«чтобы закончить картину, я осталась в мастерской до ночи, а наутро… Не увидела свою работу. Ослепла»
В 31 год Инна ослепла и видела мир словно через крошечную расщелину. Все вокруг сокрушались: какая для художника трагедия! Сейчас Инна уверена, что это не так. Утратив зрение, она начала писать повести. Более 20 ее произведений опубликовали в пяти странах мира. Сейчас в Украине готовится к изданию большая книга, в которую войдут восемь повестей Инны. Несмотря на слепоту, художница вернулась к живописи. Она написала более пятидесяти работ. В 1991 году в Москве и в прошлом году в Киеве состоялись персональные выставки картин Инны.
«Возможно, причиной недуга было отравление пыльцой жасмина»
-- Меня часто спрашивают, как я умудряюсь «смотреть» собеседнику прямо в глаза, -- говорит Инна. -- Я ориентируюсь по голосу. Глаз через крошечное отверстие в сетчатке выхватывает какую-то часть тела человека -- плечо, подбородок. Я скольжу по телу взглядом и нахожу глаза.
Йоги утверждают: если человек, прикрыв веки, не видит черное поле, у него больные глаза. Инна никогда не оказывается в темноте. Ночью у нее перед глазами светящиеся картины: салют, цветы, серебряные кометы. Изображение постоянно меняется. Это поврежденные сосуды дают такую картину.
Инна живет с мужем и мамой, у сына уже своя семья. Есть много друзей, но большую часть времени художница находится в своем замкнутом мире. Ее удивляет, что ее творчество известно и на других континентах. Полгода назад Инна получила письмо от знакомого, с которым не виделась больше сорока лет.
-- Этот мужчина живет в Америке, нашел меня через Интернет. Оказывается, в 13 лет он был увлечен мной, и теперь ему не по себе, что тогда так и не сказал об этом. Когда я получила письмо, нахлынули воспоминания… Переосмысливая свою жизнь, я понимаю: на моем примере Бог показывал, что смысл есть во всем.
На долю Инны выпало немало тяжелых испытаний: в детстве она переболела полиомиелитом. Еще в 20 лет заметила, что практически не видит в сумерках.
-- Проверяла зрение -- на таблице прекрасно видела даже нижние строчки, -- вспоминает Инна. -- Тогда никто не догадался проверить поле зрения, а оно сужалось. Но жалеть не о чем, этот процесс все равно нельзя было остановить. А я жила еще десять лет, уверенная в том, что у меня нормальное зрение. И видела! Такая сила в нашем сознании. В тот же день, когда мне поставили диагноз -- пигментная дегенерация сетчатки, я шла из больницы домой, нащупывая дорогу.
Врачи предполагают, что одной из причин недуга могло быть сильное отравление. В семнадцать лет я надышалась пыльцой жасмина. Парень подарил мне веточку, я весь вечер держала ее в руках, трогала губами цветы, вдыхала аромат. На следующий день покрылась пятнами, у меня опух язык, сильно болели глаза. Кто знает, может, тогда произошли необратимые изменения в сосудах глаз. Сосуды стали отмирать. Я видела словно через сито.
Как-то я до ночи писала в своей мастерской картину, а утром вернулась и не увидела свою работу. Тогда и пошла в больницу.
-- Зрение резко ухудшилось во время беременности, но я еще сносно видела, и когда сыну исполнился годик, стала ходить в мастерскую, -- рассказывает Инна. -- Писала запоем. Возможно, из-за сильного переутомления ослепла за одну ночь. Это была трагедия. Я тогда думала: зрение для меня все! Я же художник! Обиднее всего было то, что я только начала писать так, как хотела. Как трудно было прийти к этому результату! Два провала на вступительных экзаменах в художественный институт. И лишь третья попытка оказалась удачной. Добираться на занятия было трудно -- сказывались последствия полиомиелита, перенесенного в детстве… Я считала, что теперь от меня, слепой, не будет никакой пользы. Это сейчас, спустя двадцать лет, понимаю, что результат -- второстепенное. Если жить с мыслью, что ты должен что-то оставить после себя, можно свихнуться. Когда я была еще девочкой, в нашем доме умер художник, а через несколько дней его картины валялись во дворе, их разбрасывал ветер. Никто не заслуживает такого конца.
«Я собираю картину, как мозаику»
-- Узнав о своем диагнозе, первые три недели я целыми днями плакала. Накануне выписки из больницы заболела конъюнктивитом в тяжелой форме, неделю вообще ничего не видела, -- продолжает Инна. -- Когда острое воспаление прошло, обнаружила, что могу через оставшиеся в сетчатке дырочки увидеть в комнате какие-то небольшие предметы. Попробовала закончить недописанную картину. Получилось. Взялась писать пейзаж, который был за окном: глаз выхватывал кусочки природы, а рука наносила их на холст. Я собирала картину, как мозаику.
На стене в доме Инны висит картина -- озеро в обрамлении плакучих ив. Именно такой вид открывается из окна. Рядом автопортрет художницы с маленьким сыном Максимом.
-- На ваших картинах нет неразберихи, соблюдены пропорции, узнаваемы лица…
-- Я шучу по этому поводу: если слепой не доглядит, то добрешет, -- смеется Инна. -- Если серьезно, я знаю, какого размера холст, поэтому сначала мысленно выстраиваю сюжет. Стараюсь придумывать путаные композиции, состоящие из кусков, редко берусь отображать целые фигуры. Обычно их у меня перекрывают цветы, разнообразные предметы -- так я скрываю свои ошибки. Мама раскладывает краски, чтобы я не перепутала цвета. Но случается, что я уверенно пишу голубую даль, а приходит сын и говорит: «Какая красивая зелень!»
В 1990 году в Париже Инне предложили сделать персональную выставку в галерее «Катя Граноф». Художницу приглашали сотрудничать и с другими крупнейшими галереями в Европе, но она отказалась. Одна из причин -- Инна не продает свои работы.
«Мои повести -- это воспоминания детства»
… В комнате Инны стеллажи с книгами закрывают всю стену, здесь и ее повести. Прозу Инна начала писать, когда решила, что больше не сможет рисовать.
-- Помню, когда я еще была студенткой, мне пришла в голову мысль: если бы я так же много писала, как рисовала, наверное, у меня бы и в литературе был прогресс, -- продолжает Инна. -- Когда-то на вечере в школе я читала свои стихи, их услышал Борис Олийнык. Он предложил мне заниматься в его студии. Я отказалась -- очень хотела рисовать. В шутку себе загадала: если ослепну, стану писать. Когда это случилось, вспомнила об этом и попросила мужа принести мне тетрадь и ручку.
Инна пишет черным фломастером, затем муж или секретарь набирает текст на компьютере.
-- Писать прозу, когда не видишь текст, тоже непросто. Нужно держать в памяти большие массивы текста. Зазвонит телефон, я отвлекусь и не помню, на чем остановилась. Потом муж зачитывает мне текст, оказывается, одно и то же я написала несколько раз.
Двенадцать повестей Инны напечатал журнал «Время и мы», издающийся в Соединенных Штатах. Здесь когда-то публиковались Бродский, Некрасов, Галич. Сейчас в издательстве «Дух i лiтера» готовится к изданию книга, в которую вошли восемь повестей Инны. Этой весной в Израиле альманах «Новый век» напечатал ее повесть «Счастливый день в Италии».
-- Мои повести -- впечатления детства. В «Счастливом дне в Италии» я рассказываю о детдомовцах, которые выдумывают своих родителей. В детстве я часто лечилась в санаториях, там все дети придумывали, что их папы и мамы актеры, летчики, певцы. Прозаик во мне проявлялся еще в те годы. Тогда не было телевизора, вечером дома вслух читали книги. И у детворы было развлечение -- во дворе пересказывали услышанное. Я обычно приукрашивала свой рассказ, если кто-то по сюжету умирал, у меня он обязательно оставался живым.
«Чтобы научиться ходить после перенесенного полиомиелита, я забрасывала костыли и передвигалась, цепляясь за ветки деревьев»
Детство Инны прошло в деревянном двухэтажном особняке, который когда-то стоял на бульваре Шевченко, в центре Киева.
-- Там жило несколько семей, и отношения между соседями были очень теплыми. Одного из жильцов -- заведующего нейрохирургическим отделением -- здесь считали своим доктором, и к нему шли с малейшим прыщом. Помню, как в каждой соседской квартире в буфете стояла моя детская фотография. Я вдруг представила, что у кого-то из наших соседей здесь, на Оболони (один из районов Киева), была бы дома фотография моего сына. Как это нелепо выглядело бы. А тогда соседи просили моих родителей отпустить меня к ним на выходные. Я обожала такие «командировки». Развлекала соседских детей: делала веера из листка бумаги, новогодние игрушки из яиц… В детский сад я не ходила, меня отдали старушкам-дворянкам. Они остались без средств к существованию и смотрели за детьми -- учили нас тому, чему их когда-то гувернантки.
В 9 лет Инна заболела полиомиелитом. Ее разбил паралич и полгода она была прикована к постели.
-- Я лежала в комнате одна, телевизора не было. Разглядывала потолок, в потрескавшейся штукатурке мне виделись замок, больной медвежонок в постели, вдова с детьми. Тогда меня особенно трогала эта тема. Я все время думала, почему у маленьких девочек есть папы, а у тех, которые постарше, нет. Я не понимала, что мои сверстницы должны были после войны от кого-то родиться.
Чтобы Инна не скучала, родители купили ей альбомы, краски, карандаши.
-- У меня так чесались руки, что я изрисовывала все поля в книжках. Врачи говорили родителям: вашей девочке нужно заниматься серьезно, не упустите время. Но меня так и не записали в художественную школу.
Каждый год маленькая Инна ездила в санаторий для детей с двигательными нарушениями в Евпаторию, там она пыталась учиться ходить. Забрасывала костыли в кусты и добиралась от корпуса к столовой, цепляясь за ветки. Врачи ругали: «Изуродуешь суставы». Но Инна считает, что иначе не встала бы на ноги.
-- Сейчас думаю, что все происходившее тогда было чудом. Я приходила на прием к врачу, ложилась на кушетку. Он просил согнуть ногу -- я не могла, поднять ногу -- не получалось. Но когда говорил: «Встань и пройди по комнате» -- поднималась и шла.
В 15 лет Инна сама пошла в художественную студию. Уже через три года у юной художницы была своя мастерская.
-- Я взяла управдомом измором -- он отдал мне подвал под мастерскую, где я просиживала по 12 часов. Я тогда училась заочно на факультете графики в Московском художественном институте, подрабатывала в лаборатории игрушек Министерства легкой промышленности УССР. Моя первая кукла -- мальчик с рыжими волосами в полосатых трусах, потом были резиновые пищалки -- зверюшки, сказочные персонажи. Некоторые из них я сохранила, ими играет моя внучка.
Слепота для художника -- особая школа, считает Инна: «Конечно, если бы я прекрасно видела и столько же трудилась над своими картинами, как теперь, они были бы лучше. В слепоте есть свой комфорт. Конечно, я хотела бы видеть лучше, чтобы самостоятельно себя обслуживать, разглядеть лица своих внуков, картины любимых художников. Но не знаю, выдержала бы моя психика все краски и подробности окружающего мира».
Читайте нас в Facebook
