«когда я сказал маршалу коневу, что в документальном фильме ему отводится пять минут, то по его глазам понял: жди грозы»
В это трудно поверить, и тем не менее: кинематограф появился на свет в… Украине! За два года до того, как французы-братья Люмьер изумили мир своим киноаппаратом, в Одессе уже устраивали показ «движущихся фотографий»… Сериал об истории отечественного кинематографа -- «Десятая муза Украины» -- скоро увидят наши телезрители. Его автор -- известный украинский режиссер-документалист, лауреат международных кинофестивалей, доцент кафедры режиссуры Института кино и телевидения Киевского национального университета культуры и искусств Георгий Шкляревский.
«Государь император считал, что только ненормальный человек может заниматься кинематографией»
-- Георгий Яковлевич, получается, что и в области кино Украина была «впереди планеты всей»?
-- Я и сам в это не верил, пока не увидел собственными глазами газету «Одесский листок» за 7 ноября 1893 года. «Самая интересная новость, -- сообщала газета, -- выставка живых фотографий. Угол Дерибасовской и Колодезного переулка, открыта ежедневно с 11 утра до 11 вечера… » Кинопоказ устраивал Иван Тимченко, сын крепостного сапожника. Если бы его изобретение признали, мы бы уже отметили 110-летие украинского кино. А так… Братья Люмьер были ребята не промах и быстренько запатентовали свой «чудо-аппарат».
-- Обидно…
-- Но это же наша традиция: не ценить соотечественников. По слухам, Тимченко встречался с царем Николаем II. О чем они говорили, осталось тайной. Но история донесла мнение царя о кино: «Я считаю, что кинематография -- пустое, никому не нужное и даже вредное развлечение. Только ненормальный человек может заниматься этим балаганным промыслом… » Странно: сам он очень любил фотографировать. А «живых фотографий» не признавал.
-- Большевики, выходит, оказались дальновиднее? По Ленину, «из всех искусств для нас важнейшим является кино… »
-- Нет, царская администрация уяснила это раньше. Ведь «вредное развлечение» все-таки овладело умами. И в каждом кинотеатре, по распоряжению министра внутренних дел империи, были отведены места для полицейских чинов, следивших за репертуаром. К примеру, «Дело Бейлиса», которое снималось в Киеве, было запрещено к показу. Как и «Похороны Лысенко в Киеве»…
-- И много было кинотеатров в старом Киеве?
-- Представьте себе: 28 -- в 1911 году! Спустя четыре года -- уже 32. А Киев ведь был намного меньше, чем сейчас. На той территории, где размещаются сейчас ЦУМ и киевская мэрия, стоял огромный кинотеатр Шанцер -- на 1100 мест! Кстати, его сотрудники позволили себе такую дерзость: киносюжет об убийстве Столыпина пустили на экран с титрами -- «Киевские торжества». Кощунственно, конечно. Но так относились тогда в Киеве к этому деятелю. Сейчас российские кинематографисты изображают его порой только белой краской. А реальная жизнь все-таки многоцветная, как кинопленка. И человек неоднозначен. За 30 с лишним лет работы в кино я в этом убедился.
«Фронтовик-десантник подхватил шинель и… чуть не упал -- такая она была тяжелая»
-- Вам, я знаю, довелось снимать свой дипломный фильм с участием маршала Конева?
-- Да. И эта работа дорогого стоила. Фильм снимался к 25-летию Корсунь-Шевченковской битвы. В 1944 году, после этого сражения, Иван Степанович Конев получил звание Маршала Советского Союза. Его рассказ о тех событиях должен был стать одним из эпизодов киноленты.
Приезжаем с киногруппой в Москву. Утром в понедельник звоню Коневу: «Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза!» В ответ: «Чего надо?» Рассказываю о съемках. «Позвони завтра!», -- говорит маршал и кладет трубку. На следующий день диалог повторяется. И вот, когда уже в пятницу я услышал: «Позвони завтра», то собрался духом и говорю: «Одну минуточку, товарищ маршал! Я представляю маленький коллектив, который проедает большие государственные деньги. И не могу себе позволить уехать из Москвы, ничего не отсняв… »
-- Не боялись так разговаривать с военачальником?
-- А что делать? Для меня, ребенком пережившего войну, его имя было окружено ореолом святости. Но фильм же нельзя запороть!
На следующий день мы встречали маршала в Центральном доме Красной Армии. Он на ходу, на лестнице, сбрасывает шинель. Наш директор картины, Григорий Бродский, бывший фронтовик-десантник, шинельку подхватывает и… чуть не падает -- такая она тяжелая.
А потом грянул гром… «Сколько ты мне даешь минут?» -- спрашивает Конев перед съемками. Я, честно представляя себе 20-минутную картину, говорю: «Три. Может быть, пять. » И по глазам его вижу: что-то не так. «Три, да? Может, пять?» -- повторяет маршал. Берет папочку с записями и чеканным шагом идет к выходу. Дверь захлопывается. Все в шоке.
Спасли положение наши фронтовики. Директор картины вместе с оператором -- Михаилом Михайловичем Гольбрихом, который сам снимал Корсунь-Шевченковскую битву в 1944 году(!), бросились вдогонку за Коневым. И упросили таки простить меня, «молодого и неопытного… » Маршал сменил гнев на милость. В конце нашей беседы даже посетовал: что же вы, ребята, поздно осенью приехали -- так бы у меня на даче форель половили…
-- И что из вашего разговора вошло в фильм?
-- Самые интересные, неоднозначные эпизоды остались за кадром. Конев рассказывал, как ему позвонил Сталин и ругал последними словами за то, что из окружения вышли остатки немецкой дивизии «Мертвая голова». Вырвались они кошмарно: закидав рвы телами своих раненых солдат… Корсунь-Шевченковская битва -- это была страшная мясорубка. Но о реальных трагических моментах маршал «для камеры» не сказал ни слова -- только о «тактике и стратегии ведения боя». Такая вот была установка.
На этом история не закончилась. Уже в Киеве мы нашли участников той битвы. И один из них, генерал-полковник, сказал такую простую человеческую фразу, вошедшую в фильм: «Стоял сильный туман, и трудно было разобрать, где наши, а где немцы… » Так вот, после просмотра киноленты Конев отчитал этого офицера, как мальчишку. И голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросил: «А где режиссер?» Оператор меня прикрыл: «Да он у нас уже не работает… »
«Кино -- это болезнь. Неизлечимая»
-- Повезло вам тогда…
-- И не только тогда. Помню, в июле 1986 года мы отправились в Чернобыль снимать сюжет о вертолетчиках. Тогда разрабатывалась такая экзотическая идея: сделать железобетонный купол, поднять его в воздух и накрыть реактор… Пробыли мы на экспериментальной площадке часов12, и вертолетчики говорят: «Хлопцы, мы еще не готовы, позвоните через пару дней». Позже узнаем: купол оборвался и разбился. Подумалось: Бог нас хранит. Где находилась бы съемочная группа в момент подъема? Конечно же, внизу, под этой махиной… Но я отношусь к таким моментам как фаталист: киношник должен находиться на нужном месте в нужное время и фиксировать то, что видит…
О Чернобыле я снял восемь фильмов. У меня собралось очень много документов, гнуснейших «запретительных» приказов о неразглашении информации. А ведь даже по советским законам неоказание помощи человеку при смертельной опасности являлось уголовным преступлением!
Фильм «Микро-фон!» мы снимали в районе, который официально не входил тогда в зону отчуждения. Там были сильные радиационные поля: наш войсковой дозиметр ДТП-5 зашкаливало. И жители расссказывали: медики осматривали их, одетые в защитные свинцовые «Фартуки». Но сами-то пострадавшие были абсолютно беззащитны!
В разгар съемок вдруг… отключается микрофон! Кто-то из чиновников посчитал свидетельства людей опасными. Но этот кто-то, сам того не желая, подсказал весь ход фильма. Оператор Нина Михайловна Степаненко успела снять толпу людей, скандирующих: «Микро-фон!.. » Повезло… И еще одно везение -- что после сдачи в Москве, в Госкино СССР, картину не положили на полку. А могли. Особенно возмущались специалисты: мол, режиссер некомпетентен в медицинских вопросах. Пришлось уточнить, что я -- дипломированный медик и в свое время три года проработал на кафедре фармацевтической химии.
-- И как же медика занесло в кино?
-- Понимаете, кино -- это болезнь. Неизлечимая. Я заболел, будучи еще студентом Львовского мединститута. Однажды институтский приятель сделал киноаппарат -- по схеме из журнала «Техника -- молодежи». Собрал несколько однокашников и стал крутить кино. Все, жизнь перевернулась! Мы расчистили подвал клиники, выделенный нам для киноопытов, выгнали крыс. И стали делать фильм -- примерно так, как пещерный человек добывал огонь трением. Пленку я проявлял в кастрюлях. Монтажного стола не было -- все «на глазок», и скоро пришлось надеть очки… Когда показали в институте свой первый фильм, это был ураган! Мы чувствовали себя героями (так же, к слову, как чувствуют и нынешние мои студенты, сделавшие первую в своей жизни киноработу). Но однажды сбросились со стипендии и откомандировали товарища в Москву -- за книжками по кино. Сели читать и поняли, на каком уровне незнания находимся. Самомнение улетучилось, началось самообразование.
У меня уже было несколько фильмов-призеров Всесоюзного фестиваля любительского кино, когда поступал в Киевский театральный институт. Забавная вышла история. Хотели «срезать», а в итоге зачислили на второй курс…
-- А с нынешними вашими абитуриентами таких казусов не случалось? Отбор в Институт кино и телевидения, знаю, достаточно жесткий, а ребят, мечтающих о профессии режиссера, -- много…
-- Да, и преподавателю очень легко стать диктатором и… проглядеть талант. На собеседовании человек волнуется, это естественно, и, случается, выдает «перлы». Помню, прибегает взволнованная девушка: «Ой, я на консультацию опоздала! Что теперь будет?! «Встретимся на экзамене», -- говорю. -- «А о чем вы обычно спрашиваете?» -- «Ну вот, к примеру: назовите хотя бы одного известного вам кинорежиссера». Абитуриентка смотрит на меня с отчаянием и выпаливает: «Эйзенхауэр!.. »
Если бы она так ответила на экзамене, я бы, конечно, посоветовал ей искать другую профессию. И был бы… не прав. Потому что сейчас это одна их самых талантливых студенток.
411Читайте нас в Facebook
