьяну пройтись несколько километров пешком до станции Головач. У него за поясом был револьвер системы «Наган»: дезертировав из Красной Армии (где служил в разведке), Андрей хранил его — на всякий случай (»Я знав, і знав напевно, що колись він знадобиться. Тоді я ще думав, що уб'ю жінку, дочку і себе одразу»). В кармане лежал опиум. Писатель собирался подлить сильнодействующее лекарство в вино, а потом, когда жена уснет, выстрелить ей голову. Но получилось еще проще.
«… Дійшли пішки до семафора біля р. Головач. Тут сіли у від утоми, може, трохи від вина (опіум я так у не вживав, чашки не було) дружина заснула під насипом у холодку, під соснами. Я накрив обличчя її червоною хустиною, а тоді — в сонну ударив із нагана в голову. Одійшов — став — жінка ворухнулась у застигла. А в мені — така тупість і пустота… »
Вот такие ощущения испытал убийца, лишив жизни собственную жену! Писатель Головко не скрывал, что эти ощущения нужны были ему для… дальнейшей работы: «… може б про це написав у творі». Увы, полученный «опыт» не удержал его от совершения еще одного убийства.
Вернувшись в Билыки, Андрей пошел в детский дом, забрал дочечку. На расспросы знакомых, где жена, отвечал: дескать, она в Полтаве сделала аборт и осталась ненадолго в больнице. Галочке же соврал, что мама купила ей красивую куклу и много-много гостинцев. Девочка радовалась, предвкушая, как папа завтра отвезет ее к маме, смеялась и была счастлива. Он уложил ее в кровать и приспал. А сам не спал всю ночь. Но план есть план. В семь часов утра отец сел с дочкой в рабочий поезд, отправлявшийся в Кременчуг. На предпоследней остановке, на станции Потоки, они вышли.
«Пройшли ми з нею під ліс понад Пслом, я все казав їй, що мама сюди прийде, а тоді додому поїдемо всі. Воно раділо маленьке. Збірало квітки мамі, а потім стомилося, — устало рано, спатки схотіло. Я вибрав місце під кущем терну, нап'яв холодочок у поклав її знов, як і дружину хусткою голову вкрив і витяг нагана — і вдарив в голову їй, Галинці. І знов у грудях мов обірвалося удруге щось і знову пусто-пусто… »
Но ни слова раскаяния, сожаления. Более того: «… а може лікуватись послали б мене, коли б визначили потрібним мене для громадянства, як пісьменника. Коли б визнали, що з мене ще була б користь».
Убийцу задержали недалеко от места преступления. Он хотел уехать в Харьков. Но угодил в психушку. Говорят, в процесс следствия моментально вмешался Сергей Пилипенко — председатель организации сельских писателей «Плуг», членом которой был Головко. Следствие проявило снисходительность к литератору, лояльно настроенному к советской власти. «Два життя — Тетяни Семенувни Головко і п'ятирічної Галинки Головко — було «списано» на талант, на вседозволеність служителя найпередовішої ідеї» — так высказался в упомянутой выше статье профессор Василий Яременкоі
Дальнейшее творчество Андрея Головко, который после психиатрической лечебницы выздоровел, было сплошным социальным заказом. Известно, что писатель дважды переделывал романы «Мати» и «Бур'ян», ибо первоначальные варианты показались партийным верхам не совсем «меткими»… За свой последний роман «Артем Гармаш» Головко получил Государственную премию имени Т. Г. Шевченко, критики же считают это произведение жалкой имитацией творчества.
Кстати, помимо творчества, была у Андрея Васильевича еще одна «слабость» — пристрастие к спиртному. Кандидат филологических наук, доцент Владимир Мартусь, изучавший его творчество, вспоминает, как нелегко было в последние годы жизни писателя сделать его пристойное фото: нос по цвету так сильно отличался от остальных участков тела, что даже ретуширование иногда не спасало…
- В советские годы о совершенном Андреем Головко убийстве не говорили вслух, считая этот факт из его биографии не стоящим особого внимания, — рассказал Владимир Иванович. — Ведь больших людей оценивают по большим делам, а понять творческую личность нечего и пытаться! Все знают, что в русской дореволюционной литературе никто не воспел женскую судьбу лучше, чем Николай Некрасов. Но большего, чем он, деспота по отношению к собственной жене, наверное, не было…
- Как бывший оперативный работник, которому приходилось какими угодно путями вербовать агентов, могу с уверенностью сказать, почему его выпустили, — говорит 62-летний полковник милиции в отставке Иван Сидоренко. — Просто он предал нескольких писателей, неугодных советской власти. Вопрос лишь в том, сколько человек из-за него пострадало. — И в КПЗ, и в тюрьме, я в этом не сомневаюсь, Головко был «подсадной уткой». Сдавал людей, стукачом работал, спасая собственную шкуру и выслуживаясь перед властью.
Сейчас Сидоренко проживает в селе Марковка Кобелякского района. А его отец в 1920-е годы работал председателем сельсовета в Зубанях, которые находятся рядом с Трояновкой, хорошо знал семью молодого писателя.
- Мне отец рассказывал, — продолжает полковник, — что Головко с женой очень плохо жили, ругались постоянно. Татьяна была женщиной с характером. А муж ее волочился за каждой юбкой…
О любвеобильности писателя известному полтавскому краеведу Константину Бобрищеву рассказывали покойные ныне сельские старушки, жившие в одно время с Андреем Головко.
Перешагнувшая столетний рубеж Анна Ивановна Логвиненко (она умерла летом нынешнего года), рассказывала:
- Він проходу мені не давав, клявся, що жити без мене не може. І це тоді, коли Тетяна в нього була, як зірочка. Я не знала, як відв'язатися. Бігає й бігає за мною. А тут Софія (невестка Татьяны Головко, жена ее родного брата. — Авт. ) — я й вирішила з нею порадитись. Тільки почала казати, а вона в сльози. Виявилося, він і їй проходу не давав. Жеребець проклятий…
Правда, Софья Александровна Шишкина что-либо говорить на эту тему боялась. Селяне рассказывали, как приезжали к ней энкавэдэшники — и предупредили: если что-то плохое в адрес своего родственника скажет, попадет в тюрьму. Так и унесла женщина семейную тайну с собой в могилу.
Любовный треугольник считает причиной трагедии и профессор Григорий Ващенко, который в то время работал директором педучилища в Беликах. «… Головко влюбился в молодую симпатичную воспитательницу детского дома, — писал он в одной из статей. — Чтобы без всяких препятствий сойтись с ней, он решил преступным путем избавиться от жены и ребенка».
Кстати, дети у Андрея Головко все же остались. Внебрачные. Находясь на лечении в психиатрической больнице, он сошелся с одной медсестрой — та родила от него девочку. Только под конец своей жизни писатель разрешил дочери взять его фамилию, чем женщина страшно гордилась. А в одном из сел Кобелякского района проживает еще и сын Головко. Тем не менее даже в киевской квартире писателя односельчане Андрея Головко видели портрет его первой жены — он висел на стене, почему-то прикрытый шторкой. Видно, забыть не забывал, но от глаз прятал.
- Помню и я Андрея Васильевича, — говорит 83-летняя жительница села Юрки Козельщинского района, в котором писатель родился, Анна Лукинична Чигринец. — Уже будучи известным, не раз приезжал он к нам сюда на машине со своими друзьями, тоже писателями. Невысокого роста, несколько полноват, одет не очень богато. С мужиками на улице постоит, покурит, о чем-то рассказывает, а те слушают. Взрослым книжки свои раздавал, а детей гостинцами угощал…
Здесь у него никакой родни не осталось: когда раскулачили семью, вывезли всех на Донбасс. На том месте, где когда-то стояла хата Андреева отца, после смерти писателя установили памятный знак. Много людей тогда приезжало сюда на открытие. Помню, все спрашивали местных жителей, каким мы помним Андрея Васильевича. «Да кулаком он был и убийцей», — тихонько, чтобы никто не слышал, говорили мы между собой.
Долгонько сюда еще наведывались различные делегации. Знак был обнесен забором с калиткой, но забор потом упал, и стоит памятный знак в бурьянах — разве что весной школьники наводят тут иногда порядок. Уже все давно забыли сюда дорогу…
1429
Читайте нас в Facebook
