Писатель Микола Сом: «Однажды на день рождения Василь подарил мне… Багамские острова, а я ему — Аляску»
… Недавно Миколе Сому позвонила внучка Василя Симоненко Мирослава и сообщила, что у нее родился сын. «Хотите поговорить с правнуком Симоненко?» — спросила у старого друга семьи. И он услышал в трубке агуканье маленького Гордия… «Даже не верится, что Василь сейчас уже был бы прадедушкой и отмечал свое 75-летие, — признается Микола Сом. — Он ведь такой молодой… »
«За то, что ты похоронил Сталина, назначаю тебя Героем Советского Союза»
— Микола Данилович, в Киевском университете вы учились с Василием Симоненко на одном курсе…
— … И жили в одной комнате общежития, на улице Просвещения. У дверей нашей комнаты стояла двухпудовая гиря. Вася шутил: «Кто поднимет гирю, того принимаем в литературную студию». Он был старостой литобъединения «СIЧ» — студии имени Чумака.
— И что, поднимали такую тяжесть?
— Конечно. Я, например, — не меньше трех раз. А вообще, компания в комнате была сильнейшая! Иван Сподаренко, Коля Кипаренко, Боря Рогоза, Толя Шевченко… Все четверо потом стали главными редакторами газет. Толя Перепадя… Он уже тогда переводил роман Экзюпери. Мы с Васей в школе учили немецкий, а в университете нас почему-то записали в группу с французским языком. И когда Толя слышал, что мы читаем слово «рандеву» как «рандеусвоус», он хватался за голову. Перепадю мы прозвали Умницей, Вася был Симон, я — Сомик. Зачинщиком в наших спорах обычно выступал Толя. Однажды он завел речь о том, что поэзия должна быть «высокой», как стихи о Прекрасной Даме, а не «деревенской». На пару с Василем они читали Блока. А я декламировал Есенина, которого они еще не знали. Есенин же тогда был запрещен. Томик его стихов мне дал сельский учитель, живший в моей хате. Строго-настрого предупредил: из дому книгу не выносить! И я читал есенинские стихи у себя на чердаке. Запрет на его поэзию сняли только в 1957-м. Спустя четыре года после смерти Сталина.
— Правда, что вы были на похоронах Сталина?
— Да. Сейчас об этом вспоминать и смешно, и страшно… В Москву еще удалось безбедно добраться «зайцем». А на обратном пути уже висел на ступеньках вагонов, милиция ссаживала чуть ли не на каждой станции. Добирался в Киев три дня — промерзший, голодный, с оторванными пуговицами, весь в саже. Первым, кого увидел возле университета, был Василь. Он весело сказал: «Сомик, за то, что ты похоронил Сталина, назначаю тебя Героем Советского Союза». И угостил меня пончиком.
— Вам приходилось делать друг другу подарки?
— Самыми замечательными подарками мы обменялись в январе 1955-го, когда нам исполнилось по 20 лет. Я приехал к Василю в гости в его родное село Биевцы на Полтавщине. Помню, в пять утра он будит меня: «Что ты разлегся на патриотической печи? Вставай!» (перед тем мы читали стихи Самийленко про «патрiотiв на печi»). И начинает размышлять, что бы такое подарить мне в день рождения. «Знаешь, — говорит, — я дарю тебе Багамские острова!» Три дня спустя, уже в день рождения Василя, я разбудил его спозаранку и объявил: «Дарю тебе Аляску и Бердичев!» Мама Василя Анна Федоровна разрезала два большущих свежих арбуза…
— Арбузы — в январе?
— Она знала секрет: с лета хранила их в скрыне, пересыпав со всех боков сахаром… Сейчас в Василевой хате музей. По случаю юбилея сюда на днях приезжала киевская делегация. Переступил я порог и говорю: «Арбузами пахнет!» Все удивились: не может такого быть. А я почему-то чувствую этот запах…
— Слышала, что в студенческие годы вы с Симоненко поссорились…
— Крепко поспорили! Спор, начатый Толей Перепадей, касался, как я уже говорил, Блока и Есенина, а также уровня доступности поэзии. Василь сгоряча обронил, что мама вряд ли будет читать его стихи (видит Бог, как он ошибался!). Меня это задело за живое… Позже, когда Василь уже работал в «Черкасской правде», я приехал к нему в Черкассы. Маму он к тому времени забрал к себе. Анна Федоровна всплеснула в ладони: «Обнiмайтеся, цiлуйтеся, i щоб бiльше я не чула, що ви сперечаєтесь!» Она выступила арбитром. Как-то поинтересовалась: «А хто бiльший — Блок чи Єсенiн?» «Обидва великi», — говорю. На эту тему теперь ни с кем не спорю. Сегодня я бы уже смог прочесть Василю наизусть его любимую «Незнакомку»: «Дыша духами и туманами… »
«Каждое прочитанное им стихотворение слушатели встречали овациями»
— Вам доводилось слышать, как Василь Симоненко читает свои стихи?
— Он читал их негромко, далеко не так артистично, как, например, Микола Винграновский. Я присутствовал на обсуждении книги Василя «Тиша i грiм» (единственный сборник, увидевший свет при жизни поэта. — Авт. ) в Союзе писателей Украины. Симоненко выступал после Винграновского и попросил аудиторию не судить строго его ораторские способности. Но при этом каждое прочитанное им стихотворение слушатели встречали овациями! Такая проникновенная сила таилась в его поэзии…
Обсуждение было не казенным. Вечер вел Максим Тадеевич Рыльский… Помню, я тогда говорил, что Симоненко — национальный поэт. В его стихах есть правда, которой так не хватает нашей поэзии. Сказал и о редком чувстве юмора, присущем Василю: будь Роберт Бернс жив, он бы поблагодарил его за гениальные эпитафии.
После вечера Василь наедине отчитал меня — мол, незачем было употреблять такие высокие эпитеты в присутствии живых классиков. В тот день, 9 января 1963 года, ему исполнилось 28 лет. По этому случаю посидели в писательском кафе «Эней». А спустя 11 месяцев, 13 декабря Василя не стало…
— Он предчувствовал свой уход?
— Очевидно, да. Спустя годы наш однокурсник Анатолий Сердечный нашел в старых студенческих конспектах листок со стихами Василя, написанными в 20 лет:
«Не докорю нiколи i нiкому,
Хiба на себе iнколи позлюсь,
Що в двадцять лiт в моєму серцi втома,
Що в тридцять смертi в очi подивлюсь».
Получается, Василь почти точно указал роковую дату — он ушел из жизни в неполных 29 лет… За несколько месяцев до смерти он приезжал в Киев, мы просидели у меня дома всю ночь. Кто мог подумать, что видимся в последний раз! Василь жаловался на сильные боли в пояснице. Я предположил, что это обострение радикулита. С детства мы росли на холодном полу в хатах, где весной хлюпала вода. Василь пошутил: «Значит, мы с тобой поэты-радикулитники». Помню, он пообещал написать сказку для моей маленькой дочери Оксанки. Свои сказки «Цар Плаксiй та Лоскотун» и «Подорож у Країну Навпаки» Василь первому читал сыну Лесику. Говорил: «То, что Лесик запомнил наизусть, буду печатать, а остальное придется переделывать». Олесю было пять лет, когда не стало его отца.
— Известно, что незадолго до смерти поэта жестоко избили милиционеры.
— Это так. Когда узнал об этом от черкасских журналистов, отправился, через полгода после Васиной смерти, на железнодорожную станцию имени Тараса Шевченко под Черкассами. Капитан милиции честно сказал: «Виновных вы не найдете — они здесь больше не служат». В тот вечер Василь, проводив товарища на поезд, зашел купить сигарет в железнодорожный ресторан. А там пьяная компания отмечала день рождения официантки. Вася им помешал… Официантки вызвали своих милиционеров. Василь назвал их фашистами. Они били со знанием дела, не оставляя следов. Били по больным почкам…
У Василя был рак почек. Он сгорел за несколько месяцев. Не знаю, почему, но обезболивающих наркотических препаратов в больнице ему не давали. Мама рассказывала: поправляя одеяло, чуть прикоснулась к Васиной руке, и с нее… слезла кожа. А он еще успокаивал маму: «Все буде добре». Иногда терял сознание, а когда приходил в себя, из последних сил шутил: «Мамо, я вже був на тому свiтi. Тiльки на цьому краще».
«Дед называл внука «моє кирпате безсмертячко»
— Друзья Василя долго не знали, — продолжает Микола Сом, — что он, уже будучи тяжело больным, направил в президиум правления Союза писателей Украины письмо, в котором просил позаботиться о его семье, особенно о матери: «Мама моя працювала в колгоспi 27 рокiв, але незважаючи на це змушена вдовольнитися роллю «утриманки». Перший день моєї смертi може стати першим днем її жебрацького животiння. Вiд усього серця прошу вас не допустити цього, коли це можливо, видiлити їй з коштiв лiтфонду бодай мiнiмальну суму, котра б гарантувала її вiд голодної смертi». На этот крик души литературное начальство не откликнулось.
Анна Федоровна еще 35 лет, до самой смерти, каждый день через весь город ходила на могилу сына. Когда я приезжал к ней, шли к Василю вместе. Общее горе нас роднило. Она была мне как родная мама, свою-то я потерял еще в детстве… Анна Федоровна рассказывала о семье, о Федоре Трофимовиче — деде Федоре, заменившем Василю отца. Вася очень любил своего мудрого деда, а тот называл его «моє кирпате безсмертячко».
У меня сохранились все письма Анны Федоровны. Писала она, как умела — полноценного образования не получила. (Но, между прочим, знала наизусть почти весь «Кобзарь» Шевченко). В письмах ее есть и поэзия и ирония, но больше всего печали: «Вася не зносив хорошої одежини, не з'їв смачного куска хлiба, не поїздив по свiту подивитись, як люди живуть. Вiн купував книги. Працював день i нiч, писав у кухнi… »
А это тревожное письмо я получил от нее в 1975-м году:
«Добрий день, Миколо Данилович Сом!
Вiтаю всiх Сомiв i Соменят!
Миколо, що менi робити? Оце прийшла на цвинтар, а там Васину могилу мiряє ступнями якесь громило. Каже, що з обкому. «Що це ви робите?» — питаю. А воно вiдказує: «Як його звiдсiля уберуть, то я покладу тут свою матiр. Або й сам ляжу… »
Не дають йому сердешному й поспати… »
В то время, после разгромной статьи академика Шамоты, на творчество Василя Симоненко был наложен негласный запрет. Но стихи его жили. Их передавали друг другу. Знали наизусть строки об Украине: «Маю я святеє синiвське право з матiр'ю побуть на самотi» и «Хай мовчать Америки й Росiї, коли я з тобою говорю… »
Однажды, проведывая Василя, мы с Анной Федоровной сидели долго-долго, до вечера. И она вдруг сказала: «Як Вася був маленьким, то належав тiльки менi. А тепер Василь Андрiйович Симоненко належить усiй Українi».
2845Читайте нас у Facebook
