Начальник отряда по борьбе с бандитизмом аркадий гайдар согнал однажды больше ста мирных крестьян, в том числе женщин и детей, к обрыву реки и расстрелял
Аркадий Голиков родился в 1904 году, а в 1919-м ушел в Красную Армию добровольцем. 15-летний подросток командовал ротой сначала на Петлюровском фронте, затем на Польском. В этом же году он переболел цингой, сыпным тифом, был контужен. В 1921 году 17-летний командир полка подавлял восстание в Тамбовской губернии, после чего был назначен начальником второго боевого района на монгольской границе. Ежедневные боль, кровь, смерть не могли не сказаться на психике мальчишки, которого поставили распоряжаться судьбами многих людей. Вначале у Аркадия обнаружили травматический невроз, вызванный контузией, а затем развились серьезные психические отклонения. 20-летний красный командир, испытавший на себе за пять лет войны все ее ужасы, был уволен из армии по болезни. Похожая судьба была, вероятно, у многих российских мальчишек, родившихся в интеллигентных семьях, но в отношении Аркадия Гайдара это кажется невероятным. Необыкновенно светлые и добрые книги, автором которых является Гайдар, остаются любимыми уже несколькими поколениями детей. Кажется, что написать их мог только очень благородный, высоконравственный человек.
Голикова исключили из партии, сняли с должности и направили на психиатрическое освидетельствование
В Республике Хакасия (Юго-Восточная Сибирь) имя революционного романтика Аркадия Голикова (настоящая фамилия Гайдара) лучше не упоминать. Рассказы о зверствах «банды Гайдара» передаются там как семейные предания из поколения в поколение. Но почему-то публично не обсуждаются. «Моя мать рассказывала, что согнал Гайдар со своим отрядом больше ста человек на обрыв у реки и начал расстреливать. Он стрелял из нагана в затылок. Не белогвардейцев (они в тайге были), а простых крестьян. Много было женщин, подростков, детей. Тех, кто оставался жив, Гайдар пинками сталкивал с обрыва в реку. Зверь, а не человек. Моя мать чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственнице в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили», -- так рассказала о пребывании в Сибири будущего детского писателя активистка общества книголюбов Хакасии. И не она одна.
О том, как в ее доме в селе Форпост жил Аркадий Голиков, рассказывала Тимуру Гайдару Аграфена Александровна Кожуховская. Судя по всему, даже в шестидесятые годы бабушка, доживающая свой век в доме престарелых в Абакане, лишнего не болтала. Умильно вспоминала, как обиделся, рассердился и даже решил съехать с квартиры ее важный постоялец, когда увидел, что принесенный им с речки улов -- несколько пескарей -- не зажарен, а брошен кошке. И еще рассказывала, как во время вечеринок ее квартирант не плясал со всеми. Стоял в сторонке и только притопывал сапогом в такт музыке. «Всякое бывало. Веселый, ласковый, а то -- не приведи господь! -- туча тучей. Иван-то Соловьев, атаман, -- местный. Он тут все ходы и выходы знал. Как приехал новый командир, Соловьев стал слать ему записки: «Аркадий Петрович, приезжай погостить. С честью встречу -- с честью провожу». Как Аркашка получит записку, целый день ходит сам не свой. Всюду ему чудится Соловьев. Ни разу в глаза не видел, а все Соловьев перед глазами. Терпеть его не мог, а увидеть, поймать Ваньку -- другой мечты не было».
Известно о Соловьеве немного. Лет ему было тридцать с небольшим. Местный уроженец. Бывший колчаковский урядник. Был арестован в 1920 году, бежал, создал банду, в которую вскоре влился офицерский колчаковский отряд полковника Олиферова. У Соловьева была политическая программа: атаман добивался отделения Хакасии от советской России.
У Голикова было постоянное ощущение, что Соловьев ежеминутно рядом (он его так и не поймал). И начал командир проводить «профилактику» среди местного населения. Людей без суда и следствия расстреливали, рубили шашками, бросали в колодцы. Голиков не знал пощады ни к старикам, ни к детям. Основным объектом кровавой охоты молодого комиссара становились местные жители -- хакасы. Даже командующий ЧОНом губернии В. Какоулин был вынужден признать: «Мое впечатление: Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь служебным положением, целый ряд преступлений». Другими словами, даже для коллег по наведению революционного порядка становилось очевидным, что Голиков не красный герой, а психически больной человек с маниакальной страстью к убийствам.
В красноярских архивах документы о самых жестоких расправах не сохранились. Есть только письмо волостного исполкома из села Курбатова в Ачинск, посланное с нарочным: «Прибывший отряд сразу пустил в ход плети, которые, по нашим мыслям, должны существовать в области преданий времен Колчака, а не проявляться теперь, при советской власти, которая сказала: «Долой смертную казнь и телесные наказания без суда!» Видимо, были еще донесения, потому что вскоре пришла телеграмма из штаба войск ЧОНа: «Командиру 6-го сводного отряда. Сообщаю резолюцию комЧОНгуба о Голикове: «Арестовывать ни в коем случае. Отозвать. Какоулин».
После приезда в Красноярск для выяснения «обстоятельств» Аркадий Голиков был не только исключен из партии, снят с должности, но и направлен на психиатрическое освидетельствование. Существует версия, согласно которой о деле Гайдара знал Сталин. На просьбу Аркадия Петровича о восстановлении в партии кремлевский хозяин лаконично отрезал: «Мы-то его, может быть, и простили бы. Но простят ли хакасы?.. » Из письма Аркадия сестре Наташе: «Красноярск, 17 января 1923 года, вторник. Мне приходится уехать на месяц в физиобально- терапевтический (физиобальнеотерапевтический?) институт в Томск. На днях по поручению губкома был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности».
Мать завещала сыну жизни своей не щадить за власть советов
Истощение нервной системы не было уловкой для избежания наказания. В историю болезни органично вписывается история жизни. Аркадий ушел воевать, когда ему не было пятнадцати лет. Он бредил военными подвигами с той поры, когда его отец, Петр Исидорович, сельский учитель, ушел на фронты мировой. В общем-то, с той поры семьи у него и не было. Вернувшись с войны, отец женился на другой женщине. «Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою, -- писал сын отцу. -- За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа… Я ушел в армию совсем еще мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердого и определенного. И, уходя, я унес с собой частицу твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, где мог… » (Красноярск, 23 января 1923 года).
Мать, Наталья Аркадьевна, акушерка, активно занималась большевистской работой и умерла в 1924 году от скоротечной чахотки в должности заведующей губздравотделом в Киргизии. Она гордилась своим сыном-командиром и на смертном одре писала, что завещает ему жизни своей не щадить за власть Советов.
Аркадий мечтал о том, что у него самого будет идеальная семья. В Перми он женится на семнадцатилетней комсомолке Лии Лазаревне Соломянской, в 1926 году в Архангельске у них родился сын Тимур. Когда вышла первая книга Гайдара, семья переехала в Москву. В 1931 году Лия Лазаревна с сыном ушла к другому. Аркадий остался один, тосковал, не мог работать и уехал в Хабаровск корреспондентом газеты «Тихоокеанская звезда».
В пятом номере альманаха «Минувшее», вышедшем в Париже в 1988 году, были опубликованы воспоминания журналиста Бориса Закса об Аркадии Гайдаре, с которым они вместе работали и жили в Хабаровске:
«… Мне пришлось за мою долгую жизнь иметь дело со многими алкоголиками -- запойными, хроническими и прочими. Гайдар был иным, он зачастую бывал «готов» еще до первой рюмки. Он рассказывал, что детально обследовавшие его врачи вывели такое заключение: алкоголь -- только ключ, открывавший дверь уже разбушевавшимся внутри силам. Конечно, верить Гайдару на слово -- дело опасное, но этот его рассказ отвечает тому, что я видел собственными глазами.
Однажды мы (Е. И. Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное. Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться в больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы направились на поиски психолечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки, и мы стали ждать врача… Гайдар искоса взглянул на нас и сказал: «Хорошие у меня товарищи, куда привели». Врач принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять его в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным.
Дорога обратно далась еще труднее. Гайдар еле передвигал ногами. У меня было время, я работал в ночной редакции, но Титову пора было сдавать в набор телеграммы, и он ушел вперед, оставив нас вдвоем. Едва Титов ушел, Гайдар бессвязно, заплетающимся языком стал обвинять Титова в том, что тот будто бы сказал: «Лучше бы вы со славой погибли в бою». Гайдар производил полное впечатление пьяного, хотя не пил ни капли. По дороге мы встретили нескольких знакомых, и, несмотря на мои возражения, они увели Аркадия к себе. Вернулся он в дым пьяным и с первых слов объявил, что убьет Титова. «Где он?» Тому, что Титов еще не приходил из редакции, он не поверил. Вошел в титовскую комнату -- никого. Тогда, взяв стул за спинку, принялся выбивать в окнах одно стекло за другим. Перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья. Потом вышел в коридор с большой боржомной бутылкой в руке. Смеркалось, света не было. Я метался от Гайдара к воротам, чтобы подкараулить и предупредить Титова. Позади нашего дома, во флигеле, жил Зайцев -- секретарь Полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю. Услышав шум, он выскочил на крылечко флигеля и заорал: «Что тут происходит?» И в тот же миг непредсказуемая Хабаровская электростанция дала ток, и перед Зайцевым предстал в окне ярко освещенный Гайдар с поднятым кверху стулом. Потом они сидели в саду и обменивались военными воспоминаниями. Потом Гайдар ушел в дом. Я сказал Зайцеву, что напрасно он пустил Гайдара одного: сам-то я уйти со своего поста не мог, чтобы не упустить Титова. «Это прекрасный парень, -- воскликнул Зайцев в ответ. -- Я за него ручаюсь. Мы, старые чекисты, умеем разбираться в людях». Тут раздался звон стекла -- Гайдар добивал уцелевшее окно, и знаток людей проворно побежал в дом. В этом случае ярость Гайдара была направлена вовне -- на другого человека. Но видел я и иную ситуацию -- когда эксцессы его гнева были направлены на него самого.
Я был молод, ничего подобного отроду не видел, и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление. Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется, где только раздобыл лезвие. Увезли в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью… Я думал, он не выживет.
При этом не похоже было, что он стремился покончить с собой, -- он не пытался нанести себе смертельную рану, просто устраивал своего рода «шахсей-вахсей». Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь -- один к одному -- покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз… »
Однажды писатель стал диктовать машинистке статью, но вдруг выскочил в окно…
Вообще представление о Гайдаре как об эталоне благополучного советского писателя далеко от истины.
С юных лет он поверил в идеи революции, сражался за них, остался им верен. И что же? Он вне партии, исключен еще в конце гражданской войны. Всю жизнь его тянуло ко всему военному, нет у него ни одной книги без Красной армии, даже одевался он на военный лад. И что же? Уволен из армии по чистой -- из-за той болезни, что описана выше… И вдобавок постоянные рецидивы болезни, сопровождаемые запоями и прочими эксцессами, мешавшими нормальной творческой работе. Он никогда не успевал сдать рукопись в срок, вечно спешил, хватал авансы, изворачивался, чтобы не платить неустойку.
К усидчивому труду он был способен лишь временами. Многое начинал и бросал, не окончив. В Хабаровске однажды он начал было диктовать машинистке статью, но засуетился, сказал, что забыл дома блокнот, и вдруг выскочил из окна. На том дело кончилось -- Гайдар запил…
Гайдар еще в Гражданскую войну насмотрелся всякого. Ведь дисциплина в Красной армии держалась на расстрелах. А Гайдар еще мальчишкой служил в ЧОНе. Думаю, что категория справедливости еще тогда перестала его интересовать. Только -- целесообразность. Ведь и пленных он расстреливал во имя целесообразности -- слишком много бойцов конвоя потребовалось бы для отправки пленных в тыл. Проще было расстрелять…
Гайдар был по-своему очень цельный человек. В то, о чем писал, верил. В том числе и в счастливую «страну Гайдара».
Врачу вышеописанные события позволяют достаточно точно классифицировать душевный недуг писателя: маниакально-депрессивный психоз на фоне хронического алкоголизма, посттравматической энцефалопатии.
Из дневника Аркадия Гайдара: «Хабаровск. 20 августа 1931 года. Психбольница. За свою жизнь я был в лечебницах раз, вероятно, восемь или десять -- и все-таки это единственный раз, когда эту -- хабаровскую, сквернейшую из больниц -- я вспомню без озлобления, потому что здесь будет неожиданно написана повесть о «Мальчише-Кибальчише».
Творческие и личные дела Гайдара постепенно наладились, появились немалые гонорары, всесоюзная слава. Писатель женился второй раз, возил отдыхать на юг сына Тимура и усыновленную дочь Женю, имена которых он дал героям своей повести «Тимур и его команда». Гайдар старался быть хорошим отцом.
Когда началась Великая Отечественная, Аркадий Петрович дописывал киносценарий по повести «Тимур и его команда». Он пишет заявление с просьбой отправить его на фронт. Ему категорически отказывают. Тогда писатель берет командировку в «Комсомольской правде» и едет фронтовым корреспондентом на Украину. Армия попадает в окружение, гибнет, но Гайдар остается жив и уходит в партизанский отряд. Он принял смерть 26 октября 1941 года на полотне железной дороги в деревне Леплява, прикрывая отход своих товарищей. Смерть в бою. Как и мечтал.
Аркадий Голиков решил стать писателем, наверное, неосознанно. За своими книгами он старался забыть сны с поездами, летящими под обрыв, и криками убитых им людей. Возможно, путь к спасению был заложен генетически. Тимур найдет запись в церковных книгах, что прапрадедом Аркадия был Петр Лермонтов, родной брат Матвея Лермонтова -- прадеда Михаила Юрьевича Лермонтова.
Видимо, в память об отце Тимур перестал быть Голиковым и сделал псевдоним Гайдар фамилией. Когда Аркадия Петровича спрашивали, что означает его псевдоним, то он говорил, что так в Хакасии называют боевых командиров. Когда его отряд выезжал из села, то встречные бросали: «Хайдар Голиков». Один из биографов трактовал перевод этого слова с монгольского так: «Гайдар -- это всадник, скачущий впереди». Звучит красиво. Но стоило сделать простую вещь -- просмотреть словари, чтобы убедиться: ни в монгольском, ни в двух десятках других восточных языков такого значения слова «гайдар» нет.
Оказывается, на хакасском языке «хайдар» означает: «куда, в какую сторону?» То есть когда хакасы видели, что начальник боевого района по борьбе с бандитизмом едет куда-то во главе отряда, они спрашивали друг друга: «Хайдар Голиков? Куда едет Голиков? В какую сторону?» -- чтобы предупредить других о грядущей опасности.
Но сам Аркадий Петрович так никогда и не узнал об истинном значении своего псевдонима. Он ушел на одну войну в четырнадцать лет и погиб на другой в тридцать семь. Конечно, на тех войнах он был вооружен самой действенной ленинской идеей, которая автоматически давала всем красным командирам индульгенцию от мук совести.
Подготовлено по материалам еженедельника «КоМок»
950Читайте нас в Facebook
