Анатолий Макаренко: "Во мне смешалась кровь бандеровцев и махновцев"
Соглашаясь на интервью, Анатолий Макаренко практически не рассказывает журналистам о себе. И юбилей — отличный повод расспросить наконец чиновника высокого ранга о том, чем он живет помимо служебных обязанностей. Какими воспоминаниями согрет, какими испытаниями закален.
В рабочем кабинете Анатолия Викторовича, где мы беседуем, практически не за что зацепиться глазу. «Предметов, которые могли бы рассказать что-то обо мне, здесь действительно нет, потому что этот кабинет — не я, — объясняет зампредседателя Государственной фискальной службы, возглавляющий украинскую таможню. — Я — это кают-компания. Рассказать обо мне может разве что шахматная доска на тумбочке, потому что я — игрок, стараюсь просчитывать партию на шесть ходов вперед. К сожалению, большинство сегодняшних власть имущих ходят, как пешки. Мне же ближе нестандартная логика шахматного коня».
— Просматривая вашу страницу в «Фейсбуке», заметила, что вы очень любите читать и называете себя книжным фетишистом. Более того, вы как-то признались, что хотели бы написать книгу. Если предположить, что это мемуары, то какие главы вошли бы туда обязательно?
— Как у Толстого — «Детство», «Отрочество», «Юность». А в 16 лет я надел погоны, после чего вся моя жизнь — это «Война и мир»: главы «Курсант. Офицер. Море», «Таможня», «Тюрьма» и «Транзитный пассажир номер два». А внутри этих глав — моя жизнь.
Важнейшая глава — «Родители». Мама, к счастью, еще жива. Я очень ее люблю. А отец, которого я потерял в 15 лет, до сих пор приходит ко мне во сне. Не так давно снилось, что мы с ним сидели за столом посреди зеленого поля и соревновались, кто кого пережмет на руку. Я его пережал, победил, и чувствовал себя очень неудобно. Позже оказалось: это был знак того, что я все-таки выйду из сложной ситуации в моей жизни. А недавно отец пришел снова и сидел возле меня, почти как наяву. Я даже проснулся… Я очень хорошо его чувствую.
Помню, папа однажды привез меня, одиннадцатилетнего, на конеферму и сказал: «Один раз показываю, как лошадей запрягают, дальше — сам». Потом мы с младшим братом возили на большой арбе воду. Работа-работой, но и покататься хотелось. А я же не знал тогда, что рабочая лошадь не приспособлена к верховой езде, что она пугается. Распряг, оседлал, а она как брыкнет, как сбросит меня! Ох как я это запомнил! Страх потом переборол и верховую езду освоил. До сих пор со мной эти запахи детства — выкошенного поля, соломы, хлеба и арбуза.
Во мне смешалась кровь бандеровцев и махновцев. Мама с западной Украины, отец — с восточной. Корни — козацькi, из Гуляйполя. У нас и фотографии моего прадеда в компании с Нестором Махно есть. Моей бабушке Махно в свое время рушник подарил, и я у нее все допытывался: «Расскажите, каким этот человек был?» Никогда не забуду бабушкин ответ: «Маленький, рябенький, але всi його дуже боялися». Позже отца моего «Махном» прозвали, видимо, потому что он лошадей очень любил, ездил на них стоя и очень быстро. Отец запомнился мне очень сильным. Он никого не боялся.
— Это возможно — никого и ничего не бояться?
— Думаю, все-таки невозможно. Вот я абсолютно не боюсь за себя. Что самое страшное может произойти: потеря свободы или жизни? Свободы меня уже лишали, я знаю, что это такое. Жизнью Господь правит. Но вот что касается семьи… тут все не так однозначно.
Страхи — они разные бывают. Когда я в камеру попал, замок — щ-щелк! — и я остался совершенно один — взаперти, в грязи, в неведении. Один на один со своей ненавистью. Там, где даже демоны учатся молитвам. Я попал в камеру смертников. И всю энергетику ненависти я очень хорошо ощутил, особенно в первую ночь.
— Что самое страшное в несвободе?
— Неизвестность! Самое страшное — не знать, что происходит с твоей семьей, не иметь возможности участвовать в их жизни. Не понимать, что с тобой случится завтра.
Уже на вторые сутки взял себя в руки и «переключил тумблер». Убедил себя, что ушел на подводной лодке «в автономку», ведь когда подводники уходили в море, то месяцами могли не знать, что происходит с семьями.
Я постарался посмотреть на ситуацию с другой стороны. Иосиф Бродский говорил: «Тюрьма — это место, где недостаток пространства компенсируется избытком времени». Долгие годы я мечтал о трех вещах: перечитать все те книги, которые покупаю, но не успеваю даже открыть; отдохнуть от мобильного телефона, который звонит сутки напролет и отдает команды; выспаться. И Бог послал мне Лукьяновское СИЗО! Вроде можно радоваться: мобильный отобрали, читай, сколько душе угодно, спи — не хочу, но эта неизвестность… Теперь я аккуратнее формулирую свои желания.
— А что для вас означает свобода и в чем ее ценность?
— Свобода — это возможность повлиять на ситуацию, шанс сделать поступок, право на выбор. Если ты ограничен пространством, у тебя нет возможности влиять на то, что находится вне этого пространства. Когда я понял, что буду в неволе долго, то решил взять под максимальный контроль внутреннюю ситуацию. Я начал внимательно присматриваться ко всему, изучать внутренние законы. И мне это довольно быстро удалось.
— Кто-то и госслужбу считает несвободой. А ваш опыт военной службы — это ведь тоже ограничение…
— Согласен, но это мой выбор, а не чей-то. В этом и состоит принципиальная разница. Железо подводной лодки меня всегда, как магнитом, притягивало! Когда впервые увидел лодку, стоял и смотрел на нее как зачарованный. Большинство моих однокурсников стремились попасть во флот, плавать на авианосцах. А мне хотелось именно на субмарину. Когда проходило распределение, направлений на подводные лодки не было, и кадровики меня несколько раз отправляли думать: надеялись, что передумаю. Но я возвращался и настойчиво просился. В итоге все-таки распределился на флотилию атомных подводных лодок. Десять лет службы в гарнизоне подводников — это большая школа, особый мир с собственной системой ценностей. «Вместе побеждаем, вместе погибаем».
— За что вы любите подводную лодку?
— Чтобы полюбить подводную лодку, надо всплыть в полярную ночь в районе Северного полюса, подняться наверх, выйти на лунную дорожку и понюхать воздух высоких широт. Этот воздух пахнет… арбузами.
Я люблю подводную лодку за то, что она объединяет настоящих, сильных, достойных мужиков. И до сих пор я не встречал мужчин сильнее, мощнее, энергичнее и благороднее тех, с которыми служил на подводных лодках! Сейчас я всех, кто работает со мной, сравниваю с ними. И лучшими друзьями называю двоих, которых узнал когда-то на подводной лодке. Остальные для меня — товарищи. А супруга Татьяна, которая благодаря мне познакомилась со многими военными, сказала, что таких людей, как на подводном флоте, она не видела нигде.
Мы стараемся не говорить об этом… Но невозможно забыть ощущение боли и горечи, когда погибают друзья. 7 апреля 1989 года случилась трагедия на подводной лодке «Комсомолец» — 42 человека погибло: 26 из них приняло море, 16 человек мы хоронили в гарнизоне. Я знал каждого! А «Курск»… Я служил замкомандира подводной лодки — предшественницы «Курска», знал командира «Курска», многих из экипажа. Если бы я родился на два-три года позже, то мог бы служить на этой лодке!
Мы с товарищами организовали в Украине Союз подводников, провели международный форум подводников. К сожалению, в нашей стране уже нет подводных лодок. Только дух товарищества остался.
*«Все моряки — романтики. Хотя порой думаю:я родился в полночь: 00 часов 00 минут.С 22-го на 23-е октября. Это последниеуходящие часы Весов и наступающие часы Скорпиона. Как говорит моя супруга,я «взвешенный Скорпион». В год Дракона. Может ли такой человек быть романтиком?»
— Почему у вас в команде помощников нет женщин?
— Потому что у нас командуют: «Смирно!» или «Вольно!» Как можно сказать такое женщине? Девушки не созданы для команд — девушки созданы для любви.
— Вы уже почти тридцать лет женаты. Помните, как все начиналось?
— Мы познакомились, когда я, курсант третьего курса, сбежал — пусть это и не по-уставному прозвучит — в самовольную отлучку. Ждал на улице друга и вдруг увидел ее. Волосы, фигурка… Лица не рассмотрел, так как она в компании двух курсантов милицейской школы шла впереди меня. Я пошел следом. Курсанты куда-то отлучились, и я тут же подошел, представился… слесарем. Зачем-то. Но она меня сразу раскусила — по прическе. Мне удалось заполучить номер ее телефона. Позвонил, пригласил на праздничные гулянья 9 мая. Потом мы встречались снова и снова. Но уже после второго, кажется, свидания, я вернулся в училище со словами: «Я встретил девушку, на которой женюсь». Хотя ей тогда еще и шестнадцати не было!
— Значит, ей пришлось ждать вас со службы и из автономок, а вам — пока она повзрослеет?
— Я уехал служить на флот, когда ей было 17 лет. А как только исполнилось 18, прилетел и сразу женился. И она пошла за мной по жизни. Через все гарнизоны. Когда отмечали 20-летие совместной жизни, мы с Таней пересчитали квартиры, которые сменили за это время. Насчитали пятнадцать.
*«Когда мы женились, Таня предложила сразу и обвенчаться. Но я, воспитанный жесткой советской школой, отказался. А после 15 лет брака сам сделал ей такое предложение»
В автономках я каждый день писал ей по письму. Поскольку отправить их было невозможно, исписывал страницы толстой «общей тетради» в черной коленкоровой обложке.
90 суток плавания — 90 писем. Они хранятся до сих пор. Нам выдавали маленькие шоколадки — по 15 граммов (суточная норма). Я их не ел, а привозил супруге — подарок с моря. Шоколадки она съедала, а этикетки… до сих пор хранит.
Нам на подводную лодку тоже передавали подарки к праздникам. Загружали, конечно, тайком, перед отплытием, чтобы потом в назначенный день каждый получил свой подарок. Мне супруга на Новый год передала свитер, который сама связала.
— Сохранился этот свитер?
— Да-а, конечно. Уже не помещаюсь в него, но храню.
— Говорят, вы какое-то время носили на пальце два обручальных кольца…
— Я и сейчас ношу два — снял на время только потому, что телевидение приезжало снимать. Мы на серебряную свадьбу надели по второму кольцу — серебряному.
— Одна из ваших любимых книг — «Мастер и Маргарита». Жена — это ваша Маргарита?
— (Долгая пауза.) Лучшим, что есть во мне, я обязан своей супруге.Татьяна сделала меня добрее, открытее, она меня приземляет каждый раз, когда я отрываюсь от земли в своих действиях — чересчур резких и активных. Она — мой ангел-хранитель. И даже похожа по описанию на Маргариту. На сегодняшний день я от состояния любви к жене перешел к другому состоянию — обожанию. Татьяна — мой друг и союзник, и это самое главное, мне кажется.
Нам с супругой постоянно не хватает времени, чтобы вдоволь наобщаться. Татьяна, что называется, не заходит на мою территорию, но при этом деликатно, непонятным образом направляет. Я и в церковь впервые пришел благодаря ей. Хотя воспитан жесткой советской школой. Когда мы женились, Таня мне предложила сразу и обвенчаться. Но я отказался. А потом, после 15 лет брака, сам сделал ей такое предложение.
Мы шли по парку в Крыму: ночь, звезды, кипарисы — и вдруг меня накрыло. Говорю: «Предлагаю повенчаться!» И знаете, что жена ответила? «Я должна подумать!»
Я уходил сегодня на работу, и проводить меня вышли жена и кот. Татьяну обнял, кота погладил — вот и вдохновение на целый день. И ничего не надо придумывать — лови минуту удовольствия и тяни ее за собой.
Супруга замечательно рисует, творческий человек. И она взяла на себя огромный мир под названием «дом», ухаживает за дедушкой, бабушкой и делает, может, даже больше, чем я. Ведь я — служу, а она — работает.
— А какие у вас отношения с сыном? Он ведь вырос, не зная традиционных для многих детей рыбалок с папой, потому что папа служил и наверняка не часто был дома.
— Приезжаю недавно с работы, а у меня кастрюлька борща стоит на печке. Супруги нет — кто бы это мог оставить? Оказалось, сын. Ему 25 лет, он живет отдельно, но вот ведь — проявил заботу!
Был период, когда нам обоим было очень нелегко общаться. У нас абсолютно разные мировоззрения: он меня считает солдафоном, я его — человеком, живущим «на расслабоне». И мне долго хотелось, чтобы он был таким же, как и я: шаг влево, шаг вправо — расстрел; равняйсь, смирно. Только потом я понял: мой сын — другой человек. Свободный человек.
Он увлекается фотоделом, серьезно занимается автомобильным спортом, финансово от нас независим. Вместо того чтобы проводить с ним время, ездить на рыбалку, я пытался его ломать. И это было моей большой ошибкой. Он мне так и говорил: «Ты живешь в мире своих стереотипов и даже дома всеми командуешь». А я действительно частенько не могу переключиться. В итоге моему сыну 25 лет, и я только сейчас начинаю с ним знакомиться. А теперь вот опять много работы — и не вижу его. Сегодня набрал его, говорю: «Сын, ты где? Хочу тебя увидеть». Пересеклись с ним буквально на пять минут, руки друг другу пожали и разъехались.
На сегодняшний день мне бы хотелось, чтобы от меня он унаследовал умение принимать решения. Мужчина, который действует, делает шаг, — вот это воин!
— Какие события своей жизни считаете важнейшими?
— Самые счастливые моменты моей жизни — это, пожалуй, свадьба, рождение сына и… выход из тюрьмы.
— А самые драматичные?
— Когда я пришел из школы и нашел тело своего отца. У него остановилось сердце, и я был первым, кто… Это самое страшное. Потом в моей жизни было, к сожалению, очень много событий, связанных с гибелью людей. Очень многих я хоронил, так уж сложилось. Служба была достаточно жесткая, да и вне ее хватало. Так, например, в свою первую семейную поездку за границу в Турции мы попали в жуткую аварию. Поехали на экскурсию, и наш микроавтобус в лобовую столкнулся с другим автомобилем. Мы могли погибнуть всей семьей. Помню, как вытаскивал жену и сына. Они были без сознания, и я боялся, чтобы не взорвался автобус. Слава Богу, он был дизельный и не взорвался… Мы все трое были переломаны, нам всем делали операции, и я по сей день бесконечно благодарен врачам из турецкого госпиталя, которые нас спасали.
И еще одно очень страшное воспоминание — тюрьма. Это очень тяжелая работа, причем не столько для тебя самого, сколько для твоей семьи.
— Как вы справляетесь с отчаянием? Вот подступает оно — и что вы делаете?
— Меня это чувство редко посещает и очень быстро проходит. Общение помогает. Я должен в эту минуту кого-то поймать, с кем можно поговорить… Не зря мужчины собираются вместе. Перед кем-то другим не могут себе позволить показаться слабыми, а в узком кругу друзей могут и слезу пустить. Нельзя же в себе оставлять! Другой способ — все свои мысли выложить на бумагу, иногда я так делаю.
— Да, слышала, вы стихи пишете, и даже сам Евгений Евтушенко их хвалил.
— Раньше писал — сейчас рифма не идет. А Евгений Александрович, может, когда и процитировал меня, но это, скорее, по-доброму, шутя. Он для меня всегда был поэтом огромного масштаба, и я никогда не думал, что смогу с ним, живой легендой, беседовать лично. Но когда узнал, что в Киеве он будет в гостях у моих друзей, попросил их разрешить мне его встретить. Так мы и познакомились. А когда он во второй раз прилетал, я уже возглавлял таможню и имел возможность подойти прямо к трапу самолета с охапкой роз. Евтушенко вышел, увидел меня — и на всю взлетную полосу, воздев руки к небу, стал декламировать: «Това-а-арищи, я объездил 170 стран! Впервы-ы-ые начальник таможни с цветами встречает меня у трапа!» Потом он спустился вниз, мы обнялись…
*«Евтушенко для меня всегда был поэтом огромного масштаба, и я никогда не думал, что смогу с ним, живой легендой, беседовать лично»
— А с кем еще из «недосягаемых» вам бы хотелось пообщаться?
— Из реальных персонажей я бы пообщался с Владимиром Владимировичем Путиным! Он — офицер, я — офицер…
— И что бы вы ему сказали?
— «Хватит!» — вот что.
Нашла коса на камень: геном орды уперся в геном казаков, гайдамаков, махновцев, бандеровцев. У нас в крови свободолюбие и польская шляхетность, магдебургское право и любовь к своей земле.
— Вам комфортно в таможне?
— Я в таможню попал абсолютно случайно. Был период, как и у каждого офицера, уволенного в запас, безвременья. Конец 1990-х годов… Тогда-то мне, подполковнику и капитану второго ранга, и дали гордое лейтенантское звание «инспектор Таможенной службы». И я начал карабкаться по карьерным ступенькам. Все должности, которые есть в таможне, я по вертикали прошагал. Поэтому мне очень комфортно в этой системе: я ее всю хорошо знаю.
— Вы себя назвали не политиком, а человеком, который служит. Чему вы служите?
— Сейчас — своей идее. Мой сын принял решение жить в Украине. Моя цель — чтобы он жил здесь достойно и гордо, мог гордиться страной. Поэтому для меня важно сохранить стабильность работы таможенной системы. Она должна держаться на ровном киле. И сегодня таможня стабильно держится, несмотря на все риски и испытания.
Я помогаю стихийному движению волонтеров, которые с открытым сердцем возят из-за границы медикаменты и обмундирование — быть организованным, действовать эффективно, максимально оперативно и в рамках закона. Это очень сложно. Сейчас наблюдается конфликт человеческих желаний с законами, которые выписаны под мирное время. А нынче время нестандартное и требует нестандартных решений. И я их принимаю. И не жалею об этом. Пришло время, когда наши законы должны служить людям. Яркие частные инициативы подкрепляются рутинной работой государства…
— На фронт из таможни многие ушли?
— На днях погиб наш товарищ — начальник отдела кадров Черновицкой таможни. Его призвали, и он пошел воевать. В зоне АТО сейчас находятся около 400 моих коллег. Им и их семьям мы стараемся помочь.
Практически каждая таможня отправила на фронт грузовики с гуманитарной помощью.
— Вы уже верите в Бога. А можете представить себе, как попадаете на границу с раем? Какие документы предъявите, чтобы вас туда пустили?
— Я прочитаю стихотворение… Хотя нет, не буду читать. Я предъявлю свидетельство о рождении моего сына и тем самым докажу, что стрелу в вечность под названием Максим Анатольевич Макаренко я выпустил достойную. А потом уже будет его стрела, пущенная в вечность.
9003Читайте нас у Facebook
